Портал 'Миф'

Добро пожаловать, Гость. Пожалуйста, выберите:
Вход || Регистрация.
декабря 10th, 2024, 9:08pm

Главная Главная Помощь Помощь Поиск Поиск Участники Участники Вход Вход Регистрация Регистрация
Форум портала «Миф» « Метафора "любовь-пища" »

   Форум портала «Миф»
   Научный форум
   Разности гуманитарных наук
(Модератор: Mim)
   Метафора "любовь-пища"
« Предыдущая Тема | Следующая Тема »
Страниц: 1  Ответить Ответить Уведомлять Уведомлять Послать Тему Послать Тему Печатать Печатать
   Автор  Тема: Метафора "любовь-пища"  (Прочитано 3438 раз)
Альвдис Н. Рутиэн
Гость

Е-мэйл

Метафора "любовь-пища"
« В: января 17th, 2006, 5:23pm »
Цитировать Цитировать Править Править Удалить Удалить

http://deja-vu4.narod.ru/Love.html
                                                                Дечка Чавдарова (Шумен, Болгария)
 
 
Метафора «любовь - пища» в русской литературе XIX века
 
 
 
Алфавит: Строение повествовательного текста. Синтагматика. Парадигматика. -  
 
Смоленск: СГПУ, 2004, с. 222-230.
 
 
 
 
     Семантическая связь любовь-пища, которая коренится в мифологическом мышлении (см. наблюдение Клод Леви Стросса об общем происхождении каннибализма и инцеста), жива в культуре на всех этапах ее развития: пища и сексуальность неразрывно связаны в Библии, в Дионисиевских праздниках, в римских пирах. Этот феномен предполагает интердисциплинарное исследование: к нему обращаются культурная антропология, медицинская психология (см. книгу Вили Пасини «Пища и любовь», в которой автор прибегает и к литературным иллюстрациям - Раsini 1994), лингвистика (особенно этно и психолингвистика), литературоведение. Для филолога интересны языковые метафоры типа сладость любви, съесть любимого человека, медовый месяц, любовная пища, аппетитный кусок, женщина-конфетка, шоколадная кожа и др., существующие во всех языках. В отдельных естественных языках существуют и специфические для них метафоры: болгарская исследовательница Инна Пелева, которая анализирует кулинарные метафоры в описании любви на материале болгарской литературы, раскрывает семантическую связь между словами блаженство и блажнo (жирное) (Пелева 1997).
 
 
    В современной социокультурной ситуации связь пища - сексуальность навязывается интенсивно телевидением. В телевизионных кулинарных передачах и в рекламе пищевых продуктов часто появляются любовные метафоры. В болгарском телевидении образцом сочетания искусства, любви и трапезы является кулинарное шоу актера Ути Бычварова, который превращает демонстрацию кулинарного рецепта в этюд, раскрывающий этнокультурную специфику трапезы и неразрывность наслаждения от общения, еды и любви (в его языке приправы часто афродизиаки, а корочка польской запеканки золотится как тело польской туристки на нашем пляже). Подобные примеры, снимающие иерархизацию ценностей, могут создать впечатление о гармоническом сочетании разных сфер человеческого существования в современной культуре. С другой стороны, доминирующее влечение к наслаждениям тела, к консумации и эротике, все чаще ставит вопрос о нарушении гармонии - вопрос, который не может не привлечь внимание также литературоведа.
 
 
      Целью литературоведческого анализа метафоры любовь-пища (или другой языковой метафоры) будет раскрытие ее специфической концептуализации в творчестве отдельного писателя или литературной формации. Кроме того, учитывая тезис о том, что на основе соотношения любовь-пища можно проследить развитие культуры, литературовед может попытаться сделать это при помощи анализа семантических трансформаций упомянутой связи в определенной литературе. Настоящий текст ограничивается исследованием не всего соотношения двух явлений, а только метафоры любовь-пища в нескольких произведениях русской литературы XIX века, в которых семантические трансформации этой метафоры означают важные этапы развития литературного мышления.
 
