Автор |
Тема: Немного арабской лирики. IX век. (Прочитано 2210 раз) |
|
Mim
Тоже мифическая личность Злобный Айну
Из самого плохого вина можно сделать хороший уксус
Пол:
Сообщений: 306
|
А то ли это к востоколюбам... ИБН АЛЬ-МУТАЗЗ * * * С воинами из дерева бьются воины из огня, Искрами рассыпается па поленьях броня. Но вот поленья упали, путь открывая врагам,- Так вот падает платье девичье к ногам. * * * Дьявол душу мою покорил - и безумствовать стала она,- Люди дьяволу преданы издавна. Стал бы я добродетельным - но не позволит вино: Красотою своей на павлина похоже оно! Сохранилось вино с той поры, когда жил еще Ной. А кувшин этот - мрак, свет в котором хранится дневной. Открывают гяуры другие кувшины, а тут Сохраняют вино, как невесту, его берегут. То святое питье, о котором заботится всяк - И священник, и все прихожане, и дьяк. Дикий огнепоклонник вино называет огнем, "Это кровь Иисуса!" - твердят христиане о нем. А по-моему, это ни то, ни другое - оно Просто чистое счастье, которое людям дано. Загляни-ка в кувшин - он тебя поразит красотой. Поразит красотой тебя пенистый кубок простой! Так налейте, друзья, этот кубок, пусть пенится он. Уже утро настало, стоит колокольный трезвон. Так налейте же в кубок скорей золотого вина, Чтобы вверх пузырьки поднимались, как жемчуг со дна. * * * Ночь хорошей была, лишь одно мне не нравилось в ней, Что была коротка,- я б хотел, чтоб была подлинней. Я ее оживлял, убивая, как плащ, я на руку мотал... Рядом с кругом луны, вижу, солнечный круг заблистал. Это длилось недолго - мелькнула секунда одна: Словно чаша воды, словно кубок вина. * * * Только ночью встречайся с любимой. Когда же с высот Смотрит солнце, не надо встречаться: оно донесет! Все влюбленные мира встречаются ведь неспроста Только ночью, когда все уснут и вокруг темнота. * * * О газель, искусившая душу газель, Я поклялся, я был ведь спокоен досель! Но явилась без спросу она и как в бой Красоты своей войско ведет за собой. Жизнь и смерть моя в том получили ответ: Состоится ль свидание с ней или нет? Мечет стрелы смертельные прямо в упор, Как стрелок авангарда, безжалостный взор. А над нею стоят, и святы и чисты, Золотые знамена ее красоты. Слева желтый цветок оттенил ее лоб, Справа родинка черная, как эфиоп. Как легко ты идешь, приносящая смерть! - Надо бегством спастись благочестью успеть! Добродетель от ужаса вмиг умерла! Это дьявол явился, исчадие зла! Раньше я сомневался - сейчас убежден: Пусть не дьявол она, но послал ее он! Дьявол мне говорит, что нельзя обороть Вожделений своих. Все прощает господь! "Ты греха не страшись! И дела и слова - Всё в руке милосердного божества!" * * * Будь глупцом иль невеждой прикинься - и будешь спасен, Ведь на этой земле предназначен лишь глупому трон. Смотрит разум обиженный в этой юдоли земной, Как с тоской на наследника смотрит смертельно больной. * * * Я видел, как они за дичью мчались мимо, Как будто дикий ветр, влекли неудержимо, И захотелось мне принять участье в лове, И захотелось мне отведать тоже крови. * * * Не пугайся греха, я б хотел, чтоб ты в жизни прошел Не как тот, кто идет, подбирая брезгливо подол. Не чурайся же малого - здание строят из плит, И из камешков мелких большая гора состоит. * * * Ночью молнию видел, блеснувшую вдруг из-за гор, Словно сердца удар, словно быстрый влюбленного взор. А потом ее ветер смелей подогнал, и тогда Засияла вся ночь, как летящая в небе звезда. Блещет молния смехом, а полночь грустит, исходя Бесконечными, злыми слезами дождя. И потоки дождя - как столбы в этом небе ночном. Словно шумных два спорщика: полночь и гром, Из которых один все кричит и кричит, а другой Все рыдает - с терзающей душу тоской. Полночь, важно явившись, сурово глаза подвела, Но от слез нескончаемых полночь вдруг стала бела. В свете молнии полночь нежданно напомнит змею, Что ползет по бархану и греет утробу свою. А лишь снова сверкнет среди облачных клубов густых, Ночь предстанет как груда прекрасных цепей золотых. Вот и ночь присмирела, звезду кто-то в небе зажег. Утро, спрятав лицо, собирается сделать прыжок. Оно встало пред ночью с полоской зари впереди, Словно конь белоснежный, с полоской ремня на груди. * * * Седина взойдет, как дурная трава: не сокрыть ее в жизни земной, Ты прости - побелела моя голова, хоть она и окрашена хной. Промелькнула юность мимо меня, хоть пошел я навстречу ей, И господь мне