На главную страницу
портала "Миф"




По ту сторону сюжета

роман Берена Белгариона
в переводе Афиглиона Нолдо

У каждой саги есть начало

“Каждому тексту положена легенда”
О.Брилева

Давным-давно, в одной далекой-предалекой Галактике жил-был некий не слишком-то далекий пилот.

Наделен был он даром особенным, так что корабли межпланетные сквозь дырки в ткани Вселенной вслепую водить умел. Плохо разбирался он в показаниях приборов, но истинному Джедаю не на железки мудреные – на чувство задницы верное, полагаться пристало в трудностях.

Как-то раз отправившись в экспедицию по неизведанным просторам Эа повстречал его корабль Глав.Гада коварного, моментально предложившего экипажу обмен технологиями: вы мне, мол, – способ прыжка пространственного, а я вам – бессмертие плотское и связь моментальную мысленную. Мобильник у храброго Джедая уже был, а связи после стольких лет скитаний в глубоком космосе хотелось ему не мысленной, а вполне конкретной. Кроме того, на досуге сочинял он роман об Исилдуре, так что, будучи более-менее знаком с историей Нуменора, с подозрением относился к лицам, предлагающим людям бессмертие.

На предложение Врага было отвечено решительным отказом, а на обратном пути на корабле началась настоящая охота на ведьм. Храбрый пилот Берен Белгарион, именно так звали нашего героя, заявил обалдевшей команде, что на борт под видом члена экипажа таки пробрался вражий эмиссар! Представители свободных народов Запада вкупе с потомками освобожденных женщин Востока почесали в бритых затылках и начали поиск Врага Народа. Но засланный казачок оказался хитрым, водку жрал наравне со всеми и выявить его так просто не получалось. Берен Белгарион “чувствовал его присутствие и его чуждость благодаря своему пилотскому дару” , но с уверенностью сказать, кто здесь Ситх, не мог.

“ – С-скотина, – сказал дубль с выражением.
Я сразу насторожился. Это было сказано эмоционально.
Никакой лабораторный дубль не мог бы так сказать”.
Братья Стругацкие. Понедельник начинается в субботу.

“Ведьму нельзя терпеть ни на небесах, ни на земле”
Коттон Мэзер

Каждый уважающий себя охотник на ведьм обязан знать, что с помощью особого знака, полученного от своего Господина, они могут стать совершенно нечувствительными к боли. Именно поэтому, рассматривая дела о колдовстве, в XVII столетии следователи часто прибегали к так называемой процедуре “прокалывания”, позволявшей установить наличие на теле подозреваемого “клейма дьявола”. Однако бегать за здоровенными парнями с “табельным игольным огнестрелом “Куталион-330” Берен не рискнул – экипаж бы не понял прикола. Да и не семнадцатый век на дворе! Вместо этого умный пилот рассудил, что треклятая бестия должна быть бесчувственна не физически, что показалось ему явным упрощением проблемы, а эмоционально. И начал Джедай наш доблестный проверять теорию мудрую…

Но даже пофигист-оборотень, способный не меняться в лице, обнаружив, что его любимые домашние тапочки крепко прибиты гвоздями к полу, а в утренний кофе Берен подсыпал соль, сломался, когда пилот, собрав всю команду, принялся вслух читать свой роман! Это было слишком даже для оборотня. Берена костерили все.

Роман был длинный, но и ему однажды пришел конец. Команда облегченно вздохнула и собралась домой.

И тут по кораблю распространился слух, что Берен пишет роман об Исилдуре!!! В воздухе отчетливо запахло криминалом, однако их старое корыто представляло собой такой “шедевр” инженерной мысли, что привести эту груду металлолома в порт мог только пилот, наделенный поистине Великой Силой.

Дальше все было просто. Разъяренные ляхи пристали к Сусанину с требованием отвести их домой. Героический крестьянин вместо этого завел супостатов куда Профессор хоббитов не гонял, намереваясь устроить последнюю проверку.

И тут оборотень себя выдал! Часть команды, распалившись почище Феанорингов, пробовала силой заставить Берена вернуть их домой. Несколько человек выступили против применения мер физического воздействия, начался мордобой, и только один из всех сказал: “ребята, давайте жить дружно! Послушаем про Исилдура и полетим домой”.

“Чужой, – понял Берен, – нормальный человек мою писанину не вынесет”. И громко назвал негодяя по имени.

Так что кончилось все хорошо. Оборотень был уничтожен, корабль вернулся на Землю, а Берен исчез бесследно, как завещали магистр Йода и славный Оби Ван.

Производство киностудии “ГЛюкас Филм”

 

Последнее слово (вместо предисловия)

Переводчик не несет ответственности за содеянное.
Переводчик напоминает критикам: “не судите, да не судимы будете”. (Критикам, принадлежащим к иным конфессиям, – см. п.1)

Курсивом выделены цитаты из перевода Ольги Брилевой.

Часть 1

“Шагнуть боялась скромница, тихоня,
И вдруг, гляди, откуда что взялось?
Все по боку – природа, стыд, приличье,
Влюбилась в то, на что смотреть нельзя!”
(Шекспир. Отелло)

Как только началось таяние снегов и открылись тропы в горах, его обложили со всех сторон . Саурон и Болдог много всяких слов знали… Берен коротал это время в уединенной землянке в обществе козы и старухи. Итог оказался печален: старушка померла, а козу Берен зарезал. После чего беоринг отправился на поиски Финрода. Тот факт, что он крайне приблизительно представлял себе местоположение Нарготронда (во всяком случае, не лучше, чем Глаурунг из “Дневника некоего орка”) и, вдобавок абсолютно не помнил на кой ему, собственно, этот Финрод сдался, мог бы смутить кого угодно, но только не ярна Берена. Проплутав по горам месяц с лишним, он очутился в Дориате. Надо отметить, что чрезмерное увлечение экстримальным туризмом до добра не доводит, и выглядел Берен, мягко скажем, не лучшим образом.

“Бомж!!!” – в ужасе закричали серые эльфы и бросились, куда глаза глядят. Глаза принцессы Лютиэн, как заключили впоследствии Тингол и Даэрон, глядели явно не туда, куда надо. Она вернулась и позаботилась о страннике.

Берен отмылся, отъелся и с каждым днем все больше походил на человека. Лютиэн честно пыталась исцелить его амнезию. Память у Берена была как у кота Василия из “Понедельника” : тут – помню, тут – не помню. С него не спускали глаз, а если он слишком отдалялся от своего жилища, то чары заставляли его ходить кругами. Суеверные грибники обычно говорят в таких случаях: “леший водит”. Но это был никакой не леший, а леди Лютиэн. Беседуя с ней, Берен узнал немало нового об элдар. Как оказалось, синдар не очень-то любили животных: в Менегроте обитали полчища серых кошек, не нужных никому, кроме Лютиэн. Выяснилось также, что квэнди не так уж стремятся давать имена всему, что видят. Несчастных кисок (всех 256879413 особей!), вне зависимости от пола, звали Миэо. В порядке укрепления международных связей Берен принялся как-то рассказывать принцессе о брачных обычаях homo sapiens, а под конец добавил, что будь она смертной, решился бы просить ее руки: “Мне было бы не так важно, что ты ко мне испытываешь, ибо человеческой женщине бывает достаточно и просто влечения, и дружбы, и даже жалости, а мужчине – и того меньше . А случись так, что я погибну, ты бы погоревала, а потом попытала счастья с кем-то еще, пока молода . Мы, люди, народ простой, без сантиментов”. Вот так и пугал он бедную девушку. Она же ткала ему диргол в нарядную клеточку и все ждала, когда он объяснится.

Берен тем временем силился прогнать плотское искушение. В двести пятнадцатый раз твердил он на память длиннющий текст “Атрабет”, но ни старушка Андрет, ни славный государь Финрод против греховных мыслей не годились. В отсутствии Лютиэн, единственным собеседником Берена оставался его клинок Дагмор. “Тоже мне, Чэн Анкор Вэйский!” – покручивал пальцем у виска очередной охранник. Дрын, как дрыну и положено, советовал действовать решительно…

Обнаружив Берена и Лютиэн в виде, весьма недвусмысленно свидетельсвтвующем о том, чем эти двое тут развлекались, Даэрон смог сказать лишь одно: “Пойдем, выйдем”… Вышли. Оказалось, эльф драться не умеет. Интеллигент хлипкий.

“Для влюбленного приличен
Подвиг, витязя достойный”
(Шота Руставели. Витязь в тигровой шкуре)

Доказывать, что Берен не совершал в обществе королевской дочки ничего незаконного, а попросту обучался таким образом осанвэ, было бессмысленно, так что на суд к Тинголу беоринг шел с ощущением, что на душе у него скребутся все серые Миэо Дориата. Но, поглядев на Лютиэн, он приосанился, решив, что ему сам Моргот не брат (последнее, кстати, было правдой). Много чудес узрел Берен в чертогах Тингола. Особенно поразил его зал, где на потолке мозаикой была выложена фреска, изображающая сотворение мира.

“Сикстинская Капелла,” – подумал Берен и несколько завис. Он до сих пор полагал, что фреска и мозаичное панно – это немного разные вещи… Дикий человек, однако!

Перед троном короля Берен заявил, что намерен взять Лютиэн в жены. В тот же миг руки мужчин сжались в кулаки, женщины закрыли лица платками. Зал сразу же стал напоминать охваченный пожаром сераль. Тингол огляделся по сторонам, но понять, где Зухра, а где Гюльчатай не смог. Дамами не являвшиеся, как могли выражали королю свою солидарность. Словом, единственной подходящей мишенью для королевского гнева остался Берен, и Тингол, не долго думая, сообщил горцу прелюбопытные подробности о нем самом и о его (Берена) благородных предках. Беоринг возмутился и заявил, что он-де честный вассал дома Финарфина, вот леди Галадриэль не даст соврать. Восторг Тингола при мысли, что дочь его будет женой СМЕРТНОГО ВАССАЛА НОЛДОР(!!!), стал уж и вовсе беспредельным, и он велел новоявленному зятю отправиться…

Стоп, Тингол же был эльфийским королем! Кроме того, под платочками в зале прятались дамы, да и подавать дочери плохой пример… В последний миг он, вместо точного адреса, по которому надлежало проследовать беорингу, послал его…за Сильмариллом!

“Се – персона
Без закона,
Крова не имущая,
В дом восходит,
Песнь заводит,
Подаянья ждущая”
(Большая попрошайная. XII век)

За Сильмариллом Берен отправился сначала в Бретиль. (Все-таки география не была в числе его любимых предметов). По дороге Берен разжился оруженосцем. Мальчика звали Гили. Он спел Берену песню о гибели Нолофинвэ.

“И встал черный вождь
И крикнул: Ну что ж!
Ты сам меня звал
И твой час настал”.

Основой для этого поэтического шедевра послужила баллада, слышанная им от бродячего менестреля:

“Отныне хром бедняга Том,
Его нога горит огнем…”

Берен спас паренька от обращения в рабство. “А ты крутой! Как зовут?” – восхитился Гили. “Шрек”, – ответил спаситель. И Гили ему поверил.

Свои после Дориата Берена не узнали: мытый да бритый – какой же он горец? Вот и попросили храбрые воины самозванца снять по-хорошему фирменный килт на который, мол, только Берен право имеет. Берен снимать килт не стал, а, вместо этого, с ухмылкой Леона-киллера предъявил дозорным кольцо. От старой эльфийской гранаты. “Настоящий шахид!” – признали горцы своего вождя.

Из Бретиля беоринг отправился в Нарготронд. Там тоже не оказалось Сильмарилла (даже странно), зато оказались Феаноринги, которые, разумеется, не пришли от его намерений в восторг.

Финрод, однако, встретил Берена радушно и даже пригласил на чашку чая. Смертный знал, что никто в Белерианде не умеет заваривать чай так, как Финрод. “Нолдор, кладите больше заварки”, – таков был рецепт короля Нарготронда.

“В спальне принимать пищу, – заговорил он придушенным
голосом, – в смотровой – читать, в приемной – одеваться,
оперировать – в комнате прислуги, а в столовой – осматривать?
Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает.
Может быть, она в кабинете обедает, а кроликов режет в
ванной. Может быть… Но я не Айседора Дункан!!”
(М. Булгаков. Собачье сердце)

Личные покои Финрода были в первую очередь мастерской, потому что Финрод был в первую очередь Мастером. Поскольку жилплощадь в Нарготронде приходилось с величайшим трудом вырубать в скале, Финрод вынужден был наслаждаться каменной пылью в домашних условиях. Король увлекался ваянием. Повсюду валялись инструменты и гипсовые отливки, из корзины для мусора торчала алебастровая нога. В углу красовалось бронзовое нечто: здоровенный мужик у штурвала. Легенда гласила, что памятник этот король подарил было Кирдану, но эльфы Гаваней, рассыпавшись в благодарностях, от предложенной чести отказались.

За чифирем беседовали о Морготе. Берен жаловался на черных рыцарей. Хуже орков! Не грабят, не убивают, только лечат да учат… Вот где Зло! “А начальник у них еще круче, – поддержал горца Финрод, – представляешь, приучил нолдор к азартным играм! В результате мы остались без Сильмарилла, а Черный Вала засел в Ангбанде и не дает отыграться”.

“Как же вы попались на его удочку?” – спросил Берен. “Молодые были, наивные, – вздохнул король, – все у нас было: и кофе и ванна и какава с чаем.

“Если человек клянется Таш и держит клятву ради клятвы,
воистину он клянется Мной, хотя и не знает этого,
и Я Тот, Кто наградит его”
(К.С.Льюис. Хроники Нарнии)

Судя по рассказам Финрода, Мелькор в чем-то напоминал Леонардо да Винчи: тоже был гением и тоже обладал досадной привычкой не доводить до конца начатые произведения.

А еще не любил он делиться (так ведь Вала, не амеба какая), любил же только себя, а всех остальных – как часть себя любимого. “Неужели имена важнее, чем сущность? И то, кому ты служишь, важнее того, что ты делаешь?” – вздохнул Берен. “Творить добро его именем действительно нельзя, ибо он поглощает тех, кто его любит, и тот, кто от его имени творит добро и вызывает любовь к нему в других, готовит их к тому, чтобы быть поглощенными. – пояснил Финрод. – Как верно подметил Лютер (Аугсбургское Соглашение, Артикул IV), перед Богом оправдываются не добрыми делами, а верой! Ну а вера у этих рыцарей – еретическая. Так что, даже если они уступают старушкам места в троллейбусе или же помогают консьержке выносить мусор, это им не поможет.

На следующий день состоялось экстренное заседание королевского совета. На повестке дня стоял Берен, оглядывая зал задумчивым взглядом этнографа-профессионала. Благо было на что посмотреть.