 
     Одним из этих этапов является воскрешение модели античного симпосиона в поэзии XVIII века (римская идея memento mori и carpe diem в творчестве Державина) и потом в художественной системе романтизма, в которой любовь и трапеза находятся в гармоническом единстве. Это явление русской литературы вписывается в тему русских пиров, получившую актуальность в современной русской науке (см.; Русские пиры 1998). Как известно, в жанрах антологической лирики и дружеского послания реализуется семантическая связь вино - любовь (Вакх - Киприда), отсылающая к Анакреону.
222
 
 
 
       Устойчивыми метафорами в русской романтической лирике, сближающие опьянение вином с опьянением любовью, являются метафоры «пить негу» и «жажда нег» («К Вульфу» 1827 г. и «В. М. Княжевичу» 1823 г. Языкова), «чаша сладострастья» («К другу» 1815 г. Батюшкова). Основным восприятием любви в романтическом мышлении - восприятие сладости, выраженное лексемами сладость, сладкий, наслажденье. В стихотворении Языкова «Ау!» 1831 г. значение 'сладость' содержится в определении «сахарный»: Уста сахарны, груди полны [...]. (Вместе с тем, утверждая в другом тексте гражданский идеал, поэт снижает упомянутый образ при помощи эпитета «приторный» - стих «Амура приторную сладость» из стихотворения «К А. Н. Вульфу» 1826 г.) Созвучие трапезы и любви в духе античного симпосиона ярко выражена в поэме Баратынского «Пиры» 1820 г., где лексема пир не только эстеизирует трапезу, выводя ее за границы быта, но и является метафорой общения: На сладкий пир, на пир свиданий.
 
 
      Интересно развитие соотношения любовь-пища в творчестве Пушкина. В своей ранней лирике, вписывающейся в упомянутой традиции, поэт ставит в один ряд синтаксически женщину (любовь), вино и пищу, эстетизируя оргиастический стиль жизни: Здорово, молодость и счастье, /Застольный кубок и бордель («К Юрьеву» 1819); Кто Наденьку, под вечерок, / За тайным ужином ласкает / И жирный страсбурский пирог / Вином душистым заливает 1 («К Щербинину» 1819); Молись и Вакху, и любви...(«К Каверину» 1917). В романе «Евгений Онегин» Пушкин диалогизирует с этой традицией, сохраняя вместе с тем ее ценность - а это свидетельствует о том, что модель античного пира близка мышлению Пушкина. Поскольку тема настоящей конференции поэтика прозы, я намечу только некоторые детали пушкинской интерпретации метафоры любовь - пища в этом романе, воплощающей представление о гармонии двух сфер.
 
 
     В тексте романа появляется метафора шампанское - любовь, которая получает дополнительные коннотации по сравнению с метафорой вино (Вакх) -любовь из романтической лирики:
 
 
Вдовы Клико или Моэта
Благословенное вино
В бутылке мерзлой для поэта
На стол тотчас принесено.
Оно сверкает Ипокреной;
Оно своей игрой и пеной
(Подобием того сего)
Меня пленяло: за него
Последний бедный лепт бывало,
Давал я. Помните ль, друзья?
Его волшебная струя
Рождала глупостей немало,
А сколько шуток и стихов,
И споров, и веселых снов!
 
 
      В русской романтической поэзии мифологизация шампанского возникает на основе пересечения двух традиций - античной и французской культуры. В поэтике романтизма шампанское получает коннотации "свобода", 'любовь', 'молодость'. Ю.Лотман определяет выражение «подобием того-сего» из пушкинского текста как ироническую отсылку к литературной штампе «шампанское-младость», а также  
 
223
 
как аллюзию запрета на сравнение Баратынского «шампанское - гордый ум» со стороны цензуры (Лотман 1983). Но это выражение отсылает также как скрытая автоцитата к стихотворению Пушкина 1824 года «Послание к Л. Пушкину», где шампанское сравнивается с любовью («Нравился мне пеной шумной / Сим подобием любви»). Таким образом Пушкин играет всеми устойчивыми романтическими коннотациями шампанского, чтобы эксплицировать в своем тексте сравнение с любовницей на основе таких атрибутов шампанского как пена, пузыри, шум:
 
 
Аи любовнице подобен
Блестящей, ветреной, живой
И своенравной и пустой...
 
 
     Метафора шампанское (Аи) - любовь, несмотря на значения 'непостоянство' и 'пустота', не демифологизирует образов вина и любви в ситуации дружеского пира, но ситуирует их в прошлом, в молодости автора. Вследствие того Пушкин не столько полемизирует со штампом шампанское - младость, сколько имплицитно ее подтверждает.
 