оставил от всех щедрот лишь терпенье взамен страстей! Право, если б не терпкость земного вина и сладчайших бесед распев, Я простился бы, юность развеяв мою, с наслажденьями, отгорев. Так не разбавляй же вино водой: оставляй его так, как есть. Виноградному соку и суслу его мы охотно окажем честь! На невесту монарха похоже вино - все в венце из жемчужных пен, В исполинском кувшине томилось оно, забродив меж глиняных стен. Милый друг, в Кутраббуле нас посети, если хочешь обрадовать нас, Хорошо там будет тебе и нам, если в ханжестве ты не погряз! Ах, по кругу, по кругу будет ходить непрестанно хмельной кувшин, Все заботы изгонишь в единый миг, вечных радостей властелин! Чтобы после вернуться к любимой, когда жизнь, презревшая винную муть, Благочестьем представит тебе миг услад, выдаст блуд за истинный путь! Впрочем, как же тебе устоять, дружок, если с чашею круговой Нынче девственно юная ходит газель и кивает тебе головой? Ах, из кубка первой она отпила и остатком тебя поит, На плече ее шаль шелестит, как плащ, лоб притворно хмур, не сердит! Льет в прозрачные кубки струю вина, щедро льет, прикрывшись платком: Сделай жадный глоток - и по жилам твоим тот глоток пролетит огоньком! Ты зачем отворачиваешься и бежишь, разве я с тобой не хорош? Тот, кто скажет, что я другую люблю, тот заведомо скажет ложь! * * * Была нам небом ночь дарована, и мы уверовали в шалость, Решили мы, что это - золото, но это ложью оказалось. Ведь эта ночь, где звезды блещут, совсем как золотая сбруя: Я в эту ночь еще раскаюсь, потом... А прежде - согрешу я! ИБН АР-РУМИ * * * Хрусталь не блещет ярче винограда, О спелый виноград, приманка взгляда! Блеск кожицы твоей из солнца соткан, А сок твой - полдня лучшая услада. Будь ягоды потверже - и рубины Вставлять в сережки было бы не надо. Ты слаще меда, ты тревожишь ноздри Благоуханьем мускуса и сада. Твой сок под шкуркой - как вино в кувшине, Приятна нёбу терпкая прохлада. Когда к тебе пришел я, спали птицы, Но было сердце пробудиться радо. С собой привел я сыновей Мансура, При них луна тускнеет, как лампада. В сторожку мы украдкой заглянули, Ведь ранний час веселью не преграда. И сторож встал, проворный, словно сокол, И дал понять, что не нужна осада. Нам не пришлось ни в чем его неволить, Досталась всем сладчайшая награда. Сверкал ручей клинком бесценной сабли, Искрился жемчугами звездопада И, словно змей, скрывался в ближней чаще, Блиставшей свежей зеленью наряда. Вблизи прозрачных струй мы пировали, И не было с весельем нашим слада... Но счастье - лишь залог невзгод грядущих. Проходит все. От рая шаг до ада. АБУ ТАММАМ * * * К тебе приблизилась весна, улыбкой солнечной даря, Она любуется тобой, о первом счастье говоря. Новруза возвещая день, зажегся ранний небосклон, Ночные розы пробудил и светом их наполнил он. Бутон прохладой напоен, трепещет в розовом огне, Как будто тайну он явил, что прежде прятал в глубине. Весна деревьям и цветам вернула праздничный наряд, Весь в пестротканое шитье себя легко закутал сад. Как нежно ветер шевельнул листок молоденький куста - Иль это тронул тихий вздох влюбленных робкие уста? * * * В дворцовый пруд издалека спешат посланцы бурных вод, И каждый мчится, как скакун, как будто крепкий повод рвет. Но все равно его вода и непорочна и светла, Как будто слитки серебра в ней затонули без числа. Порою солнце подмигнет, пунцовой бровью поведя, Порой оплачут лоно вод слезинки робкого дождя. Когда же звезды заблестят, второе небо видишь ты, Оно блистает в глубине в оправе зыбкой черноты. Необозримая вода, ей будто края нет совсем, Так расстоянье велико меж этим берегом и тем. Лишь рыба быстро промелькнет, сверкнув павлиньим плавником,- Так птица утренней порой несома сипим ветерком,- И снова канет в глубину, и где-то там пойдет игра, А на поверхности круги, разгон слепого серебра. Да, вот здессь этого МНОГО: http://granada.adron.ru/index.php?mid=189 И будет пополняться.
|
|
Зарегистрирован |
"...Злобные Карлики не служат ни Свету, ни Тьме. В своих тайных норах сбираются они на гнусные радения, на коих поклоняются нечестивым своим богам - Разуму и Логике"... (с) Книга Прописных Истин Тамриэля
|
|
|
Альвдис Н.Н. Рутиэн
Гость
|
Спасибо, МИм!
|
|
Зарегистрирован |
|
|
|
Mim
Тоже мифическая личность Злобный Айну
Из самого плохого вина можно сделать хороший уксус
Пол:
Сообщений: 306
|
|
И на закуску немного суфийской мистики, XII в.