“Что? Мне в этом? В однобортном? Да вы что,
не знаете, что в однобортном уже никто не воюет?
Безобразие! Война на пороге, а мы не готовы”.
(Григорий Горин. Тот самый Мюнхгаузен)

Нолдор явились в прикидах глубоких чистых цветов украшенных логотипами рода и отделанных яркой тесемочкой. Что такое вытачки, нолдорские кутюрье похоже не знали, так что покроя их платье было самого простого, но собиралось в обильные складки и закалывалось многочисленными пряжками, браслеты повыше и пониже локтей держали рукава, наплечные пряжки – широкие воротники . В волосах топорщились многочисленные гребни. Все это делало нолдор похожими одновременно на римских патрициев и персонажей пекинской оперы. “Теперь ясно, почему Моргот их вечно бьет! Много ли навоюешь в подобных шмотках, – осенило беоринга, – то пряжки за куст зацепятся, то орки браслет сорвут, да рукава длинные сзади завяжут…”. Синдар предпочитали веселенький ситчик и фенечки из бисера. Свои африканские косички они украшали бусинками. “Хиппи несчастные”, – поморщился суровый горец. В облачении Финрода нолдорские пряжки-складочки сочетались с синдарской пестротой. Все это “великолепие” дополнял Наугламир. Ожерелье, по замыслу изготовителей, символизировало три мира гномьей космогонии: верхний (птицы), средний (звери) и нижний (рыбы + гады), навязанные Махалом на гномью шею. В соответствии с представлениями гномов об идеальном мироустройстве, эрухини в этой голде не наблюдалось. Ряды соединялись между собой драконами, которые есть на треть птицы, на треть звери и на треть – гады . “Что-то тут не то, – подумал Берен, – любой нормальный гном подтвердит, что драконы – гады не на треть, а на все сто процентов!”

Как и следовало ожидать, разразился скандал. Куруфин кричал, что пепел отца стучит в его, Куруфина, сердце, и пусть лучше Берен откажется от Лютиэн, а то всем, мол, хуже будет. Народ, по обыкновению, безмолвствовал, внимая Феанорингам, и Финрод швырнул корону об пол.

“Адсон был для меня очень важен…
Моя цель была – дать все через слова того,
кто не понимает ничего”
(У. Эко. Заметки на полях “Имени Розы”)

Отправляясь в путь, Берен наскоро попрощался со своими вассалами, Гили же прихватил с собой. “Не понимаю я вашего выбора, достойный ярн, – обиделся один из беорингов. – Тогда, как любой из нас будет горд сопровождать вас, вы забираете с собой этого юного отрока, не успевшего постичь основы учения Чань и неспособного выстоять нужное время в любой из двенадцати канонических стоек!”

“Мне нужен самый безобидный оруженосец, – ответил Берен. – А что касается обучения, в дороге я сам, лично займусь с ним всем, чем положено”.

Как водится, начали с коанов, так что в дороге Гили наслушился мудрых речей и даже чуть-чуть сподобился просветления.

“Воины Моргота – рабы, – поучал Берен, – от них требуется лишь одно: во время боя повторять то, что они заучили”. Горец, похоже, успел забыть, как заявлял Финроду, что не постыдился бы оказаться в родстве с отважными, честными и милосердными рыцарями Аст Ахэ. В результате, всю ночь Гили снились воины-манекены, лупящие куда попало, выполняя заложенную в них Морготом программу. На следующую ночь он проснулся от того, что Берен рассказывал Финроду о грехопадении. “Как потащишь эту бодягу в издательство, не говори, что это я сочинил. Напиши: Аданэль из народа Мараха”. “Странный у тебя ник, Берен…” Ночные повести о кострах и человеческих жертвах болезненно ударили по неокрепшей психике подростка, и утром Гили встал злой и невыспавшийся.

Когда отряд прибыл в Хитлум (как Вы понимаете, Сильмарилл отсутствовал и там), Берен вспомнил об обещании привить Гили некоторые навыки самообороны. “У тебя сильные руки, они должны только вспомнить это” – утешал его Айменель. Гили старался как мог, но руки его страдали склерозом.

Утром состоялся военный совет у короля Фингона. Вступив в конференц-зал, Берен в восхищении воззрился на стол, покрытый красочной картой Белерианда. Из соображений секретности на ней не были нанесены города и укрепленные пункты. “Как же мы будем…” – беоринг умолк, наблюдая как Фингон расставил на скатерти: Гавани (бутылка “Флагмана”), Барад Эйтель (“Абсолют”), Тол Сирион (“Hennessy”) и Каргонд (виски Glen Gordon). Войска моделировались бокалами, военные лагеря – блюдами с закуской. Военачальники Фингона подтянулись к столу.

“Итак, когда Саурон, кстати, он нас не уважает, нападет на Хитлум…”
“Артанор, еще рюмочку под щучью голову?”
“А как мы узнаем, что пробил час Х?”
“Берен…”
“Ик!”
“Я передал ему палантир”.
“Огурчик передайте”.
“До дна! А что, смертные владеют осанвэ?”
“Леди Лютиэн обучила его Кама-Сутре, Осанвэ и Джиу-джитсу”
“Я подниму мятеж у него в тылу”.
“Чтобы всех!!!”
“Лорд Фингон и Хурин встретят его с распростертыми объятиями”.
“Ну, за успех!”
“Тху крышка!Финрод, сними пустую бутылку со стола”.
“А после победы, – Фингон с удовлетворением оглядывал остатки пиршества, – мы перейдем в наступление: нельзя же понижать градус!”
Совет утвердил план на ближайшую десятилетку. К концу отчетного периода Мелькор должен был остаться без войска, Саурона, головы и Сильмариллов.

“Война проводит границу между свободными и рабами”
(Гераклит)

Вечером Гили постигла судьба молодого д’Артаньяна: парень нарвался на дуэль. Поводом к ней послужили разбитая миска Гили и разбитый в ответ нос его оппонента. Всю ночь юношу мучил вопрос: ради чего он должен пострадать, коль скоро действовал в порядке самообороны. Хуже всего было то, что Берен пообещал отправить Гили на кухонные работы, если к утру он не проникнется воинским духом. “Одна из особенностей вассальных отношений состоит в том, что лорд жертвует тобой, а ты это принимаешь. Я – тобой, мной – Финрод, а государь Фингон – государем Финродом. Пирамида такая”. “Так, пирамиды – это же плохо! – пробормотал сбитый с толку Гили. – Мавроди, вон, посадили…”

“Что воину – честь, то купцу – срок! – отрезал Берен. – Приятных сновидений”.

“Так, – размышлял Гили. – Если я виоват, но побил противника – все в порядке. Если я прав, но не смог отстоять себя – я слабак. Вывод: добро должно быть с кулаками. А ты думал, что воин сразу идет биться не меньше как за свой родной дом , – поразила его внезапная догадка. – Да так только бонды-единоличники и прочие кулаки поступают! Воин должен уметь биться там, где велят, да и повод значения не имеет. Как пел Окуджава:
“а если что не так – не наше дело:
как говорится, “родина велела”.

Очнувшись после “дуэли”, Руско узрел сидящего у изголовья Берена.

“Как я уже говорил, весь наш народ связан с кем-нибудь беором. Это клятва. Присоединиться хочешь?”

“Угу”.

“Тогда – равнение на знамя. Только помни: вход к нам стоит ломаный митрим, а выход – два. Решился? Тогда повторяй:

Я, Гилиад из Таргелиона, вступая в ряды народа Беора, перед лицом своего ярна торжественно клянусь… Нет, лучше так:

Клянешься ли ты, Гилиад, быть со мной в горе и в радости, в жизни и в смерти…”

И Гили поклялся, что враги дома Беора отныне – его враги, честь дома Беора – его честь, а деньги его – деньги дома Беора. За это Берен пообещал Гили и его родичам землю (2х1,5м.), защиту (+3 хита) и справедливый суд (у Намо).

“Аминь!” – промолвил ярн и удалился, радуясь, что паренек в бреду и не соображает, во что ввязался.

“Не корчу я духом убогого,
но чужд и смирения лживого,
поскольку хочу я немногого,
Однако же – недостижимого”.
(И. Губерман)

По дороге в Димбар Финрод учил Берена пользоваться Палантиром. Беоринг сел на пенек и уставился в камень. Сперва ловились какие-то невнятные глюки. “Попробуй что-нибудь мне сказать”. – посоветовал Финрод. “Так это и есть осанвэ? – разочаровано вздохнул Берен. – В тот раз было лучше…” Эльфийские ушки Финрода покраснели до острых кончиков, когда Берен воочию представил как было “в тот раз” с леди Лютиэн. “Твои девять с половиной недель в Дориате меня не интересуют. – оборвал король размечтавшегося беоринга. – Лучше я буду тебе картинки показывать”.

Так Берен увидел Тирион. Тирион, разумеется, был прекрасен, а горец испытал те самые чувства, которые много лет спустя стоили нуменорцам их острова. Острова у Берена не было, даже замок его принадлежал врагу, так что отделался он легким переездом. Посовещавшись час со своим мечом, Берен пришел к Финроду мириться. “Что ты понял?” – спросил король. “Понял, что Единый большой, Ему видней”.

“Нолдор тоже случалось броться с искушениями, – обнадежил смертного Финрод. – Сначала мы думали, что Зло это то, что летает на черных крыльях, а не то, что живет в душе, когда грозишь братцу ковырялом. Только на пирсах Альквалондэ мы поняли, что Зло с самого начала дремало в наших сердцах словно семя в земле. И нашелся тот, кто заботливо полил это семечко, щедро удобрил лестью ростки гордыни, тщательно разрыхлил землю у корней гнева, подпирал ветки зависти, на концах которых уже вовсю созревали исчерна-красные плоды Зла”.

“Вот оно что… – протянул Берен, слегка обалдев от этой инфернальной ботаники. – Лопухи моих мыслей благодарно ловят живительный дождь твоей мудрости, государь”. Со времени Альквалондэ, поведал Финрод, нолдор делятся на две категории. “Есть только первый сорт и тухлятина” – вспомнил беоринг. Нолдор первого сорта считали, что стоит покончить с Морготом, как Зло испарится само собой (интересная позиция для эльфа). Остальные решили, что Зло – это они сами. Моргот, услышав такое, заперся в Ангбанде и нервно курил (этот период известен в позднейшей историографии как Осада Ангбанда, а в те годы, глядя на дым, поднимавшийся над Тангородримом, нолдор считали, что Враг затевает какую-то гадость). Один только Финрод считал, что спасение возможно для всех (вкл. нервно курящего Моргота), и что Единый неприменно подаст всем знак. С тех пор он везде искал эти самые знаки. И нашел – людей.

“Как же, знаю я эту историю! – хмыкнул Берен. – Поcсорился род мой как-то с Мелькором и его храмовниками. Ну а предки мои слышали Голос-из-Темноты. Факт этот, сам понимаешь, особо не афишировали: Жанна д’Арк тоже слышала голоса, а посмотрите-ка, что с ней сделали! Но тут Голос велел нам идти на ПМЖ за тридевять земель в землю, что течет молоком и медом . Короче, пошли мы искать эти молочные реки & медовые берега. А как найдем, сказано было устроить пир и завалиться спать караульных не выставив. Посередине же стойбища следовало положить арфу. Что такое арфа никто не знал, но Голос поведал, что выглядит эта штука как лук с десятью тетивами. Кто сумеет извлечь из нее хоть один музыкальный звук, тот и укажет всем путь к спасению. Народ так и сделал. Даже полный колчан смычков рядом бросили, чтоб сподручнее играть было. Утром проснулись – ты”.

“Беспокойно было мне, Берен, – вздохнул король. – все думал, что если не я должен был исполнить пророчество? Понимаешь, назвать эту лажу музыкой я бы не взялся. Лук-то совсем не строил. Но вот теперь... Я знаю, ты искал меня с зимы, но я искал тебя всю жизнь. Ты – Избранный, Берен. Мои поздравления”.

Если физиономия Берена в этот миг должна была являть миру какой-то знак, то это был, вне сомнения, “кирпич”.

“Заросли полыни!
Кто бы сюда ни забрел,
Услышит лишь жалобы…”
(Сёхаку)

У рубежей Дориата отряд попал в жуткую грозу. На утро мокрые путешественники обнаружили возле стоянки поляну заросшую полынью.

“Вряд ли вы сможете пройти, ведь полынь вся в росе”. – воскликнул Берен. “Какая чувствительная у него душа!” – восхитились эльфы, выжимая слезы умиления из из рукавов.

Конечно, у нолдор сразу же зачесались руки изваять эту красоту из чего-нибудь долговечного.

“Серебро? Слишком тяжелое и мрачное…”

“Адаманты? Их так не огранить”.

“Стекло и алюминий, – предложил Гили, – хай тек будет! Дешево и сердито!”

“Кстати, из чего Феанаро силиму делал?”

“Попадешь в мертвятник – сам спросишь!”

“Когда-нибудь я это сделаю. – пообещал Лоссар. – И утру нос этому, как его? Ну, кто ожерелье для Элхэ делал?”

Айменель снова гонял Гили с мечом. “Эх, не выйдет из меня файтера” – сокрушался парень. “Не переживай! – успокоил его Берен, – у орков руки тоже не тем концом. А про “удар чайника” слышал? Страшная штука!”

На следующий день отряд въехал в Нан Дунгортеб и повстречался с “черными”.

“С-саламандра!” – сквозь зубы процедил Вильварин.

“Ядрена вошь!” – моментально перевел Айменель.

Каждый занялся любимым делом: эльфы принялись рубить орков, а Берен погнался за девицей.

Девица оказалась так себе, в плен сдаваться не пожелала и вообще вела себя как камикадзе. Берен притащил неудачливую самоубийцу к целителям, но спасти ее не удалось. “Она порчена, в ней нет многого, что должно быть. Это Моргот.” – объяснил Берену Айменель.“Так он еще и девушек портит?! Во гад!!!” – возмутился беоринг, но оказалось, не все так просто. Выяснилось, что в разуме каждого слуги Врага есть черная дыра. Там нет ничего, но в любой момент может появиться Моргот. Барды пробовали закрыть этот лаз, но для пациентов такая операция была крайне мучительна. “Они взывают к Мелькору и умирают, а их фэар просто вываливаются через дырочку. А еще говорят, будто нолдор пытают пленных! Не пытают, а лечат. В смысле, пытаются лечить”.

“И…никак?” – спросил Берен.

“Одно только и нужно: добрая воля. То, чего никогда и ни у кого еще не вынудили. Ни дыба, ни щипцы, ни иголки под ногти не помогают!”