 
      В своем романе Пушкин в шуточном тоне соотносит и женщину с бокалом (талию Зизи с рюмкой) - сравнение, которое содержит имплицитно метафору пьян от любви. Эту метафору кроет в себе и сравнение влюбленного Ленского с поэтом Дельвигом, декламирующем на дружеском пиру. Метафорическое значение получают и лексемы пить и пища из описания любви Татьяны, но уже в серьезном плане, при чем высокий стиль романтической поэтики не становится объектом пародийного снижения: Ты пьешь волшебный яд желаний [...]; Давно ее воображенье, искало пищи роковой. Вместе с тем, в описании именин Татьяны пища или пир, получающий иронические кавычки, оказывается в контрасте с любовью. Семантический контраст выявлен игрой метафорическим и прямым значениями лексемы жар, сближающей иронически пищу с любовью и раскрывающим чуждость влюбленной Татьяны пиру провинциальных помещиков:
 
 
В ней страстный жар
 
.....................................
Между жарким и блан манже  
Цимлянское несут уже (подчеркнуто мной -Д. Ч).
 
 
     В целостном тексте романа, несмотря на разрыв между духовной и физиологической сферой (или, другими словами, между духовной и материальной пищей) сохраняется созвучие между этими двумя сферами, закодированное в инвариантной метафоре любовь - пища.
 
 
     Влечение к античности, романтический образ пира сохраняется в русской литературе послепушкинской поры. В поэзии Языкова 40-ых годов продолжается развитие мотива любовного пира. В стихотворении «К баронессе Е. Н. Вревской» 1845 г. присутствует имплицитно метафора любовь-пьянство, закодированная в образе женского угощения:
 
 
Примите ж ныне мой поклон
За восхитительную сладость
Той жженки пламенной, за звон
Каким стучали те стаканы
Вам похвалу: За чистый хмель
Каким в ту пору были пьяны
У вас мы ровно шесть недель [...]
224
 
 
     В поэзии 40-х годов метафора любовный пир включается в мифологизацию Древнего Рима. В стихотворении А. Майкова «Древний Рим» 1845 г. одной деталью этой мифологизации является метафора «фиал блаженств и наслаждений». Традицию античного симпосиона продолжает также Лев Мей, переводчик Анакреона, который мифологизирует пиры римских императоров. Симптоматично явление биографии Мея, отмеченное Е. Дмитриевой - строение жизни по модели поэзии: пиры в доме графа Кушелева. Интересно, что в комментарии исcледовательницы пиры теряют свой ореол, входя в контекст быта, что подсказывает их анахронизм: Постоянные пиры в доме Кушелева, вино, болезнь, срочная работа заполняют последние годы Мея. И в сорок лет он умирает от паралича легких (Дмитриева 1996).
 
 
      Наряду с упомянутой традицией, в русской литературе после Пушкина утверждается другая тенденция, связанная с разрушением созвучия духовного с физическим. Сильное ощущение утраченной гармонии создает творчество Гоголя. Несмотря на часто комментированную исследователями поэзию гоголевских описаний еды (объяснением чего являются и биографические сведения о гастрономической страсти автора), в произведениях писателя возникает столкновение между физиологией и духовной сферой - еда часто вытесняет Слово, Письмо, любовь, или, как в «Старосветских помещиках», является заместителем любви (психоанализ открыл бы здесь компенсаторный механизм). Представление об утраченной или непостижимой гармонии закодировано в кулинарных метафорах, занимающих существенное место в тексте Гоголя. Кулинарный код характеризует не только речь персонажей, но и речь повествователя, подсказывая, что еда владеет его сознанием. Восприятие мира этого повествователя можно выразить высказыванием Хлестакова из «Ревизора», содержащее метафору «съесть целый мир»: «Кажись, так бы теперь весь свет съел».
 