« Ответить #2 В: августа 19th, 2005, 8:15pm » |
Цитировать Править
|
ИБН АЛЬ-ФАРИД * * * Прославляя любовь, мы испили вина. Нам его поднесла молодая Луна. Мы пьяны им давно. С незапамятных лет Пьем из кубка Луны заструившийся свет. И, дрожащий огонь разведя синевой, Месяц ходит меж звезд, как фиал круговой. О вино, что древнее, чем сам виноград! Нас зовет его блеск, нас манит аромат! Только брызги одни может видеть наш глаз, А напиток сокрыт где-то в сердце у нас. Уши могут вместить только имя одно, Но само это имя пьянит, как вино. Даже взгляд на кувшин, на клеймо и печать Может тайной живой, как вином, опьянять. Если б кто-нибудь мертвых вином окропил, То живыми бы встали они из могил; А больные, отведавши винной струи, Позабыли б всю боль, все недуги свои. И немые о вкусе его говорят, И доплывший с востока его аромат Различит даже путник, лишенный чутья, Занесенный судьбою в иные края. И уже не заблудится тот никогда, В чьей ладони фиал, как в потемках звезда. И глаза у слепого разверзнутся вдруг, И глухой различит еле льющийся звук, Если только во тьме перед ним просверкал, Если тайно блеснул этот полный фиал. Пусть змеею ужален в пути пилигрим — До хранилищ вина он дойдет невредим. И, на лбу бесноватым чертя письмена, Исцеляют их дух возлияньем вина. А когда знак вина на знаменах войны,— Сотни душ — как одна, сотни тысяч пьяны. О вино, что смягчает неистовый нрав, Вспышку гнева залив, вспышку зла обуздав! О вино, что способно весь жизненный путь Во мгновенье одно, озарив, повернуть — Влить решимость в умы и величье в сердца, Вдохновенным и мудрым вдруг сделать глупца! «В чем природа вина?» — раз спросили меня. Что же, слушайте все: это свет без огня; Это взгляд без очей и дыханье без уст; Полный жизни простор, что таинственно пуст; То, что было до всех и пребудет всегда; В нем прозрачность воды, но оно не вода; Это суть без покрова, что лишь для умов, Неспособных постичь, надевает покров. О создатель всех форм, что, как ветер сквозной, Сквозь все формы течет, не застыв ни в одной,— Ты, с кем мой от любви обезумевший дух Жаждет слиться! Да будет один вместо двух! Пращур мой — этот сок, а Адам был потом. Моя мать — эта гроздь с золотистым листом. Тело — наш виноградник, а дух в нас — вино, Породнившее всех, в сотнях тысяч — одно. Без начала струя, без конца, без потерь,— Что есть «после», что «до» в бесконечном «теперь»? Восхваленье само есть награда наград, И стихи о вине, как вино, нас пьянят. Кто не пил, пусть глядит, как пьянеет другой, В предвкушении благ полон вестью благой. Мне сказали, что пьют только грешники. Нет! Грешник тот, кто не пьет этот льющийся свет. И скиталец святой, и безгрешный монах, Опьянев от него, распростерлись во прах. Ну, а я охмелел до начала всех дней И останусь хмельным даже в смерти своей. Вот вино! Пей его! Если хочешь, смешай С поцелуем любви,— пусть течет через край! Пей и пой, не теряя священных минут, Ведь вино и забота друг друга бегут. Охмелевший от жизни поймет, что судьба — Не хозяйка его, а всего лишь раба. Трезвый вовсе не жил — смысл вселенский протек Мимо губ у того, кто напиться не мог. Пусть оплачет себя обнесенный вином — Он остался без доли на пире земном.
|
« Изменён в : августа 19th, 2005, 8:16pm пользователем: Mim » |
Зарегистрирован |
"...Злобные Карлики не служат ни Свету, ни Тьме. В своих тайных норах сбираются они на гнусные радения, на коих поклоняются нечестивым своим богам - Разуму и Логике"... (с) Книга Прописных Истин Тамриэля
|
|
|
Mim
Тоже мифическая личность Злобный Айну
Из самого плохого вина можно сделать хороший уксус
Пол:
Сообщений: 306
|
|
И еще немного того же самого.
« Ответить #3 В: августа 19th, 2005, 8:17pm » |
Цитировать Править
|
* * * Глаза поили душу красотой... О, мирозданья кубок золотой! И я пьянел от сполоха огней, От звона чаш и радости друзей. Чтоб охмелеть, не надо мне вина — Я напоен сверканьем допьяна. Любовь моя, я лишь тобою пьян, Весь мир расплылся, спрятался в туман, Я сам исчез, и только ты одна Моим глазам, глядящим внутрь, видна. Так, полный солнцем кубок пригубя, Себя забыв, я нахожу тебя. Когда ж, опомнясь, вижу вновь черты Земного мира,— исчезаешь ты. И я взмолился: подари меня Единым взглядом здесь, при свете дня, Пока я жив, пока не залила Сознанье мне сияющая мгла. О, появись или сквозь зыбкий мрак Из глубины подай мне тайный знак! Пусть прозвучит твой голос, пусть в ответ Моим мольбам раздастся только: «Нет!» Скажи, как говорила ты другим: «Мой лик земным глазам неразличим». Ведь некогда раскрыла ты уста, Лишь для меня замкнулась немота. О, если б так Синай затосковал, В горах бы гулкий прогремел обвал, И если б было столько слезных рек, То, верно б, Ноев затонул ковчег! В моей груди огонь с горы Хорив Внезапно вспыхнул, сердце озарив. И если б не неистовство огня, То слезы затопили бы меня, А если бы не слез моих поток, Огонь священный грудь бы мне прожег. Не испытал Иаков ничего В сравненье с болью сердца моего, И все страданья Иова — ручей, Текущий в море горести моей. Когда бы стон мой услыхал Аллах, Наверно б, лик свой он склонил в слезах. О, каравана добрый проводник, Услышь вдали затерянного крик! Вокруг пустыня. Жаждою томим, Я словно разлучен с собой самим. Мой рот молчит, душа моя нема, Но боль горит и говорит сама. И только духу внятен тот язык — Тот бессловесный и беззвучный крик. Земная даль — пустующий чертог, Куда он вольно изливаться мог. И мироздание вместить смогло Все, что во мне сверкало, билось, жгло — И, истиной наполнившись моей, Вдруг загорелось сонмами огней. И тайное мое открылось вдруг, Собравшись в солнца раскаленный круг. Как будто кто-то развернул в тиши Священный свиток — тайнопись души. Его никто не смог бы прочитать, Когда б любовь не сорвала печать. Был запечатан плотью тайный свет, Но тает плоть — и тайн у духа нет. Все мирозданье — говорящий дух, И книга жизни льется миру в слух. А я... я скрыт в тебе, любовь моя. Волною света захлебнулся я. И если б смерть сейчас пришла за мной, То не нашла б приметы ни одной. Лишь эта боль, в которой скрыт весь «я»,- Мой бич? Награда страшная моя! Из блеска, из надмирного огня На землю вновь не высылай меня. Мне это тело сделалось чужим, Я сам желаю разлучиться с ним. Ты ближе мне, чем плоть моя и кровь,— Текущий огнь, горящая любовь! О, как сказать мне, что такое ты, Когда сравненья грубы и пусты! Рокочут речи, как накат валов, А мне все время не хватает слов. О, этот вечно пересохший рот, Которому глотка недостает! Я жажду жажды, хочет страсти страсть, И лишь у смерти есть над смертью власть. Приди же, смерть! Сотри черты лица! Я — дух, одетый в саван мертвеца. Я весь исчез, мой затерялся след. Того, что глаз способен видеть,— нет. Но сердце мне прожгла внезапно весть Из недр: «Несуществующее есть!» Ты жжешься, суть извечная моя,— Вне смерти, в сердцевине бытия, Была всегда и вечно будешь впредь. Лишь оболочка может умереть. Любовь жива без губ, без рук, без тел, И дышит дух, хотя бы прах истлел. Нет, я не жалуюсь на боль мою, Я только боли этой не таю. И от кого таиться и зачем? Перед врагом я буду вечно нем. Он не увидит ран моих и слез, А если б видел, новые принес. О, я могу быть твердым, как стена, Но здесь, с любимой, твердость не нужна. В страданье был я терпеливей всех, Но лишь в одном терпенье — тяжкий грех: Да не потерпит дух мой ни на миг Разлуку с тем, чем жив он и велик! Да ни на миг не разлучится с той, Что жжет его и лечит красотой. О, если свой прокладывая путь, Входя в меня, ты разрываешь грудь,— Я грудь раскрыл — войди в нее, изволь,— Моим блаженством станет эта боль. Отняв весь мир, себя мне даришь ты, И я не знаю большей доброты. Тебе покорный, я принять готов С великой честью всех твоих рабов: Пускай меня порочит клеветник, Пускай хула отточит свой язык, Пусть злобной желчи мне подносят яд — Они мое тщеславье поразят, Мою гордыню тайную гоня, В борьбу со мною вступят за меня. Я боли рад, я рад такой борьбе, Ведь ты нужней мне, чем я сам себе. Тебе ж вовек не повредит хула,— Ты то, что есть, ты та же, что была. Я вглядываюсь в ясные черты — И втянут в пламя вечной красоты. И лучше мне сгореть в ее огне, Чем жизнь продлить от жизни в стороне. Любовь без жертвы, без тоски, без ран? Когда же был покой влюбленным дан? Покой? О нет! Блаженства вечный сад, Сияя, жжет, как раскаленный ад. Что ад, что рай? О, мучай, презирай, Низвергни в тьму,— где ты, там будет рай. Чем соблазнюсь? Прельщусь ли миром всем? — Пустыней станет без тебя эдем. Мой бог — любовь. Любовь к тебе — мой путь. Как может с сердцем разлучиться грудь? Куда сверну? Могу ли в ересь впасть, Когда меня ведет живая страсть? Когда могла бы вспыхнуть хоть на миг Любовь к другой, я был бы еретик. Любовь к другой? А не к тебе одной? Да разве б мог я оставаться мной, Нарушив клятву неземных основ, Ту, что давал, еще не зная слов, В преддверье мира, где покровов нет, Где к духу дух течет и к свету свет? И вновь клянусь торжественностью уз, Твоим любимым ликом я клянусь, Заставившим померкнуть лунный лик; Клянусь всем тем, чем этот свет велик,— Всем совершенством, стройностью твоей, В которой узел сцепленных лучей, Собрав весь блеск вселенский, вспыхнул вдруг И победил непобедимость мук: «Мне ты нужна! И я живу, любя Тебя одну, во всем — одну тебя! Кумирам чужд, от суеты далек, С души своей одежды я совлек И в первозданной ясности встаю, Тебе открывши наготу мою. Чей взгляд смутит меня и устыдит? Перед тобой излишен всякий стыд. Ты смотришь вглубь, ты видишь сквозь покров Любых обрядов, и имен, и слов. И даже если вся моя родня Начнет позорить и бранить меня, Что мне с того? Мне родственны лишь те, Кто благородство видит в наготе. Мой брат по вере, истинный мой брат Умен безумьем, бедностью богат. Любовью полн, людей не судит он, В его груди живет иной закон, Не выведенный пальцами писца, А жаром страсти вписанный в сердца. Святой закон, перед лицом твоим Да буду я вовек непогрешим. И пусть меня отторгнет целый свет! — Его