В наследство от “черных” осталось два ксивника, по “Черной Книге Арды” в каждом. Повествования повторяли друг друга. Только места в одной книжке набраные курсивом, в другой были выделены жирным шрифтом.

“Они одинаковы!” – заключил наконец Берен. “Смотри внимательно! – Эдрахиль указал на обложку, – Видишь, вот тут написано: Васильева, а на другой – Некрасова… Неизвестно еще, которая хуже”.

“Черные проповедники! Вот кто это был! – воскликнул Берен. – Всегда ходят на пед.практику парами, словно катары какие! Двое учат. А три десятка орков – домашнее задание спрашивают”.

“Я прожил долгую жизнь, Хуги.
Ты оскорбляешь меня, если думаешь,
что я никогда не обдумывал
эти примечания к философии второкурсников”
(Р. Желязны. Хроники Эмбера)

Следующий день стал для беоринга сплошным кошмаром. В захваченной книге таилось какое-то странное колдовство. Она заставляла читателя сопереживать своим персонажам!!!

“Эльдар! – кричал Берен, – это зараза хуже чумы. Давайте спалим ее, прежде чем мы добрались до людских поселений, – если она попадется на глаза какому-нибудь грамотею, то это уже не остановить”.

“Не горячись так! – урезонил его Лауральдо. – Где ты здесь сыщешь книгочея? Это на Севере поголовная грамотность, а тут у нас все под контролем”.

“Все равно, дочитаем – сожжем! – упирался Беоринг. – Это страшная вражья агитка. Расчитано на несознательных бойцов! А люди – дураки и верят складным баечкам, если те играют на их сегодняшнюю потребу . Когда они поймут, что может существовать и другая точка зрения, начнут выбирать… Помяни мое слово, король, половина призывников тут же потребует введения альтернативной службы!”

“А почему ты вообще веришь нам? – вдруг спросил Финрод. – Вот слово против слова: наши предания против их легенд. Кстати, если бы Дагор Аглареб закончилась падением Ангбанда – разве мы позволили бы оркам сохранить свой уклад, разве не заставили бы их измениться под угрозой смерти или изгнания, разве не установили бы там свою власть – железной рукой? Разве мы не согнали бы народы севера с насиженных мест, разве не разрушили бы Ангбанд, не перебили бы вождей и воинов? А что бы ты сделал после победы?”.

“Ну, – мечтательно улыбнулся беоринг – я не оставил бы там никого, кто мочится стоя. Правда, детей и женщин я бы не тронул. Не думаю, впрочем, что в Ангбанде сыщется много грудных детей. Всех прочих – см. пункт первый”.

“Средства у нас с Врагом одинаковы, разница только в целях. Так почему же ты выбрал свет?” – Финроду мало было преданности и любви. Ему нужно было, чтобы человек понимал, почему правда за эльфами. И Берен загрузился. Да, тяжкого подвига требовал от него король – умения думать своей головой!!! Тридцатилетний вождь тяжело вздохнул и принялся осваивать нелегкую эту науку. Сон не шел к нему до рассвета, только мерещилась убиенная девица с третьим глазом во лбу.

Страшно подумать, что стало бы с Береном, попадись ему эта книжка чуть раньше. В детстве несчастный беоринг страдал эдиповым комплексом и всей душой понял бы того, кто ненавидел Отца, ибо сам тогда ненавидел отца . “Вот и у Мелькора та же проблема! Он любит папу странною любовью. А ненависть его к Детям – банальная ревность – сообразил Берен. – Эх, заслать бы в Ангбанд хорошего психоаналитика!”

На следущую ночь Финрод задумал обнести лагерь магическим забором. Была, правда, одна проблема: никто после этого не смог бы покинуть пределы круга. Эльфы заколебались: их вообще мучила невозможность уединения, а тут пришлось бы ходить в одни и те же кусты .

“Сомнительное удовольствие бродить по периметру эльфийского лагеря, если кусты у них всякий раз разные… – подумал Гили. – А если эльфов этих целая армия, им вообще мало кто страшен. Уж не волки, во всяком случае, с их обонянием…”

Финрод вытряхнул из седельной сумки мешок муки, рассыпал и принялся что-то чертить по ней острием ножа. Время от времени ветер вздымал муку белыми облачками, так что по окончании работы эльф напоминал крупную пельмешку, а на земле красовались загадочные вудуистские символы.

Ночью к стоянке приполз паук и некоторое время изучал королевские каракули. Потом чудовище убралось восвояси, прошипев напоследок что-то похожее на “х-х-хамы!” “Примитивная форма жизни: верит в ритуальную магию. – прокомментировал Финрод. – запомни, Берен, написать можно все, что угодно. На заборе вот тоже написано”.

“Другой достопримечательностью племени являются поэты.
Бывало, кто-нибудь выстроит ряд из шести-семи слов,
обычно – загадочных. Не будучи в силах сдержать себя,
он начинает выкрикивать их, встав в центре круга,
который образуют рассевшиеся на земле жрецы
и все прочие”.
(Х.Л. Борхес. Сообщение Броуди)

Отряд прибыл в Химринг. Берену снова не повезло: там были Маэдрос, Маглор и даже Карантир, но не было Сильмарилла. В честь дорогих гостей обед проходил в торжественной обстановке. Непривычный к тонкостям протокола, Берен мучился страшно: есть приходилось с помощью вилки! Прикончив жаркое, он окончательно убедился, что сей коварный предмет изобрел Жестокий, (а вовсе не эльфы, как утверждается в преданиях).

Покуда Берен сражался с вилкой, его оруженосец занялся сбором сведений. В Хитлуме жили нолдор. От синдар их отличало, прежде всего, специфическое понимание прекрасного. Когда простоватые синдар хотели сделать роскошную вещь, они создавали что-нибудь от Версаче с обилием золота и всяческих прибамбасов. Анекдоты про синдарскую роскошь в Белерианде были едва ли не популярнее Масяни. “Зачем Тинголу новый дворец? В старом сокровищница забита…” Нолдор предпочитали жить простенько, но со вкусом. Синдар всегда одевались от кутюр, Химринг же был цитаделью прет-а-порте. Яркая синяя рубаха и желтые кожаные штаны Айменеля сразу привлекли здесь к себе внимание. На мальчика как-то странно смотрели.

Еще интереснее были вастаки, поселившиеся у крепостных стен. Эти жили по Шариату, их женщины носили паранжу. По крайней мере, так утверждали собеседники Гили, потому что никакой паранжи не обнаружилось впоследствии на Аэрин, жене вастака Бродды, когда в ее дом явился Турин.

Вождь здешних вастаков Бор звал Берена к себе на чай и на пельмени. Берен поехал, думая отдохнуть от вилки. Чай, правда, оказался монгольским, зато ели в шатре руками, а Бор оказался западником в душе и жаловался на фундаменталистов-мелькорианцев. Беоринг чувствовал себя католическим миссионером, заброшенным к людоедам, вастак взирал на него с видом добродетельного язычника Пятницы и рассказывал удивительные истории: “ В прежние времена бог брал дев нашего народа, и от них рождались исполины . В Торе об этом сказано мало, зато у Еноха…” Берен подобрал отвисшую было челюсть и покосился на гостеприимного хозяина: “Так ты, стало быть, сын Врага Народа?”.

Берен собирался набрать себе войско и, чтобы отделить достойных от козлищ, устроили игру в хэло. Эльфов позвали болельщиками.

“Что нужно делать?” – поинтересовался Эдрахиль.

“Ломать трибуны, швырять бутылки и выкрикивать лозунги!”

Игроки, одетые кто в красное с белым, кто в белое с синим, построились в шеренги, и Финрод торжественно вынес на поле мяч. “Судью на мыло!” – долетел из толпы чей-то вопль. Игра началась. В самый разгар веселья приехали вастаки. “Гляньте-ка: кони!” – издевательски заржали беоринги. Вастаки обиделись и уехали. В конце концов, победила дружба: команды порвали мячик (по 50% каждой). Эльфы тоже оттянулись на славу. Роль фаната особенно удалась Лауральдо: что-что, а бесчинствовать феаноринги умели. “А потом, на развалинах форта…” – рассказывал Гили. “Что, и форт тоже я?” – слабо ужасался нолдо. “Нет, что ты, это орки. Еще лет двести назад”…

После игры состоялся пир, где, по обычаю предков, Берен должен был петь над чашей. Финрод знал только, что для этого следовало взять в руки гадальную чашу и выпить вина. Дальнейшее приходилось толковать бардам, поскольку сам медиум с утра ничего не помнил да и вообще был мало расположен к общению. Считалось также, что судьбы тех, кто рискнет подпевать вождю сплетаются воедино. “Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка темная была”. – затянул Берен. “Одна возлюбленная пара в саду гуляла до утра”. – не удержавшись подхватили эльфы. Беоринги хлюпали носами: жалестная история их ярна и леди Лютиэн разбередила сердца гордых воинов.

“Что скажешь?” – спросил Берен барда, отслеживавшего обряд. “Мало хорошего, мессир Нострадамус”. – вздохнул тот. “Попробую дать толкование я, – подал голос Нэндил. – Темна твоя песнь, Берен, но скажу одно: всех нас ждет Похмелье…”

“Уверяю вас,
единственный способ избавиться от драконов, –
это иметь своего собственного”.
(Е.Шварц. Дракон)

Отряд ехал в Ногрод. “А ну как и там Сильмарилла не будет?” – тревожился Гили, терзая подаренную ему накануне эльфийскую лютню. “Менестрели вырастают из тех, кто любил мучать кошек. – заметил Берен. – Урок первый: лютню держат струнами от себя”.

“Так ты умеешь играть?” – удивился Руско.

“Да, – кивнул Берен, – “смерть таракана”. Сейчас покажу”.

Гости поднесли королю Ногрода богатые дары: Финрод прислал ему нэцкэ в виде спящих котят, свернувшихся знаком Инь/Ян, а Берен – коллекционный бочонок виски. Виски понравилось королю больше, чем котята. Не удивительно.

Чертоги гномов были расписаны драконами. Они виднелись повсюду: в спальнях, на кухнях, в ванных и в туалетах. Они расправляли свои перепончатые крылья на многоцветных коврах, дышали огнем со дна глубоких тарелок и прихотливо извивались на подлокотниках кресел. Их топтали ногами по сто раз на дню, а гномьих ребятишек уговаривали есть кашку, “пока не покажется дракончик” – ложечку за Махала, ложечку за Мельхара… Гномы надеялись, что если привыкнут видеть их каждый день, при личной встрече будет не так страшно.

Берен имел к королю Мельхару корыстный интерес. Хитрый горец надеялся по дешевке заказать у него партию арбалетов с сюрпризом. “Само собой, мы предоставим скидку оптовому покупателю, однако, для выполнения Вашего заказа, придется строить новые поточные линии, что увеличит, в свою очередь, стоимость изделия...” – и прочее в том же духе: гномы не работают на халяву. Переговоры зашли в тупик. Чтобы развеяться, Берен попросил высокую принимающую сторону обеспечить гостям культурную программу: посещение памятника Ауле работы Фелагунда. Серебряный Ауле в позе красноармейца с плаката “Ты записался добровольцем?” и с тем же одухотворенным выражением лица был прекрасен. Похоже, внимание Берена пришлось по душе Айну, поскольку на горца снизошло вдохновение.

“А если Ваше величество не сварганит нам самострелы, мы проведем нефтепровод в Белегост, в обход Ногрода”. “Эмбарго на вас нет, вымогатели! Что скажет ОПЕК?!” – возмутился Мельхар, но понял, что делать нечего.

“Это еще что такое?” – воскликнул Берен, когда король подсунул ему бумагу. “Бланк договора, разработанного моими юристами. Сообщите Ваши реквизиты…” Мельхар обмакнул палец в чернила и вытер о документ, Берен поставил крестик напротив размашистой королевской кляксы. “Развели бюрократию! – фыркнул горец. – Но хоть обмыть-то сделку мы можем?”

“Бочонок! – вспомнил Мельхар и глаза его заблестели. – Отведай прежде ты из моего кубка, беоринг. Или трусишь пить собственную отраву?” “Я?! Трушу?!!” И подрядился король выполнить весь заказ за тридцатку, если Берен свалит его под стол. А проиграет беоринг – отдаст нефтяные месторождения даром. В аренду. Лет так на десять. “Империалист!” – буркнул Берен и согласился. Ибо не дано сотворенному Ауле перепить в поединке дитя Единого!

“Нолдор, а почему у вас песни такие нескладные?” – тем временем приставал к эльфам Гили. “Потому, что презренная рифма – удел синдар и слабых женщин. Воин подбирает слова не думая об анапестах и хореях. Лучше скажи, почему у людей песни такие депрессивные? Словно у Маглора.” – осведомился Аэглос. “Да из-за Моргота!”

“А, может быть, Маглора к Морготу и заслать: кто кого доканает? Лично я ставлю на Феаноринга.” – видно было, что Аэглосу идея по душе. “Не получится. – с сожалением протянул Финрод. – В Ангамандо свои… менестрели. Как затянут Ниенну, да с лажей!”.

“Ох! – Нэндила передернуло. – Слыхал…Униформа у них еще: плащ из подкладки с серебряной тесьмой. Глаза грустные. Моргот их как заградотряды использует”.

“Хуже их менестрелиц только их ах’энн. – наставительно изрек Финрод, – это не язык, а настоящая ловушка для эльфов. Говорить на нем ухитряется только тот, кто перенял образ мыслей Врага. Некоторые, правда, утверждают, что и с поллитрой вполне можно разобраться, но я не пробовал. Берен, в их языке “выбирать” и “принимать” – одно слово . Вообрази, что это за люди!!!”. “А я вот знаю язык, на котором “раскалываться” и “оставаться верным” – одно слово (to cleavе). – заметил Гили. – Вообрази, что ЭТО за люди, Ном!”

Финрод загрустил. Берен подошел и сел рядом: “Я знаю, что тебе нужно. Чудо тебе нужно. А сказано ведь: “не искушай Господа Бога твоего”.

“Исцелить Арду возможно, только исцелив Мелькора. Или уничтожив его полностью, вместе с его могучим духом” – вздохнул Финрод. “Может я и сумел бы исцелить кого-то, будь я целителем , – задумчиво протянул Берен. – только я ведь патологоанатом, Ном. Ну, ничего, для Моргота сойдет!”