 
     Очень важно обратить внимание на семантику метафоры сексуальность - пища в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Ю. Манн, следуя за Бахтиных (хотя и в определенной степени полемизируя с ним) относит сближение двух сфер в повестях из этого сборника к карнавальной традиции (в его интерпретации это первоначальная иерархия духовных и физических способностей, характеризующаяся отсутствием контраста между ними - Манн 1978). Но в повести «Сорочинская ярмарка» отнесенная к этой первоначальной иерархии, открываем метафору любовь - сладкая пища, создающая впечатление профанации любви. Эта метафора появляется в диалоге между поповичем и Хавроней Никифоровной, который строится как игра буквальным и метафорическим значением слов семантического поля пища. В речи поповича комический эффект имеют т.н. малапропизмы (употребление лексемы приношение из языка богослужебной практики в сочетании с эпитетом сладостные в бытовом контексте), вследствие чего сакральное сталкивается с профанным: Но воистину сладостные приношения, сказать примерно, единственно от вас предстоит получить, Хавронья Никифоровна! - продолжал попович, умильно поглядывая на нее и подсовываясь поближе. В реплике «красавицы», которая кокетничает непониманием (прием, означаемый лингвистическим термином fishing for komplements) метафора буквализирована: Вот вам и приношения, Афанасий Иванович! - проговорила она, ставя на стол миски и жеманно застегивая свою будто ненарочно расстегнувшуюся кофту, - варенички, галушечки пшеничные, пампушечки, товченички!. Соотношение слова и жеста имплицитно сближает женщину с едой. Попович со своей стороны трактует жест женщины в библейском ключе как искушение Евы - и подчеркивает метафорическое употребление слова кушанье: Бьюсь об заклад, если это сделано не хитрейшими руками из всего Евина рода! - сказал попович, принимаясь за товченички и подвигая другой рукой варенички. - Однако ж, Хавронья Никифоровна, сердце мое жаждет от вас кушанья послаще всех пампушечек и галушечек.
225
 
После того как «красавица» продолжает разыгрывать непонимание (вот я уже и не знаю какого вам кушанья хочется, Афанасий Иванович!), любовник отвечает словом и жестом, которые, как и в случае с Хавроней Никифоровной, сближают гротескно женщину с пищей - сближение, которое кроет в себе возможность реализации метафоры: Разумеется, любви вашей, несравненная Хавронья Никифоровна! - шепотом произнес попович, держа в одной руке вареник, а другой обнимая широкий стан ее...». (Можно дополнить, что текст Гоголя воспроизводит ассоциирование женщины с яствами из теста, подтвержденное анкетами психологов.) В целостном тексте повести описанное восприятие любви как пищи входит в контраст с образом любви молодых Грицко и Параськи. (Симптоматично, что в песне Параськи звучит уподобление любимого с барвиночком).
 
 
      Во всех произведениях Гоголя герои употребляют банальные метафоры: женщина - рафинат («Женитьба»), сахарные губки («Записки сумасшедшего»), лакомый кусочек, попользоваться насчет клубнички («Мертвые души»). Эти метафоры снижают любовь самой своей банальностью, но и скрытым в них ощущением физиологизирования чувства. Не зря в «Записках сумасшедшего» выражено эксплицитно противопоставление духовного и физического при помощи метафоры духовная пища: [...]  я требую пищи - той, которая бы питала и услаждала мою душу [...]. Интересно, что Гоголь, у которого такое чутье на комическое, гротесковое сближение женщины, или любви с пищей, употребляет в одном фрагменте из «Мертвых душ» (в описании дочки городничего) кулинарную метафору, чреватую комизмом, придавая ей высокие, поэтические коннотации и приписывая свое восприятие Чичикову:
 
 
     Хорошенький овал лица ее круглился, как свеженькое яичко, и, подобно ему, белел какою-то прозрачною белизною, когда свежее, только что снесенное, оно держится против света в смуглых руках испытующей его ключницы и пропускает сквозь себя лучи сияющего солнца.
 
 
Этот пример иллюстрирует отмеченное многими исследователями неумение Гоголя изображать женщину и любовь.
 
 
     Отождествление любви с пищей закодировано также в некоторых именах персонажей Гоголя: «Цыбуля», «Яичница» и др. Имена такого типа кроют в себе возможность реализации метафоры - возможность, подсказанная приемом недоразумения в диалоге: когда персонаж в «Женитьбе» представляется именем Яичница, его собеседник отвечает: «Спасибо, я тоже перекусил». В изображенном мире Гоголя реализация метафоры не осуществляется, но авангард обратится к этому приему. Интересно пародирование авангардного прочтения текста Гоголя в романе Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев»: в постановке, которую смотрят Остап Бендер и Киса Воробьянинов. вместо героя по имени Яичница на сцену выносят яичницу, которую уплетает Агафья Тихонова. Такая интерпретация явно актуализирует психокомплекс, который привлекает внимание психиатров - страх поглощения со стороны женщины. Акцентирование физиологии в образе героини порождает семантический контраст с этимологией ее имени (от агапэ - любовь, противостоящая эросу в христианской философии).2
 