сужденье — суета сует. Тебе открыт, тебя лишь слышу я, И только ты — строжайший мой судья». И вот в молчанье стали вдруг слышны Слова из сокровенной глубины. И сердце мне пронзили боль и дрожь, Когда, как гром, раздался голос: «Ложь! Ты лжешь. Твоя открытость неполна. В тебе живу еще не я одна. Ты отдал мне себя? Но не всего, И себялюбье в сердце не мертво. Вся тяжесть ран и бездна мук твоих — Такая малость, хоть и много их. Ты сотни жертв принес передо мной, Ну, а с меня довольно и одной. О, если бы с моей твоя судьба Слились — кясра и точка в букве «ба»! О, если б, спутав все свои пути, Ты б затерялся, чтоб меня найти, Навек и вмиг простясь со всей тщетой, Вся сложность стала б ясной простотой, И ты б не бился шумно о порог, А прямо в дом войти бы тихо смог. Но ты не входишь, ты стоишь вовне, Не поселился, не живешь во мне. И мне в себя войти ты не даешь, И потому все эти клятвы — ложь. Как страстен ты, как ты велеречив, Но ты — все ты. Ты есть еще, ты жив. Коль ты правдив, коль хочешь, чтоб внутри Я ожила взамен тебя,— умри!» И я, склонясь, тогда ответил ей: «Нет, я не лжец, молю тебя — убей!» Убей меня и верь моей мольбе: Я жажду смерти, чтоб ожить в тебе, Я знаю, как целительна тоска, Блаженна рана и как смерть сладка, Та смерть, что, грань меж нами разрубя, Разрушит «я», чтоб влить меня в тебя. (Разрушит грань — отдельность двух сердец, Смерть — это выход в жизнь, а не конец, Бояться смерти? Нет, мне жизнь страшна, Когда разлуку нашу длит она, Когда не хочет слить двоих в одно, В один сосуд — единое вино. Так помоги мне умереть, о, дай Войти в бескрайность, перейдя за край,— Туда, где действует иной закон, Где побеждает тот, кто побежден. Где мертвый жив, а длящий жизнь — мертвец, Где лишь начало то, что здесь конец, И где царит над миром только тот, Кто ежечасно царство раздает. И перед славой этого царя Тускнеет солнце, месяц и заря. Но эта слава всходит в глубине, Внутри души, и не видна вовне. Ее свеченье видит внешний взор, Как нищету, бесчестье и позор. Я лишь насмешки слышу от людей, Когда пою им о любви своей. «Где? Кто? Не притчей, прямо говори!» — Твердят они. Скажу ль, что ты внутри, Что ты живешь в родящей солнце тьме,- Они кричат: «Он не в своем уме!» И брань растет, летит со всех сторон... Что ж, я умом безумца наделен: Разбитый — цел, испепеленный — тверд, Лечусь болезнью, униженьем горд. Не ум, а сердце любит, и ему Понятно непонятное уму. А сердце немо. Дышит глубина, Неизреченной мудрости полна. И в тайне тайн, в глубинной той ночи Я слышал приказание: «Молчи!» Пускай о том, что там, в груди, живет, Не знают ребра и не знает рот. Пускай не смеет и не сможет речь В словесность бессловесное облечь. Солги глазам и ясность спрячь в туман – Живую правду сохранит обман. Прямые речи обратятся в ложь, И только притчей тайну сбережешь. И тем, кто просит точных, ясных слов, Я лишь молчанье предложить готов. Я сам, любовь в молчанье углубя, Храню ее от самого себя, От глаз и мыслей и от рук своих,— Да не присвоят то, что больше их: Глаза воспримут образ, имя — слух, Но только дух обнимет цельный дух! А если имя знает мой язык,— А он хранить молчанье не привык,— Он прокричит, что имя — это ты, И ты уйдешь в глубины немоты. И я с тобой. Покуда дух — живой, Он пленный дух. Не ты моя, я — твой. Мое стремление тобой владеть Подобно жажде птицу запереть. Мои желанья — это западня. Не я тебя, а ты возьми меня В свою безмерность, в глубину и высь, Где ты и я в единое слились, Где уши видят и внимает глаз... О, растворения высокий час. Простор бессмертья, целостная гладь — То, что нельзя отдать и потерять. Смерть захлебнулась валом бытия, И вновь из смерти возрождаюсь я. Но я иной. И я, и ты, и он — Все — я. Я сам в себе не заключен. Я отдал все. Моих владений нет, Но я — весь этот целокупный свет. Разрушил дом и выскользнул из стен, Чтоб получить вселенную взамен. В моей груди, внутри меня живет Вся глубина и весь небесный свод. Я буду, есмь, я был еще тогда, Когда звездою не была звезда. Горел во тьме, в огне являлся вам, И вслед за мною всех вас вел имам. Где я ступал, там воздвигался храм, И кибла киблы находилась там. И повеленья, данные векам, Я сам расслышал и писал их сам. И та, кому в священной тишине Молился я, сама молилась мне. О, наконец-то мне постичь дано: Вещающий и слышащий — одно! Перед собой склонялся я в мольбе, Прислушивался молча сам к себе. Я сам молил, как дух глухонемой, Чтоб в мой же слух проник бы голос мой; Чтоб засверкавший глаз мой увидал Свое сверканье в глубине зеркал. Да упадет завеса с глаз моих! Пусть будет плоть прозрачна, голос тих, Чтоб вечное расслышать и взглянуть В саму неисчезающую суть, Священную основу всех сердец, Где я — творение и я — творец. Аз есмь любовь. Безгласен, слеп и глух Без образа — творящий образ дух. От века сущий, он творит, любя, Глаза и уши, чтоб познать себя. Я слышу голос, вижу блеск зари И рвусь к любимой, но она внутри. И, внутрь войдя, в исток спускаюсь вновь, Весь претворясь