“То же и при исполнении второго Упражнения:
следует вообразить себя в кандалах, как бы великим грешником,
долженствующим предстать перед вечным Судьей.
Примером тому могут быть узники, заслужившие смертную кару
и в цепях представшие перед судьей временным;
и с этими или подобными мыслями,
сообразно с содержанием размышления, следует одеться.”
(Игнатий Лойола. Духовные Упражнения)

На этот раз Берену предстояла поездка в Дортонион. Знающие люди предупреждали беоринга, что там сейчас даже самого завалящего Сильмарилла не сыщешь, но что делать? Именно там ему предстояло начать партизанскую войну! Дабы не выдать врагам военные секреты, Финрод сотворил для Берена ложную память. По своему желанию горец мог позабыть последние месяцы, а вместо них… Финрод не сказал, что именно будет помнить Берен, но обещал, что Саурону понравится. Средством от наведенного склероза был избран Гили. “Найдешь меня и споешь мою песенку. Про то, как в злой час пала тьма, изменив всех нас . Тут я все и вспомню. Стихи фиговые, просто так их никто петь не будет. Справишься – сделаю своим личным княжеским братом”.

Вместе с Береном в поход отправились эльфы. “В доспехах судьбы есть брешь”. – авторитетно заявил горцу Кальмегил. “Скажи об этом Намо. – подумал беоринг. – Может я и найду ее. Находит же собака травку. Да и не только собака...” По дороге захватили нескольких орков. “Ты хочешь сказать, что их нужно убивать хотя бы из милосердия?” – осведомился беоринг у Нэндила. “Это лучше, чем убивать из ненависти. – пожал плечами бард. – По законам государя Финголфина, тот, кто заражен скверной и не желает исцеляться, – повинен смерти . А, так как диссиденты обычно не признают себя больными, то это много дешевле, чем тратиться на тюрьмы и психушки”. Все понимали, что отныне они находятся под вражеской Тенью и, если хотят выжить, должны иметь уши летучих мышей и глаза на затылке . Чтобы немного приблизиться к этому идеалу, решено было превратиться в орков. “Так, встали в круг и быстренько подумали о чем-нибудь низком, противном и недостойном”. – распоряжался Финрод. Через минуту у костра сидели: четыре Мелькора, шесть Келегормов, Ядрена Вошь и Болдог. “М-да, Саурон, разумеется, обалдеет, но лучше попробуем еще раз”. – заметил Финрод.

Саурон действительно выпал в осадок при виде орков, толково отвечающих на вопросы и забывающих материться через три слова. Он сразу же заподозрил неладное. Между ним и Финродом произошел поединок на плохих стихах. У Саурона стихи были совсем уж скверные. Даже Берен в обморок упал. “Эх, Гили бы сюда! – подумал беоринг, проваливаясь в беспамятство. Эльф проиграл. Саурон проводил нолдо взглядом: “Гордись… Ты меня почти достал…почти”. Впоследствии Берен с лихвой рассчитался за своего короля: беоринг достал-таки Саурона.

“И ад законом связан?
Вот новости! Ну что ж! Прекрасно: может быть,
С тобой и договор возможно заключить?”
(Гете. Фауст)

“Плаху, палача и кружку пива! – распорядился Майя – пиво мне, остальное гостям”. После допроса Берен дрожал на соломе в холодной камере. За ним пришли, отмыли и привели в порядок. Припомнив, чем завершилось это для принца Корвина, он содрогнулся. Но вместо пира у Эрика, его проводили на ужин к Саурону, где, оценив обстановку, он запустил программу ложной памяти. Мир изменился. Берен начисто забыл кому и сколько должен, а вместо Феанорингов, черных проповедников и пения Гили вспоминалась исключительно Лютиэн. Принцесса учила его осанвэ. В отдельной директории горской памяти, заботливо собранные Финродом, хранились анекдоты про Тху – один другого обиднее.

В результате прочтения мыслей горца, Саурон выяснил, что шел Берен в Ангбанд за Сильмариллом, а король Нарготронда любезно согласился составить ему компанию. Позднее эта усеченная версия событий, представленная Береном Саурону, получила широкое распространение, найдя отражение в таких литературных памятниках как “Сильмариллион” и “Лэ о Лэйтиан”. (Интересно, кто, в таком случае, был их автором?) “Представляю себе физиономию Тингола”. – веселился Майя. “Не вижу ничего смешного”. – голос Финрода был холоднее замороженной трески. “Черный юмор. Светлому не понять. – Саурон обернулся к Берену. – Вот он говорит: отдай жизнь за эльфов. Я говорю: бери от жизни все, что можешь. Он обещает спасение после смерти? Я обещаю Сильмарилл при жизни”. “Остапа понесло”. – понял Берен. “Год работаешь на меня, потом забираешь Сильмарилл, эльфов и go home!” – продоложал Саурон. “Хорошо, – согласился Берен, – только мне нужен письменный договор”.

“На какой предмет?” – с интересом осведомился Майя. “На предмет представления общественности и будущей супруге”. – твердо ответил беоринг. “Договоров я обычно не подписываю, – вздохнул Саурон. – но для тебя, так и быть, сделаю исключение”. И не успел Берен опомниться, как секретарь уже скрипел пером, а Саурон диктовал ему: “Сим удостоверяется, что предъявитель сего Берен Беоринг проведет год и один день на службе у Саурона, будучи привлечен туда в качестве, скажем, …консультанта при штабе армии. Поставь теперь скобку. В скобке пиши “прапор”. Подпись – Саурон. Числа не ставим. С числом бумага станет недействительной”. Секретарь откуда-то добыл печать, подышал на нее и оттиснул на бумаге изображение черной короны и слово “уплочено”.

Берена представили новым коллегам. Полуэльф Илльо, наместник Дортониона, был настоящим рыцарем (к сожалению, Аст Ахэ). Отец его был предводителем Белых Лис, но юного чистолюбца не прельстила слава вождя Песцов, и он подался в Твердыню. Вступая в Орден, Илльо принес обет безбрачия, чем страшно разочаровал черно-голубых, сползавшихся в Аст Ахэ из всех окрестных слэшей. Эрвег и начинающий бюрократ Солль Берена не заинтересовали, зато в присутствии целительницы Этиль горцу бывало неуюто. Она была такая воспитаная… Вилкой ела… Глядя на ее ученицу Даэйрет, беоринг вспоминал жуткие рассказы нолдор о черных менестрелях. Действительность оказалась еще хуже. “Когда Иэллэт в первый раз сравнила руки Учителя с белыми ирисами, это было смешно, а Черный Вала весь день ходил малиновый. – заметил ей как-то Эрвег, – когда ты делаешь это в двадцатый раз, это уже попса”.

Гортхауэр предъявил Илльо экземпляр договора: “Я тут пообещал беорингу Сильмарилл”. “А Учитель знает?” – только и спросил рыцарь, когда дар речи вернулся к нему. “Мне пришлось пообещать за него. Но я почти уверен, что он согласится” . “Мне бы такую уверенность!” – подумал Илльо. “Я приставил к Берену Тхуринэйтель. – сообщил Майя. – Будет изображать его любовницу”. “Ему придется нелегко…” – Илльо вернул Гортхауэру свиток .

“Ура! Из пластилина
Я вылепил кота.
Прекрасно! Молодчина!
Какая красота!
Как правильно, как тонко! –
Хвалил меня отец:
Какого поросенка
Слепил ты. Молодец!”
(Детский стишок)

Лютиэн в это время сидела на буке. Под домашним арестом. Со всех концов страны ей посылали ленты и колокольчики. Это была не единственная форма протеста, которую позволили себе законопослушные дориатские эльфы. Воины, несшие стражу у бука, ощущали себя героями “Лисистраты”: их дамы уже неделю отказывали им в общении. На восьмой день заключения явилась Галадриэль и принесла передачу: “Вот тебе ткацкий станок от меня и шампунь на травах – от твоей матушки. Желаю удачи!”

“Принцесса желает мыться!” – крикнула Лютиэн стражам.

“Идите в баню, Ваше Высочество!” – откликнулись снизу.

В баню Лютиэн не пошла, пришлось стражам втаскивать наверх джакузи.

“Долгие, долгие
Тянутся дни,
Тянутся ночи
… – ворожила Лютиэн. –
“Длинные, бледные – тянутся макароны:
Кто-то забыл покрошить “Доширак”,
Бросил в кан весь брикетик…”
И выросли у нее волосы: длинные, как книга Ольги Брилевой, и тяжелые, как сон наркомана. И соткала она из них черный плащ о восьми клиньях и сбежала из Дориата дождливой ночью.

Княгиня Эмельдир придирчиво оглядела невестку (стрижка в стиле “я летела с Хирилорна, тормозила головой”, штаны Галадриэль, болтающиеся на Лютиэн как на вешалке, сапоги той же Нэрвен – 42-го калибра) и решила, что сын мог бы найти и что-нибудь поприличнее.

Ородрет принял принцессу в тех самых покоях, где его брат поил беоринга чаем. Лютиэн с любопытством оглядывала мастерскую, и новый король Нарготронда поведал ей об увлечении Финрода скульптурой. Когда Фингон привез Маэдроса из Тангородрим, старший сын Феанаро был не в себе. Фелагунд накопал глины и вылепил из нее портрет свихнувшегося Маэдроса. Как умел.

“Это жопа! Я узнал ее в лицо”. – Маэдрос моментально пришел в себя, схватил в руки молот и побежал за Финродом: благодарить. Правда, Карантир, Келегорм и Куруфин считали, что Финрод не вылечил их брата: какой это Феаноринг в здравом уме отдаст корону Финголфину?!

“Мне открылось ее настоящее имя.
Я не простил ее, даже возненавидел сильнее”.
(Д.Фаулз. Волхв)

Дорога в Каргонд, родовую берлогу беорингов, шла через мрачную долину. Берен поведал притихшим спутникам легенду о злобных Болдуингах, перебивших хороших Греттиров за обладание этим местечком: “Они постучались к ним в страшную Долгую Ночь, когда нолдо на улицу орка не выгонит, и, под защитой обычая, погубили весь клан. Когда князь Беор узнал о таком коварстве, Болдуингов заперли в долине”. “С тех пор мы мутанты. – закончил Болдог. – замкнутая популяция, неизбежное вырождение…”

По прибытии в Каргонд, Тхуринэйтель поволокла горца в сауну. VIP досуг вышел так себе. “Женщина-вамп! – понял Берен. – Спасайся, кто может!”

Устав бороться с соблазном, он опрокинул на себя ведро ледяной воды и заорал: “Да ты ведьма, как я погляжу!” Второе ведро досталось каукарэльдэ.

“Я, дорогая, не некрофил!” – хлопнул дверью Берен.

“Посмотрим”. – промурлыкала Тхуринэйтэль.

Дела в северной армии шли совсем плохо. Улучив между вешанием коморников и поркой орков свободную минутку, Берен отправился на прогулку. Неприятности только этого и дожидались. Старый Рован не верил в измену князя и выстрелил в упырицу стрелой с серебряным наконечником. “Диргол носят на одном плече”. – сказал он Берену. “Мода меняется”. – вздохнул беоринг.

Пришлось Берену спасать Тхуринэйтель. Осматривая на следующий день следы на снегу, Илльо только диву давался: нашли место и время! Однако, заметив на шее горца свежую повязку, задумался. Разбирательство пришлось отложить: Тхуринэйтель в Каргонде не было. Вампирша вернулась под утро. Летела она по синусоиде и лишь чудом припарковалась в сугроб, а не в расположенную рядом поленницу. Илльо поморщился и прошел на кухню. Тхуринэйтель уже сидела там, потягивая из кружки густую красную жидкость.

“Ходят слухи, не чай ты тут пьешь. – Илльо отобрал у нее кружку. – Кровушкой балуемся?”

“Похмеляюсь я! – огрызнулась каукарэльдэ. – Беоринг твой пьет как лошадь… И ладно бы что приличное, а то все больше местную самогонку. Сюда добралась еще ничего, а в Тол-ин-Гаурхот прилетаю – все, думаю, “белочка”: два Повелителя! Кому докладывать – не понятно. Но оба злые…”

“Не переживай, мышка! – Илльо ласково обнял ее за плечи. – Я напишу Гортхауэру, он его закодирует”.

“Эх, спасибо заводскому другу –
Научил, как ходят, как сдают.
Выяснилось позже – я с испугу
Разыграл классический дебют”
(В.Высоцкий. Честь шахматной короны)

Гортхауэру давно уже пора было отчитываться перед Мелькором о проделанной работе, а эльфы, знай себе, пребывали в Нирване, извлечь их откуда не было никакой возможности. Осталось последнее средство: любимые шахматы Фелагунда. Собственно говоря, Саурон даже не был уверен, что это именно шахматы, а не го и не облавные шашки. Впрочем, последнее было ему безразлично: играть-то он все равно не умел. При виде черных и белых клеточек в глазах эльфа затеплился слабый интерес. “Наконец-то я его расшевелил”. – порадовался Майя. Сам он знал лишь один ход: е2-е4, с него и начал.

Фелагунд пришел в ужас и пуще прежнего заархивировался в аванирэ: коварство врага было очевидно. Гортхауэр жертвовал фигуры направо и налево, явно издеваясь над неумением Финрода постичь его планы! Когда Саурон потерял ферзя, король совсем уже вознамерился сдаваться, и лишь неимоверным усилием воли заставил себя продолжить игру.

“Мат”. – не веря собственным глазам объявил он спустя семь минут. “Орочья ничья!” – тут же нашелся Саурон, сметая фигуры с доски.

Когда Илльо предложил Берену стать рыцарем Аст Ахэ, тот даже малость протрезвел. “Да никогда! – возмутился горец. – Мало вы нам напакостили?”

“Нам тоже есть, в чем вас упрекнуть! – пылко воскликнул Илльо. – Я не рассказывал тебе, как разрушили Хэлгор? Или как Эльфов Тьмы убивали на Поле Мучеников. Ну, в смысле, Равнине Скорби?”

“А знаешь, зачем твой Учитель Финвэ прикончил и Сильмариллы украл? – Берен сдаваться не собирался. – Чтобы Валар не развалили его крепость во второй раз, как они это сделали с Утумно. Виноват, Хэлгором. Нолдор – вроде как заложники, пока они здесь, Валар пальцем не шевельнут, чтобы свалить Моргота” .

Илльо прищурился: “По-твоему, только ради нолдор Валар не стали устраивать здесь мега-разборку с землятресениями и потоплением континентов? На синдар, авари, гномов, людей – им плевать? Слушай, да ты уже почти наш!”

Часть 2

“Истине дать воссиять может только
Святейшая Инквизиция”.
(Пьер Кошен, епископ Бовэ)

Весть об измене Берена распространялась по Белерианду со скоростью степного пожара. Разобидевшиеся Бретильские Драконы (берен-югенд, набранный ярном во исполнение десятилетнего плана экспроприации Экспроприатора) переметнулись к Ородрету, княгиня Эмельдир объявила, что сына у нее больше нет, все проклинали Берена (за предательство) и Моргота (по привычке).