 
     В русской литературе после Гоголя метафора любовь-сладкая пища является элементом серьезной интерпретации дисгармонии между духовностью и физиологией, этикой и сладострастием. В повести Лескова «Леди Макбет Мценского уезда» эта метафора включена в сказ, отсылающий к фольклорному дискурсу о любви: Много было в эти ночи в спальне Зиновия Борисыча и  
226
винца из свекровина погреба выпито, и сладких сластей поедено, и в сахарные хозяйкины уста поцеловано, и черными кудрями на мягком изголовье поиграно. В целостной семантической структуре произведения этот образ сладострастия получает значения 'преступление, 'разрушение'. До романа Толстого «Анна Каренина» Лесков раскрывает силу любовной страсти, воплощенной в образе «естественного», «эстетического человека», противоположного «этическому человеку» (по терминологии Киркегора).
 
 
      Метафора любовь - пища интерпретирована в контексте евангельской идеи греха и в творчестве Льва Толстого. В отличие от текста Лескова, где метафора любовь-пища функционирует только как элемент сказового повествования, в тексте Толстого эта метафора входит как в речь персонажей, так и в речь повествователя, воплощающего точку зрения автора, становясь существенной деталью полемического пафоса против сладострастия. В романе «Анна Каренина» появляется метафора графинчики - женщины, напоминающая Пушкинскую метафору бокал - Зизи, но уже не в сознании повествователя, а героя с языческим мироощущением - Стивы. В сцене обеда Левина и Стивы в ресторане к сравнению женщина - пища как к риторическому приему прибегает Левин, чтобы аргументировать свое непонимание прелюбодейства: - Извини, но я решительно не понимаю этого, как бы...все равно как не понимаю, как бы я теперь, наевшись, тут же пошел мимо калачной и украл бы калач. Ответ Стивы, дополненный языком мимики (блеском глаз), придает этой метафоре значение 'наслаждение', сближая любовь с пищей не только на основе вкуса, но и запаха: - Отчего же? Калач иногда так пахнет, что не удержишься. Значение 'наслаждение' эксплицитно выражено в процитированной на немецком языке строфе. В контексте евангельской темы (полемики двух героев о
понимании слов Христа о Марии Магдалине) реплика Левина «Не красть калачей» на вопрос Стивы «Что делать?» является контаминацией двух заповедей: «Не кради!» и «Не прелюбодействуй». Семантическая связь сексуальность - пища ярко выражена также описанием меню, заказанное Стивой, и смакования этой еды. Семиотики культуры извлекают из этого описания информацию о русских аристократических обедах - об эстетизации трапезы и об ее превращении в своеобразный текст (Лотман, Погосян 1996). Анализ семантической структуры романа откроет в данном фрагменте знак языческого мироощущения персонажа, влечения к наслаждениям. Как реплики, так и мимика Стивы при проглатывании устриц говорят об экстазе, об удовольствии, передающееся и присутствующим: - Недурны, - повторил он, вскидывая влажные и блестящие глаза то на Левина, то на татарина. Сближение эротического и гастрономического наслаждения подсказано и самим выбором блюд, которые ассоциируются с женским началом - шампанское, устрицы. Кулинарные метафоры присущи и мышлению Анны Карениной. В отличие от своего брата Анна осмысливает наслаждение как моральную нечистоту. Это значение получает метафора сладкая пища - любовь, на которую указывает Б. Лонквист (Лонквист 1999): Всем нам хочется сладкого, вкусного. Нет конфет, то грязного мороженого (подчеркнуто автором. Несмотря на такую интерпретацию любви, в целостной семантической структуре романа это явление многозначно; наряду с метафорой любовь - пища появляются, как известно, метафоры любовь - катастрофа, любовь - убийство (смерть), любовь - стихия, любовь - воскресение.
 
 
     Кулинарная метафора женщина (любовь) - сладкая пища является основным элементом интерпретации любви в повести «Крейцерова соната», при чем она резко меняет свой положительный знак на отрицательный. Развивая в своем тексте метафору женщина - сладкий кусок. Толстой актуализирует мифологему каннибализма: Это все равно, что людоеды откармливали бы людей на еду... Писатель дискредитирует понятие наслаждения, полемизирует с аксиологизацией этого чувства, связывая его с дьявольским искушением,
227
 