в безликую любовь. В одну любовь. Я все. Я отдаю Свою отдельность, скорлупу свою. И вот уже ни рук, ни уст, ни глаз — Нет ничего, что восхищало вас. Я стал сквозным — да светится она Сквозь мой покров, живая глубина! Чтоб ей служить, жить для нее одной, Я отдал все, что было только мной: Нет «моего». Растаяло, как дым, Все, что назвал я некогда моим. И тяжесть жертвы мне легка была: Дух — не подобье вьючного осла. Я нищ и наг, но если нищета Собой гордится — это вновь тщета. Отдай, не помня, что ты отдаешь, Забудь себя, иначе подвиг — ложь. Признанием насытясь дополна, Увидишь, что мелеет глубина, И вдруг поймешь среди пустых похвал, Что, все обретши, душу потерял. Будь сам наградой высшею своей, Не требуя награды от людей. Мудрец молчит. Таинственно нема, Душа расскажет о себе сама, А шумных слов пестреющий черед Тебя от тихой глуби оторвет, И станет чужд тебе творящий дух. Да обратится слушающий в слух, А зрящий — в зренье! Поглощая свет, Расплавься в нем! — Взирающего нет. С издельем, мастер, будь неразделим, Сказавший слово — словом стань самим. И любящий пусть будет обращен В то, чем он полн, чего так жаждет он. О, нелегко далось единство мне! Душа металась и жила в огне. Как много дней, как много лет подряд Тянулся этот тягостный разлад, Разлад с душою собственной моей: Я беспрестанно прекословил ей, И, будто бы стеной окружена, Была сурова и нема она. В изнеможенье, выбившись из сил, О снисхожденье я ее просил. Но если б снизошла она к мольбам, О том бы первым пожалел я сам. Она хотела, чтобы я без слез, Без тяжких жалоб бремя духа нес. И возлагала на меня она (Нет, я — я сам) любые бремена. И наконец я смысл беды постиг И полюбил ее ужасный лик. Тогда сверкнули мне из темноты Моей души чистейшие черты. О, до сих пор, борясь с собой самим, Я лишь любил, но нынче я любим! Моя любовь, мой бог — душа моя. С самим собой соединился я. О, стройность торжествующих глубин, Где мир закончен, ясен и един! Я закрывал глаза, чтобы предмет Не мог закрыть собой глубинный свет. Но вот я снова зряч и вижу сквозь Любой предмет невидимую ось. Мои глаза мне вновь возвращены, Чтоб видеть в явном тайну глубины И в каждой зримой вещи различить Незримую связующую нить. Везде, сквозь все — единая струя. Она во мне. И вот она есть я. Когда я слышу душ глубинный зов, Летящий к ней, я отвечать готов. Когда ж моим внимаете словам, Не я — она сама глаголет вам. Она бесплотна. Я ей плоть мою, Как дар, в ее владенье отдаю. Она — в сей плоти поселенный дух. Мы суть одно, сращенное из двух. И как больной, что духом одержим, Не сам владеет существом своим,— Так мой язык вещает, как во сне, Слова, принадлежащие не мне. Я сам — не я, затем что я, любя, Навеки ей препоручил себя. О, если ум ваш к разуменью глух, И непонятно вам единство двух, И душам вашим не было дано В бессчетности почувствовать одно, То, скольким вы ни кланялись богам, Одни кумиры предстояли вам. Ваш бог един? Но не внутри — вовне,— Не в вас, а рядом с вами, в стороне. О, ад разлуки, раскаленный ад, В котором все заблудшие горят! Бог всюду и нигде. Ведь если он Какой-нибудь границей отделен,— Он не всецел еще и не проник Вовнутрь тебя,— о, бог твой невелик! Бог — воздух твой, вдохни его — и ты Достигнешь беспредельной высоты. Когда-то я раздваивался сам: То, уносясь в восторге к небесам, Себя терял я, небом опьянясь, То, вновь с землею ощущая связь, Я падал с неба, как орел без крыл, И, высь утратив, прах свой находил. И думал я, что только тот, кто пьян, Провидит смысл сквозь пламя и туман И к высшему возносит лишь экстаз, В котором тонет разум, слух и глаз. Но вот я трезв и не хочу опять Себя в безмерной выси потерять, Давно поняв, что цель и смысл пути — В самом себе безмерное найти. Так откажись от внешнего, умри Для суеты и оживи внутри. Уняв смятенье, сам в себе открой Незамутненный внутренний покой. И в роднике извечной чистоты С самим собой соединишься ты. И будет взгляд твой углубленно тих, Когда поймешь, что в мире нет чужих, И те, кто силы тратили в борьбе, Слились в одно и все живут в тебе. Так не стремись определить, замкнуть Всецелость в клетку, в проявленье — суть. В бессчетных формах мира разлита Единая живая красота,— То в том, то в этом, но всегда одна,— Сто тысяч лиц, но все они — она. Она мелькнула ланью среди трав, Маджнуну нежной Лейлою представ; Пленила Кайса и свела с ума Совсем не Лубна, а она сама. Любой влюбленный слышал тайный зов И рвался к ней, закутанной в покров. Но лишь покров, лишь образ видел он И думал сам, что в образ был влюблен. Она приходит, спрятавшись в предмет, Одевшись в звуки, линии и цвет, Пленяя очи, грезится сердцам, И Еву зрит разбуженный Адам. И, всей душой, всем телом к ней влеком, Познав ее, становится отцом. С начала мира это было так, До той поры, пока лукавый враг Не разлучил смутившихся людей С душой, с любимой, с сущностью своей. И ненависть с далеких этих пор Ведет с любовью бесконечный спор. И в каждый век отыскивает вновь Живую вечность