Лютиэн пренеприятное известие застало в Нарготронде. Едва Келегорм постучал в дверь ее спальни, …сердце ее забилось и завыло, как бьется на сворке и воет охотничья сука . Почуяв родную душу, Хуан немедленно завилял хвостом.

Несчастная принцесса давно поняла, что феаноринги – парни простые как амеба, но чтобы вот так вламываться к девушке в спальню… Вместо того, чтобы как следует огреть охальника канделябром, она покорно проследовала за Келегормом на заседание суда.

Суд в Нарготронде считался самым справедливым на нолдорщине, так как вершили его местные барды: барды вместо присяжных, барды вместо прокурора, и никаких адвокатов (какой же бард станет защищать морготовых прислужников?)

Жили Барды не в городе, а при специально выстроенной Финродом лечебнице в окрестностях Нарготронда. Там они исцеляли насылаемую Морготом порчу (она же скверна). Основным признаком пресловутой скверны являлось непослушание бардам. Все остальное примерно соответствовало среднестатистическому представителю народа исхода (нолдор): за меч в состоянии аффекта хватается, гордыня как у феаноринга, а неприятности к нему так и липнут.

“Введите подозреваемых” – скомандовал Ородрет. Таков был обычай в Нарготронде: пока не выяснится, нет ли на беглом пленнике скверны, держать его под стражей, следя, чтобы он не причинил зла ни другим, ни себе . Подозреваемых было двое, сбежали они с оловянных рудников Севера, а теперь вступали в зал в сопровождении крепких санитаров из Дома Бардов. “Вы находитесь в Нарготронде, перед судом короля”. – сообщил Гвиндор . Беглецы и сами знали, где они, но обычай бардов требовал повторять все два раза и медленно. “Имя!” – обратился к первому Гвиндор. “Мое?” – тот всем своим видом выражал желание сотрудничать со следствием. “Мое – мне известно. – прервал его Гвиндор. – Телкарон, не пытайся казаться глупее, чем ты есть”. “Телкарон я”. – вздохнул Телкарон. “Так, кто может опознать сие тело?” – обратился к присутствующим Гвиндор. Со скамьи поднялся эльф как две капли воды похожий на злосчастного Телкарона: “Я, Эрегиль, подтверждаю, что вижу перед собой своего брата и слышу его голос. За прочее не ручаюсь, вам бардам виднее”. “Хроа у него, может, и телкаронова, – буркнул Гвиндор. – а вот насчет фэа я бы с выводами не спешил”. “Узнаешь ты меня? – участливо спросил беглеца Ородрет. – Можешь сказать, какое сегодня число?” “Увы мне! – воскликнул Телкарон. – Воистину, мечен я морготовой скверной и побег мой подстроен Сауроном: не помню я, чтобы ты царствовал в Нарготронде и сбился в забое со счета дней!” “Клиент признался. – Гвиндор повернулся к следующему – А твое имя как?” “Сперва накорми, напои да баньку истопи, – был ответ, – а с тюремщиками не разговариваю”. Пленник рванулся, смирительная рубашка затрещала. “Мы не тюремщики! – возмутилась невысокая нолдиэ в синем плаще барда. – Мы стражи Нарготронда. Наше оружие, как и оружие нашего противника, незримо, но если кто-то где-то там у нас порой заявляет, что мы зря проматываем деньги из бюджета…” “Нет-нет! – поспешно уверил ее подследственный, опасливо косясь на полный шприц в руках бардессы. – Я не сомневаюсь, что ваше оружие, как “новый наряд короля”, видят лишь посвященные. Не сомневаюсь даже, что мечи, стрелы, кинжалы и прочее оружие морготовцев абсолютно и безнадежно незримо. Мое имя Хисэлин, я из Тириона”. “Та-а-к, – протянул Гвиндор, – и с каким же заданием тебя, Хисэлин, к нам заслали?” “А презумпция невиновности?” – робко осведомился пленник. “На политических не распространяется. – отрезал Гвиндор. – И вообще… Ангбандский волк тебе товарищ”. “Значит так, этого – Ородрет указал на Телкарона. – отвезите в Дом Бардов и назначьте ему Очищение. Посредством клизмы. А буйного…” “Не хочу в бардак!” – прервал его отчаянный вопль Хисэлина. “Нет скверны кроме предательства! – вступился за соплеменника Келегорм, и тут же пожалел о своем вмешательстве. “Сыновья Феанора не признают ни скверны, ни очищения . – бардесса узрела нового противника, ее глаза азартно заблестели. – Но здесь в Нарготронде другие порядки : все мы живем по “Понятиям Финрода”. Хисэлин должен пройти через очищение или покинуть город!” Представители Первого Дома обиделись, в зале стало шумно. “Хисэлин! Ба-а-арды!!! Ведите себя прилично! Вы не на семинаре по толкинистике!!!” – взывал Ородрет. В конце концов, было установлено некое подобие порядка. Хисэлина решено было отдать Феанорингам вместе со скверной – все равно они в нее не верят, и взгляды собравшихся вновь обратились к Телкарону. “А у меня для вас новость, – сообщил эльф. – Накануне нашего побега на рудник приезжали с проверкой из Ангбанда несколько рыцарей Аст Ахэ. Один – синда-полукровка, второй – вовсе баба, да еще и дохлая к тому же, а третий –Берен ренегат!”

“Двадцатилетняя Ремедиос не умела ни читать, ни писать…”
(Г. Маркес. Сто лет одиночества)

Лютиэн замоталась в плащ-невидимку и попыталась бежать из гостеприимного Нарготронда. Не тут-то было: Хуан не дремал. “Такой же кобель, как и его хозяин!” – с досадой подумала принцесса. Режим содержания ей резко ужесточили. До рукоделия, даже самого простого, Лютиэн не допускали , отобрали все колющие и режущие предметы. Она пела вечерами, тихо и скорбно, к четырем утра стража обливалась слезами, не выспавшиеся арфинги организовали сбор подписей за освобождение узницы, а цены на недвижимость в районе резко упали. Положение спасла Эленхильд. Бардесса приносила принцессе книжки: читала Лютиэн молча, по слогам, старательно водя пальцем по строчкам – мешала родная дориатская безграмотность. В Дориате искусством письма, кроме Даэрона, владели немногие. Гномы, правда, потом пользовались изобретенной им письменностью еще как минимум три эпохи, что неопровержимо доказывает: покинув Дориат, Даэрон вовсе не плачи по Лютиэн складывал, а гомьим образованием занимался!

В конце концов, добралась Лютиэн и до текста “Атрабет”. Мельком подивившись странной манере Финрода писать о себе в третьем лице, принцесса выяснила, зачем Эру вообще сдались эти самые люди (исправлять Искажение), и что именно мешает этим людям быть нормальными эльфами (первородный грех). “Некогда, – писал Фелагунд, они прогневили Отца, и стыд за это гнетет их так, что напрямую рассказать об этом они не в силах, но выражают свою печаль об утраченном блаженстве образно - в аллегориях, черных квадратах и растекающихся часах . Лютиэн обнаружила в книгах две версии грехопадения. Согласно первой, некий героический предок людей пожелал сравняться с силою со всеми богами вместе взятыми , согласно другой, – люди попросту перепутали Эру и Мелькора (очень неудобно получилось!) Излишне говорить, что в обоих случаях виноват был Моргот. С тех пор, в результате то ли гордыни, то ли недоразумения, смертные жили плохо и не регулярно. Зато перевернув последнюю страницу, Лютиэн поняла, почему не верит в предательство Берена. Такую надежду нельзя было предать . (Хороший все-таки текст этот “Атрабет”: многофункциональный как Windows! Чтение его предохраняет отроков от плотских искушений, размышления над прочитанным от мыслей еретических избавляют, повторяющий наизусть сии бесподобные строки неуязвим делается для пыток и чар морготовых, загрузивший им ближнего наследует земли дивные, по ту сторону рассвета лежащие, с высоты коих плевать хотел он на все ухищрения вражия…)

Так и жили: Лютиэн повышала IQ, а феаноринги охотились. В одну из таких поездок братья наткнулись на Бретильских Драконов. Куруфин сразу же напросился в гости и был всячески любезен. “С такой поддержкой, – объяснял он брату на обратном пути, – мы сможем делать все, что угодно: бардов не слушаться, Ородрету грубить, да мало ли…” – нолдо мечтательно полузакрыл глаза. “А так что, нельзя?” – осведомился непосредственный Келегорм. “Что нельзя?” – Куруфин очнулся от сладких грез. “Нельзя Ородрету просто так хамить? Без Драконов?” “Без Драконов он может и по шее. – вздохнул Куруфин, – Не надо его недооценивать. Он – ветвь от того же ствола, что и мы. Когда он поймет, что прижат к стенке, он от страха может вдруг сделаться решительным”. “По-твоему, весь род Финвэ становится храбрым, только если нас хорошенько прижать к стенке? – Келегорм продолжал стоять на своем. – Ну зачем тебе эти смертные?” “Я хочу всех, кого только можно” . “Извращенец! – фыркнул Келегорм, – А я хочу только тебя, Соловушка”.

“…но господин ему возразил и назвался великим палец-графом
и что у алеманов не бывает Sodomiten
а кто такие содомиты недоумевал родитель
я объяснил ему в ответ же мой родитель
отвечал пускай пойдет проспится
эти любители есть везде”.
(Умберто Эко. Баудолино)

Оруженосец беоринга Гили сидел в Бретиле и не понимал, каким образом Берен успел сделаться для него если не светом, то дорогой к свету. Чтобы разобраться в своих чувствах, он решил разыскать ярна. Форсировав пару-тройку горных цепей, Гили оказался в Дортонионе, где глазам его предстали унылые бараки местных орков-нефтянников и сами орки, щеголяющие в оранжевых касках с надписью Angband Petroleum . Добыча земляного масла шла не шатко ни валко, хотя зимой оно лучше всего : Моргот не спешил с ликвидацией задолжности по зарплате, и у орков не было ни малейшего желания выполнять план. Наибольшее впечатление на Гили произвели, однако, не орки, а брошенные на обочине дороги ангбандские пушки. “Свистели они – страх, и огнем пыхали, только что-то у хитрецов не заладилось. Пыхнет ихний дракон огнем раз, другой, да и разорвет его от пламени. Народу погибло – уймища.” – с удовольствием пояснил парню словоохотливый местный житель. Убедившись, что технический прогресс – дело “темное” и опасное, Гили побрел своей дорогой.

Берен квартировал в одной из комнат своего родового замка и потихоньку спивался. По утрам он еще мог работать во благо Севера, днем вешал интендантов и раздавал тумаки направо-налево, а к вечеру успевал налакаться до полного гуманизма. Тогда он переставал колотить слуг, гонять по столу зеленых орков и даже мог полторы минуты слушать пение Даэйрет. Илльо места себе не находил от досады: мало того, что ценный беоринг нажирается в хлам, так еще и вампиршу пришлось зашить. Близился День Звезды, он же – Долгая Ночь. В Каргонд согнали гостей. На утро была назначена показательная чистка в рядах северян: открытый процесс и казнь гея-педофила-садиста-предателя Кайриста. Само это собрание добродетелей не ведало пока, какие тучи сгущаются над его головой, и преспокойно пировало. В Аст Ахэ не осуждали (хоть и не поощряли) любовные отношения между мужчинами (темные непросвещенные воины Аст Ахэ вообще плохо представляли себе подобные отношения), но Фрекарт все в своей жизни делал по-скотски. Накануне очередной его Ганимед повесился в конюшне, и это переполнило чашу терпения окружающих. “Завтра Мар-Фрекарта поднимут с постели стражники, завтра будет суд и быстрая, справедливая казнь. А сегодняшний пир можно считать прощальным ужином” – думал Илльо (рыцарь Аст Ахэ был, в сущности, добрым малым, любившим делать людям приятное). В дверь постучали: в замок явился Гили. Берен, само собой, юношу не узнал, отметил лишь оленьи глаза , роскошные вихры цвета старой меди и стройную фигуру. Горец терялся в догадках: “Кто же он? Кто? Почему он снится Берену по ночам, проти-и-ивный?” Даэйрет попросила бродягу спеть песенку, и Гили исполнил ключ к заклятию Фелагунда.

“Молнией треснуло небо,
В ответ застонала земля.
Свершилось черное дело –
Моргот убил Короля”.

В ушах беоринга прозвучал голос государя:

“ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В РЕАЛЬНЫЙ МИР!”

Покуда Берен предавался ностальгии, Фрекарт успел положить глаз на Гили. Злодей полагал себя в полнейшей безопасности: чтобы добраться до него, Берену пришлось бы обойти стол. Берен через стол перепрыгнул! Перед оригинальностью этого боевого приема померкли Прыжок Лосося и Прыжок Тристана. Рыцари Аст Ахэ поразевали рты от изумления, Этиль уронила вилку (по столу ногами ???), а Берен убил Фрекарта. После чего горец забрал Гили на ночь к себе. Не подумайте плохого! Ярну просто хотелось выспаться: не будет ведь женщина-вамп приставать к нему при ребенке? Наивный Берен...

“Я должен многое тебе рассказать. – внушал он мальчику. – Ты проведешь здесь три дня. Потом я тебя поколочу и выгоню. Со следами насилия на лице. Бить буду сильно, но аккуратно. Так что запоминай”. Собираясь поднять мятеж в тылу у Саурона, Берен надеялся лишь, что разъяренный Майя не тронет короля: “Даже если он поубивает всех остальных, (Эдрахиль! Айменель! Кальмегил! Нэндил! Десять ножей в сердце – больно, но не смертельно) – он будет щадить Финрода, сколько сможет. Снабженный фингалом под глазом и сводкой свежих разведданных и Гили отбыл к Маэдросу.

“Перепутали мне все материалы,
теперь в них сам черт не разберется.
Вчера я послал начальству уже обработанный материал
об одном молодчике, которого обвиняют в мятеже,
а мне все вернули назад, дескать, потому,
что дело идет не о мятеже, а о краже консервов”.
(Я. Гашек. Похождения бравого солдата Швейка)

Химринг показался Гили довольно странным местом. Пол в тронном зале устилала солома, князь Маэдрос восседал на троне украшенном изображениями химерных зверей с телом кошки, крыльями летучей мыши и мордами змей. За каким орком понадобилось декорировать нолдорский трон такими горгульями, можно только гадать. Некоторые искусствоведы высказывали мнение, что речь идет о любимых личинах Саурона (кот Тэвилдо, нетопырь и змей), попираемых эльфийским афедроном. “Берен изменник! – кипятился Карантир, – То, что он спасал Финрода, ничего не меняет. Мы не играем в игры с заложниками! Мы не идем на поводу у террористов! Таких, как Саурон, надо мочить в сортире!” Маэдрос ненавязчиво постучал по подлокотнику кресла пальцами железной руки. Карантир умолк.