с животным началом («идеал кроликов и свиней»). Крайнее отрицание плотской любви находит выражение и в трансформации семантики идиома «медовый месяц». Трансформация проявляется в замене меда ядом («ядовитые слова»), в прямом отрицании основательности этого названия («подлое название»). Снятие значения 'мед любви' порождает в тексте отказ от такой символики пчелы как 'наслаждение', 'мудрость' и активирование значения 'бесполость': Должны, как пчелы, воспитывать бесполых. Употребляя метафору любовь - пища и, следовательно, учитывая механизм сближения двух явлений, Толстой ценностно их противопоставляет на основе основного для его мировоззрения понятия естественности: Естественно есть. И есть радостно, легко, приятно и не стыдно с самого начала; здесь же и мерзко, и стыдно и больно. Толстому чужда христианская сакрализация брака как Евхаристии (выходя за границы текста, можем упомянуть, что писатель не принимает самой идеи Евхаристии).
 
 
    Представление о каннибализме в восприятии женщины как пищи присутствует и в творчестве Достоевского, в эпитете плотоядный из описаний сладострастников. Специфика интерпретации Достоевского в том, что сладострастие приписывается в некоторых случаях Ориенту. В описании сладострастия турок, насилующих женщин и детей, слово сладость реализует буквальное и метафорическое значения: на глазах-то матерей и составляло главную сладость; кстати, турки, говорят, очень любят сладкое. Связь сладострастия с Ориентом закодирована также в фамилии Карамазов (подчеркнуто мной - Д. Ч.).
 
 
    Метафора любовь-пища получает специфическую интерпретацию, несводимую однозначно ни к одной из очерченных традиций, в творчестве Чехова, в частности в рассказе «Дама с собачкой». Эта метафора присутствует в тексте Чехова имплицитно. В описании состояния героев в тот душный день, когда осуществляется их любовный контакт, появляются детали как мороженое и вода с сиропом, кроющее в себе метафоры сладость любви, пить любовь. Метафора жажда любви закодирована также в выражении «весь день хотелось пить» из того же описания. Значение любовь - сладкая пища развивается в описании следующей сцены в гостинице, где Гуров ест арбуз после акта любви. Арбуз актуализирует коннотации 'сладкое', 'сочное', порождающие ассоциации с женским началом. Симптоматично, что Анна Сергеевна уже не участвует в акте еды - она остается объектом наслаждения, ее мучает ощущение греха. На этой основе христианское мироощущение входит в противоречие с восприятием физической любви как наслаждения, закодированным в метафоре любовь - сладкая пища (или, если ввести античный код - любовь - нектар). А. Галиченко, анализируя семантику Крыма в рассказе, открывает в любовной сцене в гостинице, где Гуров ест арбуз, мифологему «утраченного рая», «грехопадения» (Галиченко 1996). Исследователь доказывает, что, вопреки ассоциации с искушением Евы, текст Чехова не подтверждает значения "изгнание из рая', что Крым в концепции автора сохраняет черты мифологизации Крыма. (В качестве дополнительного аргумента к этому тезису можно привести восприятие слов героини о грехе Гуровым как фальшивых, натянутых, не к месту - несмотря на то, что в «открытом» произведении Чехова чувство героини не оказывается ложным). Наблюдения над семантикой пейзажа убедительно раскрывают эстетическое, духовное переживание героев (хотя выводы о «Фаворском преображении», о «свершившемся мистическом обряде», о «тайном браке» кажутся натянутыми - тем более, что автор исследования упоминает об отсутствии у Чехова идеи необходимости освещения любви законным браком, в отличие от Толстого). Семантическая связь между физическим (вкусовым, тактильным, обонятельным) ощущением любви, воплощенным в метафоре любовь - сладкая пища, и духовным переживанием может создать ощущение о гармонии двух начал. Но, как уже бы-
228
 