вечная любовь. В Бусейне, Лейле, в Аззе он возник,— В десятках лиц ее единый лик. И все ее любившие суть я, В жар всех сердец влилась душа моя. Кусаййир, Кайс, Джамиль или Маджнун — Один напев из всех звучащих струн. Хотя давно окончились их дни, Я в вечности был прежде, чем они. И каждый облик, стан, лица овал За множеством единое скрывал. И, красоту единую любя, Ее вбирал я страстно внутрь себя. И там, внутри, как в зеркале немом, Я узнавал ее в себе самом. В той глубине, где разделений нет, Весь сонм огней слился в единый свет. И вот, лицо поднявши к небесам, Увидел я, что и они — я сам. И дух постиг, освободясь от мук, Что никого нет «рядом» и «вокруг», Нет никого «вдали» и в «вышине»,— Все дали — я, и все живет во мне. «Она есть я», но если мысль моя Решит, паря: она есть только я, Я в тот же миг низвергнусь с облаков И разобьюсь на тысячи кусков. Душа не плоть, хоть дышит во плоти И может плоть в высоты увести. В любую плоть переселяться мог, Но не был плотью всеобъявший бог. Так, к нашему Пророку Гавриил, Принявши облик Дихья, приходил. По плоти муж, такой, как я и ты, Но духом житель райской высоты. И ангела всезнающий Пророк В сем человеке ясно видеть мог. Но значит ли, что вождь духовных сил, Незримый ангел человеком был? Я человек лишь, и никто иной, Но горний дух соединен со мной. О, если б вы имели благодать В моей простой плоти его узнать, Не ждя наград и не страшась огня, Идти за мной и полюбить мепя! Я — ваше знанье, ваш надежный щит, Я отдан вам и каждому открыт. Во тьме мирской я свет бессонный ваш. Зачем прельщает вас пустой мираж, Когда ключом обильным вечно бьет Живой источник всех моих щедрот?! Мой юный друг, шаги твои легки! На берегу остались старики, А море духа ждет, чтобы сумел Хоть кто-нибудь переступить предел. Не застывай в почтении ко мне — Иди за мною прямо по волне, За мной одним, за тем, кто вал морской Берет в узду спокойною рукой И, трезвый, укрощает океан, Которым мир воспламененный пьян. Я не вожатый твой, я путь и дверь. Войди в мой дух и внешнему не верь! Тебя обманет чей-то перст и знак, И внешний блеск введет в душевный мрак. Где я, там свет. Я жив в любви самой. Любой влюбленный — друг вернейший мой, Мой храбрый воин и моя рука, И у Любви бесчисленны войска. Но у Любви нет цели. Не убей Свою Любовь, прицел наметив ей. Она сама — вся цель своя и суть, К себе самой вовнутрь ведущий путь. А если нет, то в тот желанный миг, Когда ты цели наконец достиг, Любовь уйдет внезапно, как порыв, Слияние в разлуку превратив. Будь счастлив тем, что ты живешь, любя. Любовь высоко вознесла тебя. Ты стал главою всех существ живых Лишь потому, что сердце любит их. Для любящих — племен и званий нет. Влюбленный ближе к небу, чем аскет И чем мудрец, что, знаньем нагружен, Хранит ревниво груз былых времен. Сними с него его бесценный хлам, И он немного будет весить сам. Ты не ему наследуешь. Ты сын Того, кто знанье черпал из глубин И в тайники ума не прятал кладь, А всех сзывал, чтобы ее раздать. О, страстный дух! Все очи, все огни В своей груди одной соедини! И, шествуя по Млечному Пути, Полой одежд горящих мрак смети! Весь мир в тебе, и ты, как мир, един. Со всеми будь, но избегай общин. Их основал когда-то дух, но вот Толпа рабов, отгородись, бредет За буквой следом, накрепко забыв Про зов свободы и любви порыв. Им не свобода — цепи им нужны. Они свободой порабощены. И, на колени пав, стремятся в плен К тому, кто всех зовет восстать с колен. Знакомы им лишь внешние пути, А дух велит вовнутрь себя войти И в глубине увидеть наконец В едином сердце тысячи сердец. Вот твой предел, твоих стремлений край, Твоей души сияющий Синай. Но здесь замри. Останови полет, Иначе пламя грудь твою прожжет. И, равновесье обретя, вернись К вещам и дням, вдохнув в них ширь и высь. О, твердь души! Нерасторжимость уз! Здесь в смертном теле с вечностью союз И просветленность трезвого ума, Перед которым расступилась тьма! Я только сын Адама, я не бог, Но я достичь своей вершины смог И сквозь земные вещи заглянуть В нетленный блеск, божественную суть. Она одна на всех, и, верен ей, Я поселился в центре всех вещей. Мой дух — всеобщий дух, и красота Моей души в любую вещь влита. О, не зовите мудрецом меня, Пустейший звук бессмысленно бубня. Возьмите ваши звания назад,— Они одну лишь ненависть плодят, Я то, что есть. Я всем глазам открыт, Но только сердце свет мой разглядит. Ум груб, неповоротливы слова Для тонкой сути, блещущей едва. Мне нет названий, очертаний нет. Я вне всего, я — дух, а не предмет. И лишь иносказания одни Введут глаза в незримость, в вечность — дна, Нигде и всюду мой незримый храм, Я отдаю приказы всем вещам. И слов моих благоуханный строй Дохнет на землю вечной красотой. И, подчинись чреде ночей и утр, Законам дней, сзываю всех вовнутрь, Чтоб ощутить незыблемость основ Под зыбью дней и под тщетою слов. Я в сердцевине мира утвержден. Я сам своя опора и закон. И, перед всеми преклонясь в мольбе, Пою хвалы и гимны сам себе.