С разрешения князя Гили вытряхнул из котомки остатки всяческой снеди и принялся располагать их на столе. “Значит так, восемнадцать горошин – это у нас будут длинные сотни копейщиков. Корочки хлеба, м-да, – волчьи сотни… Осталось две. А вот сколько было? Хоть убейте, не помню. Понимаете, – он виновато развел руками, – в горах очень голодно, вот я и… Селедочные головы (25 шт) – сотни орков”. “Их же четыре!” – удивился Карантир. “Не мешай, тебе ж объяснили: в горах очень хочется кушать” – вмешался Маглор. “Семь черных бобов – северяне. Отсутствуют”. “Что, семьсот воинов Моргота тоже пали в горах?” – усмехнулся Амрод. “Нет, лорд, – Гили слегка покраснел, – это мыши на постоялом дворе. А в горах я пустил на растопку пучок соломы. Так ярн моделировал осадные орудия. Не знаю точно, сколько их было, но всяко не менее двадцати”. “Все?” – только и спросил Маэдрос. “В общих чертах, да. – улыбнулся Гили. – Кушайте, не обляпайтесь. Правда Берен просил передать, что вам это не поможет. Во-первых, в ангбандской бухгалтерии сам Моргот ногу свернет (ходят слухи, он сильно хромает). Во-вторых, орков сосчитать ярн так и не смог: глаза б мои, говорит, на них не глядели. В-третьих, сейчас все равно никаких учений: все по домам сидят. Так что, сколько там черных на самом деле, сказать нельзя!”

Чтобы убедиться в честности Гили, Маэдрос решил испытать его с помощью осанвэ. Не тут-то было! Из рассказов Берена Гили твердо знал, что нормальные мужики учатся осанвэ с красивой женщиной, а не с эльфийским лордом. Мальчик сопротивлялся как мог. Маэдрос сдался, выволок Гили на балкон и предложил ему прыгнуть в пропасть. За это он, мол, согласится послать войска в Дортонион. На негнущихся ногах Гили подошел к краю, поразмыслил, не прихватить ли с собой остроухого садиста – тандемом лететь веселее, судорожно вздохнул и… Щелк! Железные пальцы нолдо поймали его за шкирку. Свободной рукой Маэдрос стащил со спины Гили парашют, ввел парня в комнату, взял со стола отвертку и долго что-то откручивал. Железная рука разжалась. “Говорил я Келебримбору: не экономь на запчастях. – вздохнул он, – Нет же, поставил китайские”.

Убедив нолдор в честности шефа, Гили поплелся обратно в Каргонд. По дорогое его повстречал Илльо. Возвращаясь с приема у Саурона, он завернул в замок Минас Моркрист, чтобы взять письмо у жены Мэрдигана, заложницы, и передать его мужу в Бар-эн-Эмин. Заодно отдать распоряжение Гортхауэра и проверить, доставлено ли то, что просил Мэрдиган для работы. (Забота о пленниках всегда стояла для рыцарей Аст Ахэ на первом месте, а приказы Повелителя Воинов и всякая там война – это уж так, “заодно”). Илльо устал и рухнул спать. Выспаться, однако, не удалось: за стеной кто-то мучил кошку. Голос кошки показался Илльо смутно знакомым. И верно, горцы слушали Гили. “Вам что, больше делать нечего? – напустился он утром на офицеров. – Если так, будете рыть канаву. От забора до обеда. Или… вот что. Приказываю: “посадить десять розовых кустов, и, пока не подрастут, подметать дорожки тут!” “Зачем вам розы, мой лорд?” – осведомился кто-то из подчиненных. “Ни зачем. Вам в наказание. – буркнул Илльо, – Мы в Аст Ахэ обожаем все бесполезное и красивое. Сильмариллы, к примеру”. Гили наместник прихватил с собой: вместо плеера в дорогу. По прибытии в Каргонд они обнаружили там совершенно трезвого Берена. “Где-то Балрог замерз”. – подумал наместник. Берен был занят тем, что надраивал бронзовые бляхи антикварного доспеха и препирался с Даэйрет. Девушка неосмотрительно порекомендовала Берену украсить доспех парой-тройкой мисок: их и полировать не надо. “Миски плохо блестят, – оскалил зубы Берен. – А я как и всякая леди (В языках элдар отсутствуют эквиваленты слова, использованного Б.Белгарионом, так что переводчик позволил себе заменить его антонимом – примеч. Афиглиона Нолдо) , люблю дешевые штучки. Даэйрет обиделась: “Ты знаешь хотя бы одно приличное слово? Или в вашем дикарском языке таких вовсе нет?” Берен удивленно приподнял брови: “А как это ремесло зовется по-вашему? Путь Продающейся и Ласкающейся? Или как-то еще?” Объяснять Берену, что на Севере отсутствуют некоторые типичные для беорингов социальные институты, было бессмысленно. Илльо только порадовался, когда горец заметил Гили и сменил тему. “Тебя кто побираться послал?” – хмуро спросил его Берен. “Дядя. – признался Гили, – Ты, князь, может помнишь такого. Он самый старший в толпе отмороженных братьев, волосы у него рыжие, а рука железная”. “Бенедикт Эмберский”. – вспомнил Берен агентурную кличку Маэдроса и посмотрел в сторону Илльо. Тот мирно поглощал пиво: мало ли у беоринга рыжих знакомцев с железными руками…

Вечером Берен настоял на том, чтобы Гили отправили спать в казармы (Тхуринэйтель собиралась с докладом к Саурону и оглядывалась по сторонам в поисках заправки). Там Гили с пользой провел время, угробив своим пением трех рыцарей Аст Ахэ и добрый десяток орков, хотя до сих пор считалось доказанным полное отсутствие у них музыкального слуха.

“Сама королева тоже была повергнута в печаль
из-за того, что медлил явиться дон Хуан Чакон,
на которого она – после бога – надеялась тверже всего”.
(Хинес Перес де Ита. Повесть о Сегри и Абенсеррахах)

Когда Тинголу сообщили, что Келегорм женится на Лютиэн, король некоторое время метался по тронной палате как капля воды по раскаленной сковороде, издавая характерное шипение . Советники только отскакивать успевали. Даэрон уже выслушал несколько вариантов операции “Дориат наносит ответный удар”, и ни один ему не нравился. Тингол бросил нарезать круги и отдышался. “Даэрон, ты что-нибудь смыслишь в освобождении заложников?” – тоскливо спросил он. “Не особенно… – Даэрон задумался, – Может, привлечем зарубежных специалистов? Фингона? С Маэдросом у него получилось”. “Чтобы он оставил Лютиэн без руки?” – король вздрогнул.

Предстоящая свадьба тревожила не только Тингола. Хуан тоже не находил себе места: обожаемый Хозяин замыслил такое Плохое, что даже его тело воспротивилось этому, и понадобилось измыслить многие чары, чтобы сделать задуманное возможным. (Вот так и изобрели “Виагру”…) Лежа в коридоре на коврике, Волкодав воспоминал Альквалондэ. Тогда Хозяин тоже вел себя плохо. Сперва Хуан думал, что это игра, но оказалось, телери вынесли “по жизни”. Разумеется, Волкодав – не кролик, убивать и ему случалось, но звери и птицы умирали иначе; их жизнь растворялась в другой жизни, а эльфы умерли так, как будто их жизнь из жизнь из жизни вырвали. (Активисты Общества защиты животных глубоко заблуждались, выступая против охоты и меховых манто: что может быть естественнее смерти маленьких беззащитных зверюшек? У них даже нет разумной души!)

Феаноринги строили козни. “Так, братец, что тут у нас? – Куруфин зарылся в газету. – Объявления. “Сниму порчу Моргота. Дорого. Дипломированный бард Эленхильд”. Нет, этого нам не надо. “Возьму душу в добрые руки. Учитель”. “Отворот”… “Приворот”. “От ворот поворот. Тургон”… Хм! “Снятие венца безбрачия”. Слушай, знаешь, что я придумал?” Мы сделаем венец с сильным снотворным эффектом!”

Волкодав ужаснулся, поняв, как поступят с Лютиэн. Когда она уснет, брат Хозяина наденет ей на голову венец, что сделает ее покорной. Пока венец будет на ней, она, как бы в полусне, не сможет сопротивляться; а потом в ней будет ребенок Хозяина и венец можно будет снять. “Хозяина надо спасать, – понял Хуан, – еще немного, и он так нагрешит, что простым “Mea culpa” не отделается”. Волкодав подошел к принцессе и объявил: “Надо бежать!” “Собачка… говорящая… – пробормотала Лютиэн, оседая на пол. – Все. Никаких больше дискотек. Только балет и керамика”.

 

“ – Никто не заменит мне мать и отца, семерых братьев
и моего короля, которых я с вами сгубил, – сказал
Ингкел, – и не удержать меня сегодня ночью.
- И подошедший корабль с вином не удержит тебя от
разрушения, – сказали Гер, Габар и Фер Рогайн.”
(Разрушение Дома Да Дерга)

“Надо бежать – осознал Берен. Армия… ик! Вы… выступает. Ох!” Он уже несколько суток пил в целях маскировки “по черному” и сильно увлекся. Для начала беоринг отправился в погреб и затаился в засаде. Искать его пошел Эрвег, которого горец и придушил за ради прикида. Умелый убийца Берен потратил на это столько времени, что под конец ему стало казаться, что эта мука для двоих будет длиться вечно, что они уже мертвы оба и находятся в тех чертогах Судьи, где убийца без конца, без отдыха, до треска в мышцах, до сумасшествия осужден затягивать ремень на горле жертвы, хрипящей и бьющейся под ним, царапающей его руки… (Убийцам, по мнению беорингов, в Мандосе полагалась отдельная палата, куда добрый Намо подсылал к душегубам их жертв, – за компанию, чтобы не скучали).

Покончив с Эрвегом, беоринг при помощи масла и сажи соорудил себе прическу “рыцарь Аст Ахэ”: черный масляный чуб. В таком виде он прошествовал в конюшню, распугал мирных конюхов и отбыл восвояси. Замок свой Берен поджег. На утро Илльо метался по пожарищу, проклиная пьяниц. В огне погибли все документы, теперь о составе своей армии он знал не больше, чем Гили с его горошинами и бобами. Штабная крыса Солль, на память знавший все списки, выбросился из окна, выбрав менее мучительную смерть , – выходит, зря болтали, будто Моргот устраивает своим мгновенную эвтаназию, коли припечет. Покинув пепелище, Полуэльф выступил навстречу Саурону. В пути Илльо догнала Даэйрет и вручила ему письмо от Этиль.

“Дорогой брат!

Когда все вокруг тушат пожар, а комплектующаяся на ходу армия движется через наш лагерь, мне, как ты понимаешь, больше заняться нечем. Поэтому я решила вскрыть труп беоринга и проверить не найдется ли у него внутри каких-нибудь признаков психического расстройства. Я помню, как ты тепло относился к Берену и догадываюсь, что в эту минуту тебя тоже занимают отнюдь не военные дела, а исключительно мысль о том, не было ли у беоринга каких-либо оправданий его стремительной деградации. Оказалось, что труп был задушен. В голове у него – одна извилина, но никаких отклонений.
С приветом,
Этиль”

“О, нет! – воскликнул Илльо. – Одна извилина… Нас обманули. Это не беоринг. Это Эрвег”.

“Старым воинам показалось,
что к ним вернулся Гамилькар,
каким он был в лучшие свои годы:
то же мощное слово, тот же повелительный взгляд,
то же выражение, те же черты лица!
Но вскоре он достиг того, что его сходство с отцом
сделалось наименее значительным из качеств,
привлекавших к нему воинов”.
(Тит Ливий. История от основания Рима)

Замечательная штука Палантир! Вроде спутника-шпиона. Вот орки тащатся, вот горцы орочий доспех делят, а там пылища – северяне через Анфауглит едут. А вот и государь Фингон – в рубашке без рукавов, на голове бандана с восьмилучевой звездой. В плавильне торчит… Белая, горячая струя коснулась дна глиняной формы, полетели искры, пошел дым… И в этот самый миг нолдо почувствовал зов. Рука его дрогнула, государь вспомянул Врага, в Ангбанде глухо икнули и помянули нолдор. “Вам сообщение, лорд!” – телепатически взывал Берен. Фингон понял намек и направился к Палантиру. Однако королю не пристало бегать по территории замка в прожженной футболке, сперва он приказал подать умываться, потом послал за рубахой, кафтаном и мантией, а переодевшись, степенно зашагал в сторону жилых построек… Берен вздохнул и громко подумал о Маэдросе. Феаноринги – парни шустрые, до своего Палантира нолдо добрался быстро и сразу связался с беорингом. Берен доложил князю о начале восстания и отключился – ждать звонка от Фингона. (К столь сложной системе переговоров горец прибег экономии ради: некогда Финрод поведал ему, что на Палантир все входящие бесплатно).

На следующий день горец стоял на холме и созерцал стройку века. Освобожденные рудничные рабы вкалывали на возведении плотины. “Все-таки аболиционизм приносит хорошие плоды, – заметил он Гили, – Ты посмотри, какой энтузиазм!” Он уже несколько суток командовал повстанцами, и авантюра грозила кончиться трагически. В долину вступало войско лотланнских орков. (Орки – это буржуины такие. Больше всего на свете всякий уважающий себя орк презирал тех, кто занимается ручным трудом. Вождь орков был воином от рождения, никогда в жизни его руки не касались орудия, которое не было оружием : брился он ятаганом, костер разжигал взглядом, а плов ел ножом и вилкой – последняя в умелых руках страшнее ножа).

Чтобы вдохнуть в горцев боевой дух, Берен выехал перед строем и закричал: “Сыны Дортониона! Что вы будете делать без свободы?! Сорок веков или что-то около того смотрят на вас с высоты этих гор! У орков есть обоз, в обозе сапоги, жратва и маркитантки. Все это будет нашим! Вперед!” Килт его развевался по ветру, синяя краска скрывала лицо.