ло упомянуто, гармония нарушается двойственностью мироощущения героини, как и сигналами о доминировании физического наслаждения в отношении Гурова к Анне Сергеевне. Сложность Чеховской интерпретации выражается и в том, что метафора сладость любви (женщины) не исчерпывает семантику любви в концепции писателя. Двум пространствам - Крыму и Москве приписаны противоположные типы соотношения любви с пищей. В пространстве Москвы, во внутреннем монологе Гурова воспоминание о любви к даме с собачкой становится в оппозицию с едой, названной снижающей лексемой «обжорство», которая снимает с акта еды значение 'наслаждение': Неистовая игра в карты, обжорство, пьянство, постоянные разговоры все об одном. В описании любви из московской сцены в «Славянском базаре» любовь, воспринимаемая героем как настоящей («по настоящему») также теряет коннотацию 'наслаждение' - она является не радостью, а горем, не сладостью, а горечью (это чувство мотивировано не нарушением евангельской заповеди, а социальным табу). Любовная сцена снова включает в себя питье - симптоматично, что это чай, актуализирующий в русской литературе, как замечают многие исследователи, свою богатую символику, превращающийся в мифологему русского мышления. Е. Фарыно, указывая, что «за чаем [...] стоит более древняя и более общая мифологема совместной пищи и совместного питья», открывает данный (эротический) аспект чаепития и у Чехова (Фарыно 1995)3. Значимо, что в изображенном мире рассказа «Дама с собачкой» совместное питье не осуществляется - когда Гуров пьет чай, Анна Сергеевна стоит, отвернувшись к окну. Это чаепитие подсказывает отсутствие дома, отсутствие приюта для влюбленных (тем более, что их встречи осуществляются в гостинице). Таким образом, семантика чая дополняет семантику 'несчастная любовь' своими коннотациями 'отчаяние' и 'чаяние' - хотя у Чехова эти коннотации не развиваются в целостном тексте на основе механизма смыслопорождения, замеченного Е. Фарыно у авангардистов.
 
 
     Из этих наблюдений можно сделать вывод, что Чехов в определенной степени снимает иерархизацию духовного и физического, присущая Гоголю, Достоевскому и Толстому, подсказывает возможность гармонии двух сфер, сохраняя вместе с тем чувство опасности уничтожения духовного физиологией. Следовательно, в русской литературе Х!Х века Пушкинская гармония оказывается непостижимой.
 
 
      Наблюдения над семантическими трансформациями метафоры любовь - пища можно продолжить на материале литературы и житейской практики символистов (когда снова делаются попытки воскрешения античного симпосиона), авангардистов, официальной и апокрифной литературы социалистического периода, современной литературы/культуры. Нет такой традиции в национальной культуре, которая осталась бы забытой. Поэтому в современной русской культуре можно открыть и тенденцию эстетизации трапезы, которую В. Курицын определяет как пост-постмодернизм, и ощущение уничтожения духовности под властью материального, телесного, консумативного начала. Что касается метафоры любовь-пища, ее концептуализация в современной русской культуре отсылает к разным традициям. В некоторых текстах эта метафора вписывается в интерпретацию христианской идеи евхаристии: Телесные отношения в браке могут быть уподоблены (понимая всю относительность подобного сравнения) таинству Евхаристии::[...} в качестве таинства тела Христова, предлагаемого телам верующих как пища-любовь, она (Евхаристия - прим. Е. Н.) таинственно и глубоко родственна браку, поскольку он тоже - таинство телесной любви, которой обмениваются супруги во имя Господа Иисуса [...} (Неганова 2001). В других текстах та же метафора воскрешает мифологическую символику: [...] ведь мы не люди, мы боги, наша пища-любовь [...} (Халилуева 2004). В современной поэзии сохраняют свою актуальность романтические метафоры шампанское-любовь, женщина-шампанское, но образ пира, в создание которого они участвуют, кроет в себе ощущение нарушенной гармонии. Эти наблюдения, несмотря на свою отрывочность, подсказывают трудность пути современного человека к гармонии духовного с физическим.
229
 
                                                         Примечания
 
 
1 Несмотря на то, что в русском языке слова жирный и блаженство не связаны морфологически и фонетически, в тексте Пушкина порождается связь между этими понятиями.
2 Высказываю благодарность И. Лощилову, который обратил мое внимание на имя героини «Женитьбы».
3 Е. Фарыно обращается к мотиву «чая» в рассказах «Мужики» и «На подводе», выводя из него, кроме знака социального отчуждения, смысл 'единящий акт, 'тоска за другим. 'поиск духовного общения' (Фарыно 1995, с. 189). На этой основе ученый сближает Чехова с символистами, отсылая к наблюдениям исследовательницы этой формации Е. Ермиловой (Ермилова 1989), что «чай» и «самовар» в творчестве символистов уводят в 'рай, сон, вечность, иное, в ушедшее детство и прошлое', охраняют от «бездны» «страшного мира» и формируют некое представление об 'идеальной родине' (Фарыно 1995, с. 189). Имея ввиду связь мифологемы рая с метафорой любовь - пища в рассказе Чехова, мы могли бы сделать вывод, что в тексте произведения к семантике 'рай' отсылали бы как коннотации «арбуза» в крымской сцене, так и коннотации «чая» в московской сцене. Если «чай» в московской сцене подсказывает отсутствие дома, идеального пространства любви, то возникает вопрос порождается ли в тексте Чехова оппозиция рай - отсутствие рая на основе соотнесения двух пространств - Крыма и Москвы. Вряд ли к такой оппозиции можно свести целостный смысл рассказа.
 