|
|
Зарегистрирован |
"...Злобные Карлики не служат ни Свету, ни Тьме. В своих тайных норах сбираются они на гнусные радения, на коих поклоняются нечестивым своим богам - Разуму и Логике"... (с) Книга Прописных Истин Тамриэля
|
|
|
Альвдис Н.Н. Рутиэн
Гость
|
Мим, вот за эти строки тебе большое личное спасибо: Quote:И мироздание вместить смогло Все, что во мне сверкало, билось, жгло — И, истиной наполнившись моей, Вдруг загорелось сонмами огней. И тайное мое открылось вдруг, Собравшись в солнца раскаленный круг. Как будто кто-то развернул в тиши Священный свиток — тайнопись души. |
| Но кто автор?
|
|
Зарегистрирован |
|
|
|
Mim
Тоже мифическая личность Злобный Айну
Из самого плохого вина можно сделать хороший уксус
Пол:
Сообщений: 306
|
|
Re: Немного арабской лирики. IX век.
« Ответить #5 В: августа 22nd, 2005, 11:20pm » |
Цитировать Править
|
Это - вот чего (автор указан в последнем абзаце; других сведений покудамесь не имею): Широкую популярность в странах арабского Востока завоевала в средние века суфийская лирика. Суфизм возник в VIII веке как мистико-аскетическое направление внутри ислама в восточных областях халифата, а позднее, в своих крайних формах, перерос рамки мусульманской ортодоксии и стал самостоятельной теософской системой. Первые суфии были правоверными монахами-аскетами («суфий» значит «облаченный во власяницу»), проповедовавшими отказ от земных благ, обращение всех помыслов к богу. Позднее, позаимствовав философско-космогоническую теорию из античных и восточных источников, главным образом у неоплатоников и гностиков, мусульманские мистики создали собственное учение, в котором представляли божество как источник всего сущего, порождающее все мироздание путем излияния (эманации). Предметы этого мира представлялись им видимостью, отражением реальной божественной сущности; цель жизни человека они видели в возвращении к божеству через освобождение души от сковывающей власти тела, через растворение в божестве, «подобно капле в океане». Под воздействием христианского учения теории мусульманских мистиков приобрели эмоциональную окраску. Поскольку видимый мир явлений провозглашался лишь порождением первосущности и ее частью, то естественна была и животворная любовь человека ко всему вокруг него как к часта первосущности, ее земному отражению. Свое учение суфии излагали не только в специальных трактатах — их излюбленной формой была поэзия. На молитвенных собраниях суфиев совершался обряд (зикр), во время которого распевались специальные гимны, передающие мистический опыт поэта-суфия. Суфизм преобразил традиционную поэзию, ввел в нее особый, символический стиль. Согласно суфийскому учению, постижение божества и слияние с ним достигается мистической любовью к богу, поэтому значительная часть суфийской поэзии — стихи любовного содержания, внешне мало чем отличающиеся от обычных газелей. В суфийских гимнах поэт обычно жаловался на любовные муки, сетовал на безнадежность своего чувства, воспевал прекрасную возлюбленную, се вьющиеся локоны и весиспепеляющий взор, сравнивал ее с солнцем или свечой, а себя с мотыльком, сгорающим в ее пламени. Каждый из этих образов превратился в суфийской лирике в символ с постоянным значением. Суфийские стихи двуплановы, за видимым «земным» планом кроется мистический смысл. Возлюблепная в суфийском словаре символов — бог или божественная истина, локоны возлюбленной — мирские соблазны, бурное море — плотские желания, испепеляющее сверкании молнии — божественное озарение и т. д. Поскольку состояние экстаза, ведущее к мистическому озарению, суфийские поэты уподобляли опьянениию, большое место в лирике суфиев заняла «поэзия вина», отличающаяся от обычной застольной лирики лишь мистическим подтекстом. Непосвященный читатель мог воспринять в стихах суфиев лишь внешний, «земной» план: страсть, чувственный восторг, блаженство опьянения: посвященный же видел в земном аллегорию небесного. Мистический подтекст придает суфийской лирике эмоциональную напряженность, страстность; вместе с тем конкретный, чувственный характер ее условного языка облекает духовные переживания суфия в пластически зримые, впечатляющие образы. В этой двуплановости, взаимопроникновении земного и мистического — секрет особого поэтического обаяния лучших образцов суфийской лирики. Крупнейший арабский поэт-суфий — египтянин Омар ибн аль-Фарид. Большую часть жизни провел он в уединении неподалеку от Каира, где предавался посту, благочестивым размышлениям и молитвам. Суфии почитали Ибн аль-Фарида как учителя, святого; согласно преданию, его поэмы распевались на радениях. Особенно знамениты его «Винная касыда», в которой в образах застольной лирики описано экстатическое состояние божественного озарения, и «Большая таыйя» — огромная поэма, содержащая страстный рассказ о мистическом опыте поэта. Обе поэмы справедливо считаются шедеврами арабской средневековой поэзии.
|
« Изменён в : августа 22nd, 2005, 11:21pm пользователем: Mim » |
Зарегистрирован |
"...Злобные Карлики не служат ни Свету, ни Тьме. В своих тайных норах сбираются они на гнусные радения, на коих поклоняются нечестивым своим богам - Разуму и Логике"... (с) Книга Прописных Истин Тамриэля
|
|
|
Альвдис Н.Н. Рутиэн
Гость
|
МИм, дважды спасибо. Но теперь это точно уехало в "Уголок востоколюба" - понеже сей комментарий недопустимо научен. В "Думаем стихами" я ссылку оставлю, а то народ потеряется...
|
|
Зарегистрирован |
|
|
|
|