В гущу захватчиков полетел бочонок с вонючим органическим удобрением, – над его изготовлением повстанцы под предводительством Берена трудились всю ночь. Жаждущий избежать кровопролития вожак орков (!), отправил своего адъютанта к мятежникам с приказом немедленно убираться. Орчонок вернулся с известием, что главарь банды “склонен дать отрицательный ответ”. (Убираться там, где упал бочонок?! Мы не золотари, любезный…) Орки бросились в наступление. Что с них, с темных, взять? Эти твари “Brave Heart” не смотрели, даже имени Мэла Гибсона не слышали… Когда беоринги (в полном соответствии с планом секретной операции “Шашлык”) извлекли из травы супердлинные пики, волчьи всадники не успели даже притормозить. Остатки лотланнской армии смыло водой местной переплюйки, хлынувшей из разрушенной плотины (операция “Раздол”, запасной вариант). Следующий день начался с бунта. Часть повстанцев решила покинуть альянс, забрав с собой треть добычи. Берен изгнал их из Дортониона без оружия и припасов. “Как думаешь, Гили, зло я сейчас совершил или добро?” – спросил он оруженосца. “Добро, наверное, – рискнул предположить Гили, – это ж не кто-нибудь, а ты, да еще ради великой цели”... “То-то и оно, что зло, – ответил Берен, и пояснил: – иногда ради блага приходится творить зло. Главное при этом – понимать, что поступаешь плохо. А вот когда начинаются разговоры, что добра и зла не существует или что каждый придумывает, что есть добро и зло, вот тогда все, тогда душа погибает. Главное – не сомневаться в догматах. Пока ты еще не ударился в ереси, можешь делать гадости, сколько влезет. После каешься – и по новой”.

“То, что вещает из нее черный дух во время такого ее
состояния, достойно речей проклятого демона, это вещи,
которых вовсе нет в этой вполне порядочной девушке”
( Ю.Кернер. История девушки из Орлаха)

Этиль и Даэйрет попали в плен к беорингам. Их накормили и даже выдали по трофейному плащу рыцарей Аст Ахэ: черному, подбитому белым заячьим мехом. (Символизм такого прикида был внятен любому: “черные” – на самом деле белые и пушистые). В лагерь с очередной победой ввалился Берен. С начала военной компании он не пил, и выражение лица у него было прямо-таки зверское. “Тано, я – это ты, ты – это я” – в ужасе прошептала Этиль. Через дырочку во лбу в нее незамедлительно вселился Моргот. “Я! Самый большой и страшный! Самый крутой и сильный! НИКТО! НИКОГДА! НЕ ПОХВАЛИТСЯ! ТЕМ! ЧТО ВЗЯЛ! НАЛО МНОЙ! ВЕРХ!” – орал он, словно разгневанный пуберт, покуда Берен не зарубил Этиль (Горец предпочитал радикальные методы экзорцизма). За много лиг от места событий Мелькор вздрогнул. “Исцелить что ль кого?” – посетила его нечаянная мысль. Вала помедлил и зашагал к больничному крылу. Наблюдавший эту метаморфозу рыцарь Аст Ахэ только вздохнул. Всей Твердыне надолго запомнилась смерть лажовщика-менестреля, влезшего, по дурному обыкновению последних, на поле боя и успевшего произнести “ты – это я, Тано”. С тех пор обладателей крылатого сердца в солдаты не брали: себе дороже. А уж когда в Мелькора вселялся Слушающий Землю, все воины Твердыни незамедлительно отправлялись в битву за урожай.

Покончив с “Морготом”, Берен прошествовал в кусты, где, как всегда, задумался о высоком. Над седой равниной зимнего поля ветер собирал тучи. Между тучами и твердью что-то моталось, черной молнии подобное. “Женщина-вамп!” – понял Берен. Горец помчался в лагерь, призвал к себе снайпера Анардила и указал ему на цель. “Сбить можешь?” “Не-а, – покачал головой Анардил, – вот ежели спустится…” “Спустится. – хлопнул его по плечу Берен – Эй, Гили, сыграй мне что-нибудь!”. “Чем ты ее приманишь, ярн?” – усомнился стрелок. Не слушая его, Берен уже бежал вверх по склону. На вершине холма горец остановился, воткнул в грунт копье и, извиваясь вокруг импровизированного шеста, принялся медленно спускать с плеча диргол. “Мужской стриптиз. Она не устоит”. Обалдевшая вампирша забыла, как машут крыльями, и тяжело грянулась оземь. “Хотела бы ты примириться с Богами , дочь моя?” – спросил летучую мышь подошедший Берен. “А если я откажусь?” – Тхурингвэтиль спешно трансформировалась в сексапильную эльфийку. Берен с трудом перевел дух. “Тогда я отрублю тебе голову”. “А если покаюсь?” “Тогда голову все равно оттяпаю, но свечку за упокой, так и быть, поставлю”. Сторговаться не удалось, ярн взмахнул мечом. Подумав, он вытащил из-под обмякшего тела широкий кожаный плащ-крылья: хорошая штука. В Бетмена играть можно.

“Нет! Нет! – воскликнул гость намного торжественней, –
мои обязательства совершенно иного рода… и невеста тут
ни при чем. Черви, черви ожидают меня. Я – мертвец”.
(В. Ирвинг. Жених-призрак)

Берен поджидал войско Илльо неподалеку от руин замка Греттиров. В лагере свирепствовала эпидемия холеры: люди пили сырую воду. Уж сколько поколений были они вассалами Финрода, а эльфы так и не надоумили их кипятить каны. Эх, нет Старшим дела до бедствий смертных… Берена холера почтительно обходила стороной, – до такой степени горец был проспиртован. На помощь ему явились Бретильские Драконы в сопровождении Даэрона. Берен потащил эльфа на экскурсию по благоухающему стану. Там, где было почище, возвышался камень оклеенный объявлениями “Сниму чулан за труд подпаска”, “Работа. Не рудники!”, “Хродгар и Хрюндель были здесь” – и просто отпечатками ладоней. “Когда-то здесь был алтарь, – пояснил Берен менестрелю, – но с тех пор, как мы преодолели языческие предрассудки, этот валун – современный деловой центр и место стрелок. Тот, кто приносит на нем обет, умирает для мира. Ты говоришь с мертвым, Даэрон”. Эльф поглядел на Берена с робкой надеждой, но понял, что горец сильно преувеличивает.

“И дрались мы с шести часов утра до десяти часов,
и одних мы в воду загнали, и они там утонули,
других в лесу порубили, третьих на деревьях перестреляли,
а некоторые бежали,
и мы захватили десять знамен неприятельских и трубы”.
(М.Павич. Последняя любовь в Константинополе)

С самого начала битвы дела у Илльо шли скверно. Сперва на рыцарей Аст Ахэ обрушился запах. Холерный лагерь в ущелье – это вам не луга альпийские! Потом на них обрушилась Бретильская Драконармия. “Это не наши горцы!” – воскликнул Илльо, увертываясь от очередного болта. “Откуда ты знаешь?” – его оруженосец еле успел пригнуться. “Они попадают в цель!” Чтобы выманить горцев во чисту пустошь, Илльо решил совершить что-нибудь особенно зверское и жестокое. Скажем, показательную расправу. На глазах у обливающихся слезами беорингов, орки гнусно замучили свежий труп беренова лазутчика. (Замучить живого партизана не позволяла чувствительная натура слуг Тьмы). Зрелище не помогло, только настроение у всех испортилось.

Главной проблемой Берена оставались огромные орудия, которые тащила с собой армия черных. Семьи орудийщиков сидели в заложниках у Илльо. Берен обнаружил их и освободил. И вот, в самый разгар битвы перед ничего не подозревающими артиллеристами возникли их жены. Впереди шагала величественная мадам с криком: “Финвег! Ну, погоди!” Финвег Мар-Мэрдиган и его команда ответили дружным воплем ужаса. Последние несколько месяцев они наслаждались такой свободой! Военные сборы – что может быть лучше для настоящего мужчины? Никто не спрашивал, почему в доме нет денег, никто не устраивал скандалов по поводу лишней кружки пива, пропущенной в кабаке с друзьями… И вот теперь ярн снова хочет посадить им на шею этих мегер? “Там… Там моя ТЕЩА!!!” – заорал вдруг один из воинов. Илльо только зубами скрипнул. Выпусти Берен дракона, и то было бы легче. Женщина разорвала на себе рубаху, показав грудь . Тактичные рыцари Аст Ахэ отвернулись, время для атаки было безнадежно упущено. Делать нечего, Полуэльф выехал вперед и закричал: “Берен, выходи! Выходи, подлый трус!” Берен поморщился. “Вот оно как, оказывается! Сидишь себе, скажем, на черном троне, примус починяешь… А у ворот – Финголфин. На слабо берет. И свита выжидательно так на тебя смотрит. Словно беоринги на своего ярна”. Некоторое время противники лихо рубились на скаку, потом Берен упал с лошади. Илльо, как положено джентльмену, спешился, сражение продолжалось в грязи. Черный рыцарь вскоре упал, посмотрел на приближающегося Берена и прошептал: “Тано, сердце мое…” Со словами: “Это не Олимпийские игры!” Берен поспешил добить Полуэльфа. Не хватало еще, чтобы снова явился Моргот и насмерть перепугал все войско своими слоганами.

“Махмуд, поджигай!” – вопил ярн, удирая к своим рядам. Гили схватил факел и помчался к ближайшему нефтехранилищу. Пейзаж заволокло черным дымом. “Мельхар – Саддам проклятый, – докладывал князю Нимрос, – содрал по сребреннику за баррель!” “Демоны!” – ужаснулись беоринги. Рыцари Аст Ахэ шли прямо через огонь. Зрелище несгораемых рыцарей произвело на горцев такое впечатление, что через несколько секунд рядом с Береном остались лишь эльфы: его верные диадохи умчались “наводить порядок” в задних рядах. Ярн совсем было простился с жизнью, как вдруг услыхал песню про государя Финголфина. Собственно, опознал он только слова, а не мотив – тот просто отсутствовал (Гили волновался и от того фальшивил как никогда). “Долго черные не продержатся”. – понял Берен. И точно: забыв о князе, они помчались убивать менестреля. Гили сбили с ног, потом кто-то врубился в строй орков всем весом – своим, клинка, доспеха и щита. “Спасибо, ярн, что ты не помчался спасать меня верхом”, – благодарно думал Гили, пытаясь выползти из-под Берена (+ клинок + доспех + щит минус конь).

“С бедным Гренделем произошел
несчастный случай, – шепчу я. –
Такое может быть с каждым”
(Джон Гарднер. Грендель)

Болдог в драку не полез. Стоя в сторонке, он поджидал Берена. Много лет назад горец прихлопнул его сына от Прародительницы орков, права зачать ребенка с которой удостаивались только отличники строевой подготовки... Женщина-мечта ходила исключительно нагишом, была круглой дурой ( в ней вообще не было ни капли разума ), ее желтые глаза сияли во мраке как фары дальнего света...

При виде Берена Болдог отбросил самострел и спешился. Не потому, что хотел драться с ним на равных, понял Берен, а потому что проткнуть его копьем на скаку или просто застрелить – это было бы слишком просто . Со времен Императора Палпатина все великие злодеи именно так и погибали. Положительных героев следует убивать сразу и без затей! Болдог не знал этой простой истины и поплатился. Покуда он что-то вещал, намотав на руку Береновы хайры, горец испытывал смутное беспокойство. Причиной его являлся отнюдь не презренный страх смерти, о нет! Просто что-то выпирало из сапога, больно давя на ногу . Гномский самострел!!! Заряженный и взведенный, снятый с предохранителя, – горец весь день таскал его в голенище. Надежда трепыхнулась в сердце Берена как лягушонок в крынке со сливками . Он: а) элегантным движением руки снял латную перчатку, б) выхватил самострел из сапога (поножи ногродского доспеха крепились, видимо, на резиночке), в) прицелился в горло Болдога, г) обозвал его ублюдком, д) спустил курок. Орк, вежливо дожидавшийся окончания процесса, умер, и Берен отрубил ему голову. Жутковатый трофей он продемонстрировал собравшимся с высокого обрыва. К огорчению горца, никто даже не взглянул в его сторону: дортонионцы увязли в сражении с рыцарями Аст Ахэ. Обидевшись, Берен приказал подтащить катапульты и расстрелять всех черных. Когда он спустился в лагерь, все было уже кончено: даже раненых добили , заодно с жизнью избавляя от шмоток и сапог. Мамаша Кураж деловито упихивала в мешок чей-то шлем. На могиле Болдога Берен поставил столб с табличкой и начертал: “Здесь танцуют!”

“Ты не думай, я не какой-нибудь. Если что,
я и по-серьезному. Это ничего, что ты там
чьей-то женой была, ты мне по характеру
подходишь: я шустрых люблю”
(В.Ежов, Р. Ибрагимбеков. Белое солнце пустыни)

Освободив Дортонион, Берен отправился освобождать Финрода. Гили тем временем места себе не находил: морготова прислужница Даэйрет вызывала у парня самые противоречивые чувства. (Такая красивая женщина – и так плохо говорит об эльфах!) “Повезло тебе! – утешал плачущую пленницу Гили, – Если бы Моргот успел испортить тебя, Берен тебя убил бы . А так, глядишь, обойдется…” Берен о ней позаботился : позвал эльфов, попросил их осмотреть и расспросить Даэйрет. По результатам экспертизы эльфы заявили, что девушка не испорчена. Даэйрет счастья своего понимать не желала, допросы и осмотр не прибавили ей симпатии к нолдор, даже о Финроде она отзывалась самым неподобающим образом. В итоге Гили треснул ее по физиономии за оскорбление Величества. Будь рядом Берен, он остерег бы юношу от столь необдуманного поступка… “Все вы светлые таковы! Бить!! Безоружную!!! Женщину!!!! Целительницу!!!!! МЕНЕСТРЕЛЯ!!!!!!” Гили понял, что сейчас к ним сбежится весь лагерь, окрестные орки и Саурон в придачу. “Выбери что нибудь одно: или ты баба, или – оруженосец Твердыни!” – огрызнулся он. “А что, оруженосец не может быть девушкой? – обиделась Даэйрет. – В Аст Ахэ, к твоему сведению, права женщин уважают!” О феминизме Гили никогда не слышал, а из сказанного понял одно: Даэйрет все-таки баба, и обращаться с ней следует соответственно. “Мы, светлые, видим в женщине не воина, и не собрата по какому-то там Служению, – торжественно объявил он, опрокидывая собеседницу на сено, – а прекрасную даму и будущую маму!”

В оправдание Гили надо сказать, что девица сама того хотела. Во-первых, по-настоящему решительную женщину можно взять, лишь избив до беспамятства (Запомните: уничтожение драконов, а также прочие подвиги во имя Прекрасной Дамы, вкупе с сирвентами и цветами, Вам не помогут. Не тратьте время на уговоры!) Во-вторых, Даэйрет, не только плохо дралась. Она даже кричать не стала, сообразив, что никто не придет на помощь, и, в лучшем случае, она дождется от славных беорингов лишь нового потока похабных шуток . Короче, соблазнила паренька, вражина.