 
Литература
 
 
Галиченко 1996 - Галиченко А. А. К семантике крымского пейзажа в «Даме с собачкой» // Чехоеиана Чехов и серебряный век. - М., 1996. С. 169-174.
Дмитриева 1996 - ДмитриеваЕ. Лев Мей. 1996 // www.litera.ru/stixiya/articles/644html  
Ермилова 1989 - Ермилова Е. Теория и образный мир русского символизма. - М., 1989.
Курицин 2001 - Курицин В. Към понятието пост-постмодернизъм // Литературен вестник, 2001. № 32.
Лонквист 1999 - Лонквист Б. (Lonnqyist Barbara) «Испачканность» в романе «Анна Каренина». Utopia czystosci i gory smieci. Утопия чистоты и горы мусора // Studia Utteraria Polono-Slavica 4. Instylut Slawistyki PAN. - Warszawa 1999.
Лотман 1983 - Лотман Ю. Роман Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий.-Л., 1983.
Манн 1978 - Манн Ю. Поэтика Гоголя. - М., 1978.
Неганова 2001 - Неганова Е. Идеал брака в Православии. Доклад на богословской конференции «Учение Церкви о человеке» Москва, 5-8. XI 2001 г. // www.pravnov.ru/materials/family/idealbraka.htm  
Пасини 2001 - Пасини В. Любовта и храната. - София, 2001. Оригинальное заглавие: Willy Pasini. Il cibo e l'amore. Amoldo Mondadori Editore S. p. A., 1994.
Пелева 1997 - Пелееа И. Езикът на езика // Литературен вестник, 1997. № 37,26.11-3.12.
Русские пиры 1996 - Русские пиры. Альманах // Под общ. ред. Дм. С. Лихачева. «Канун», вып. 3. -СПб.. 1996.
Фарыно 1995 - Фарыно Е. Клейкие листочки, уха, чай, варенье и спирты (Пушкин. Достоевский, Пастернак). // Studia Russica Budapestinensia 11-111. Материалы III и IV Пушкинологического Коллоквиума а Будапеште. Redigunt Kovacs Arpad, Nagy Istvan. - Budapest, 1995. C. 175-208.
Халилуева 2004 - Хапилуева Н. Бутылка шампанского. 2004 // www.anekdot.ru/an/an0102/h010228.html  
230
« Изменён в : августа 23rd, 2006, 4:16pm пользователем: Saeri » Зарегистрирован
Страниц: 1  Ответить Ответить Уведомлять Уведомлять Послать Тему Послать Тему Печатать Печатать

« Предыдущая Тема | Следующая Тема »

Форум портала «Миф» » Powered by YaBB 1 Gold - SP1!
YaBB © 2000-2001,
Xnull. All Rights Reserved.

Google
 

Подсайты и проекты Миф.Ру:
Epic.Mith.Ru
современное изучение эпоса
Arigato.Mith.Ru
Япония: древняя и современная культура
Caucas.Mith.Ru
наука, культура и природа Северного Кавказа
Museum.Mith.Ru
современная мистическая живопись
День в истории
иллюстрированная летопись культуры и истории

Портал "Миф"

Научная страница

Научная библиотека

Художественная библиотека

Сокровищница

"Между"

Творчество Альвдис

"После Пламени"

Форум

Ссылки

Каталоги


Общая мифология

Общий эпос

Славяне

Европа

Финны

Античность

Индия

Кавказ

Средиземноморье

Африка, Америка

Сибирь

Дальний Восток

Буддизм Тибета

Семья Рерихов

Искусство- ведение

Толкиен и толкиенисты

Русская литература

На стыке наук

История через географию


Зверики Пейзажи Чудеса природы Живопись fantasy Живопись космистов Летопись культуры Модерн Мир Толкиена Буддийское искусство Национальные культуры Кимоно Рукоделие Улыбнемся!
портал "Миф" (с) 2005-2014

Rambler's Top100 mith.ru