Переодетые морготовцами, воины Берена продвигались к цели по редкостно скверной дороге. Роль Сусанина взял на себя нолдо Элвитиль: без него этот путь сообщения никто бы не разыскал. Гили подозревал, что здесь применялись чары сокрытия: как иначе, прожив полторы сотни лет в Дортонионе, люди ни разу не натолкнулись на самый короткий путь к перевалу Анах? В действительности, никому кроме эльфов, способных считать мостом натянутую над пропастью бечевку и прятаться за леской от нежелательного внимания Врага, просто в голову не пришло бы назвать ЭТО – дорогой. (Теперь люди давали ей множество новых и красочных определений, благо талиска – язык меткий, живой и образный). “……………………………………………!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!”

- где-то на середине пути Берен обнаружил в отряде Даэйрет. Общение его с посторонними последнее время не отличалось разнообразием: он сразу же выхватил меч и вознамерился срубить ей голову. “Я – жена твоего побратима!” – кричала девушка. “Это правда, Гили?” – хмуро спросил Берен. “Видишь ли, – мальчишка был красен как рак, – Формально мы не расписаны, но ты и Лютиэн, кажется, тоже…” “Хорошая у меня родня! – восхитился Берен. – Сын крестьянина, Тингол и вражья прислужница. Дурдом, а не семейка!” “Будь у тебя больше опыта, – вечером на привале поучал он Гили, – ты бы знал, что все женщины одинаковы. Это по первому разу всегда кажется, что рыба есть только в одной речке… Из-за этого мужчина начинает делать глупости”. “Золотые слова, Берен. – заявил подошедший к ним Даэрон, – Почему бы тебе самому не отправиться на рыбалку в другое место?”

Армия Спасения Финрода Фелагунда остановилась на ночь в глухом ущелье, не ведая, что на них уже точат кинжалы хищные феаноринги. “Я нашел Лютиэн! Там толпа морготовцев тащит куда-то темноволосую девицу с короткой стрижкой” – обрадовал своих Хисэлин. “Свои мы!!!” – напрасно кричал эльфам Гили. Битву прекратил Даэрон. Певец-передовик проорал “Нолдолантэ” за несколько сотен лет до того как Маглор сей плач придумал. Нолдор так этому удивились, что даже стрелять перестали. Только Гили уже погиб... А кто виноват? Порча виновата. Это из-за нее, проклятой, отказало у Хисэлина инфракрасное зрение и классовое чутье на слуг Врага! Чтобы замять досадное недоразумение, Берен предложил нолдор составить ему компанию при штурме Тол-ин-Гаурхот. В порядке виры. “А ты точно знаешь, что Саурона там нет?” – колебался предводитель отряда Фейнарин. “Голову даю на отсечение! – взгляд Берена остановился на Даэйрет. – Вот ее голову и даю”.

“Я говорю, что выбросил он тело
В дыру, куда сливали нечистоты”
(Д.Чосер. Кентерберрийские рассказы)

“Мы дезертиры из Дортониона, где в горах много-много диких беорингов! – кричали береновы сподвижники, приближаясь к крепости. – У нас пленник для вашего Повелителя, только мы вам его не дадим: самим выслужиться охота!” Выслужиться хотелось всем. У ворот вспыхнула драка. Засадный полк Берена с гиканьем и свистом стартовал с ближайшего холма. Даэрон скакал следом за Фейнарином, пугая орков именем Тинувиэль. Все бы ничего, но Саурон тоже решил принять участие в развлечении. В самый неподходящий момент он появился у стен крепости. Берен со товарищи еле успели поднять мост перед носом Майя. Тут, правда, выяснилось, что мост следует опустить. Лучше поздно, чем никогда: к мосту, который уже почти подняли, подошел отряд Хисэлина, и Даэрон – с ними! (Где шлялись Хисэлин и Даэрон при условии, что Фейнарин, одновременно с ними помчавшийся на выручку Берена, успел за это время очистить мост, отбить ворота, подняться на стены и захватить башню, – так и осталось тайной). Войти в крепость опоздавшим не дали: черные рыцари скинули Хисэлина с моста. Выругавшись, Даэрон стянул кольчугу и сиганул следом: “в полном доспехе и нолдор тонут”. Майя поднял руку, применил великую Силу, и меч Берена переломился под ним.

…Больше всего на свете Саурон хотел, чтобы его любили. У Мелькора были рыцари. У Финрода – нолдор. У Берена были беоринги. И только у Повелителя Воинов никого не было. Даже собаки! Он хотел создать нечто вроде уз т’аэро-ири, чтобы привязывать к себе верных людей, как то желал Мелькор. Но Мелькор не спешил открывать ему эту тайну, и Гортхауэр довольствовался верностью подонков (таких как Илльо) , замешанной на корысти и страхе. Берен был нужен ему живым потому, что Майя хотел узнать, как тот добился всенародного признания. Горец тайны Врагу не открыл, и Майя пообещал Берену расправиться с ним так, чтобы при воспоминании об этом у всех кровь стыла в жилах. При этом он добавил, что свидетелей у смерти горца не будет. “Никто не донесет до твоих пастухов весть о том, с каким достоинством и в каких мучениях погиб сын Барахира”. У кого в таком случае должна кровь стыть в жилах при мысли о его гибели, Берен так и не понял. Рассуждения Майя отличались логикой не более, чем его речь – изысканностью. “Берен, ты глупец, ты просрал свой единственный шанс! – возмущался Саурон. – И чего тебе не хватало?” “Саурон, ты не поймешь. – скорбно ответствовал Берен. – Ты родился не от плоти и крови… будь у тебя хоть какая-то мать, понял бы. А так – нет. Делай, что собирался”. Матери у Саурона не было. Как и у Манвэ, Мэлиан, Финвэ и прочих достойных личностей... Где уж им, сиротинушкам, понимать про любовь и верность?

“Для Лютиэн ты был игрушкой, минутной прихотью, неутомимым в постели жеребцом, каких не водится среди этих полуевнухов-эльфов!” – Майя решил напоследок обидеть беоринга. “Тху начитался Сапковского” – понял Берен. Не добившись от горца ответа, Майя затянул заклинание, у Берена обострились зрение, чутье и слух. Резкий свет, звуки и запахи теперь причиняли ему почти нестерпимую головную боль. “Тху наслал на меня Похмелье, – понял беоринг. – Убийца! Хоть бы налил сперва…” Его отвели в подземелье, к Финроду и Ко. “Скажешь, как обошел осанвэ, убью, – пообещал Саурон, – На посторонние темы трепаться не разрешаю. Счастливо оставаться”. Берен огляделся. “Где мы?” – спросил он шепотом. “В старом очистном коллекторе, – ответил Вильварин. – Тихо!” Но горец не удержался: “Ном, у меня две новости. Одна хорошая: план сработал, вторая плохая: ну и что это нам дало?” “Это оффтопик, Берен, – прогремел под сводами голос Саурона. – Выношу тебе первое серьезное предупреждение”. Из отверстия в стене вылезла серая волчица и съела Вильварина. Тху был Жестоким модератором.

“Прежде мира померимся
смертью в битве,
железом, лезвиями,
а согласья потом достигнем”
(Битва при Мэлдоне)

Берен так торопился на Тол-ин-Гаурхот, что раненых тащить с собой не мог. Он складировал их под опекой Даэйрет на укромной полянке, пообещав при случае заглянуть проведать. Когда чуть позже на лазарет набрела Лютиэн, вокруг в беспорядке валялись покойники, раненые и беременная красотка. Все в состоянии отключки. Достучавшись до очнувшегося ради столь важной особы ратника, Лютиэн выяснила, где пропадает ее супруг. Конечно, принцесса переживала за Берена, но, вместе с тем она ощутила странное облегчение. Значит, Берен все же не предал своего короля . (До этого момента принцесса сильно сомневалась в Берене. Даже рукопись “Атрабет”, прочтенная в Нарготронде, не смогла убедить ее до конца). Чтобы обезопасить лагерь, уходя, она обвязала его веревкой. На веревке болтались красные флажки (от волков) и заклятье (от всех остальных). Теперь обнаружить стоянку мог далеко не каждый. Посланные эльфами Фингона санитары, к примеру, смогли не сразу и долго плутали по горам, восхваляя искусство дочери Тингола.

Пока Саурон разбирался с беорингом, у Тол-ин-Гаурхот на разных берегах реки собрались объединенные силы людей и эльфов. Между лагерями велась активная переписка. Важные сообщения привязывали к стрелам и отправляли соседям. “Артанор Каримбэ эарну Хурину привет шлет! Что молчишь, поймал что ли?” Саурон надеялся, что еще сутки такой эпистолярной активности – и проблема осады решится сама собой.

В отличии от принцессы Лютиэн, Хурин в предательство Берена не верил. Он вообще был прям как древко алебарды, и правду рубил как орочьи головы. Князь никогда не умел по-настоящему прикидываться, скрывать те чувства, которые есть, и изображать те, которых нет. Дор Ломинские дипломаты иной раз ночей не спали, придумывая, как бы замять очередное высказывание вождя. Эльфы Хурина в свои планы посвящать избегали: растреплет, зато и Моргот потом потерпел с ним полную неудачу. Пытаясь посеять в душе Хурина сомнения, Враг чувствовал себя как сложный компьютерный вирус сдуру вздумавший поломать счеты.

Саурон отправил к хадорингам посла с предложением меняться: снятие осады за жизни Фелагунда и Берена. Посла послали. Конечно, всем было очень жаль Финрода, да и беоринг – человек не плохой. Но… Во-первых, с террористами, захватившими заложников, не разговаривают. Во-вторых, за короля и ярна вполне можно отомстить посмертно. А главное: не идти же домой, когда все уже настроились подраться?!

Финрод, сидя в подвале, пытался вообразить форму боли. Он изваял бы ее из обсидиана: изломанное взорванное изнутри нечто, сплошные острые грани, иглы и лезвия – и переход в тяжкое, тягучее, тяжелое, черное, – боль походила на ежика в мазуте. Такое и раньше случалось с Фелагундом. Любил он, задумавшись, рисовать стилом каракули, от которых в ужасе разбегались придворные психоаналитики. По приказанию Саурона, Финроду сломали пальцы. Теперь они не раскладывались веером, как у всякого нормального нолдо, и вот уже третьи сутки король пытался срастить их обратно. Черный Майя не понял главного: Финрод был не просто Мастером, а Мастером по Целительству.

“Не помню, говорил ли я тебе, Берен, что волколак – это не только ценный мех, но и два-три центнера высококалорийного мяса? Вдвоем до подхода своих мы как-нибудь продержимся. – Фелагунд критически оглядел отъевшуюся волчицу, сложил пальцы “козой” и предупредил ее: “пасть порву, позорная!”. Берен в который раз подивился мудрости государя: так точно рассчитать миг своего освобождения! У волчицы, однако, имелись свои взгляды на то, кто здесь завтрак туриста, и Берен остался один.

На следующее утро Саурон снова отправил к хадорингам посланца. На этот раз им стал молодой воин Аст Ахэ по имени Кийто. Кийто натянул доспех и ждал благословения повелителя Воинов. “Не бойся, я с тобой” – произнес Майя положенную формулу. Обрадованный Кийто вскочил на коня и помчался к дор-ломинцам. Плавучий мост за его спиной сразу же подтянули к крепости. “Я смотрю, он обрекает на смерть всех своих посланцев – глянь, куда уплыл мост” - неодобрительно заметил Хурин проводив взглядом понтон, взвесил в руке топор и решительно направился к Кийто. “А как же… дипломатическая неприкосновенность?” – удивился рыцарь. Хурин ударил секирой в бок незадачливого парламентера, лезвие разрубило кольчугу, плоть и ребра . Любой нормальный файтер после такого отправился бы если не к Намо, то уж прямехонько в реанимацию, а вредный Кийто продолжал рубиться как ни в чем не бывало! Под конец поединка Хурину стало казаться, что даже нашинкуй он парня как капусту, тот все равно ничего не заметит. Отогнав особо красочное видение (вокруг прыгали крайне агрессивно настроенные руки и ноги), Хурин засветил врагу топором по шее. Это было уж слишком, Кийто упал с моста и утопился. “Если еще хоть кто-то заговорит со мной о переговорах, – прокричал Хурин в сторону крепости, – убью на месте!”

“Царь Ахиллес между ними рыдание горькое начал,
Грозные руки на грудь положив бездыханного друга:
“Радуйся, храбрый Патрокл! и в Аидовом радуйся доме!
Все для тебя совершаю я, что совершить обрекался:
Гектор сюда привлечен и повергнется псам на терзанье;
Окрест костра твоего обезглавлю двенадцать славнейших
Юных троянских сынов, за смерть твою отомщая”
(Гомер. Илиада)

По берегу реки эльфы тащили гигантскую катапульту. Саурон представил, что сотворит это чудо враждебной техники с его замком и отрядил волков сожрать ракетчиков на месте. Волков встретил Хуан. Лютиэн катапульта до крайности заинтересовала. Дикая эльфийка никогда не видела таких больших сложных устройств. Принцесса сбросила капюшон плаща-невидимки и шагнула на поляну . У нолдор крепкие нервы. При виде плывущей в воздухе женской головки (все остальное было укрыто плащом), они не дрогнули и учтиво приветствовали принцессу. Один из эльфов был занят сложными расчетами. “А это что за руны?” – удивилась Лютиэн. “Это не руны, Ваше Чеширское Высочество, – вздохнул нолдо. – Это цифры. С их помощью мы узнаем как попасть в цель”. “Волшебство!” – захлопала в ладошки принцесса. Со счетом у Лютиэн дела обстояли еще хуже, чем с чтением. Начался штурм, принцесса побежала к воротам. А орудийная команда нашла применение атакующим волкам.

Не прекращая орудовать секирой, Хурин пригнулся. Рядом что-то просвистело и Хуор проводил удаляющийся предмет взглядом. “Низко летит. К дождю, наверное”. “Наша что ль собачка?” – переспросил его брат, припомнив волкодава принцессы. “Не-а… Это не наша. Это наркоманская” – бросил Хуор. Саурон выглянул в бойницу. По равнине бесконечного заката стремительно приближалось нечто темное. Приглядевшись, Майя узнал Драуглуина. “Воздушная тревога! Все в укрытие!” – надрывался командир гарнизона. Два рыцаря, от которых ощутимо тянуло травой Видящих (мар’и хуан-на), остались маячить на башне: небесные волки были им не в диковинку. “По направлению они уже пристрелялись – заметил один из офицеров, – По расстоянию будут пристреливаться дольше. Сами виноваты: аэродинамические свойства волков не те же, что у булыжника. Драуглуин тем временем кое-как отлепился от стены и заковылял к Майя. “Убью за пекинеса!” – подумал Саурон.

Когда пали ворота, Саурон превратился в волка. Гаур бежал быстрее лани… И тут его увидел Хуан. “А посторонись-ка ты, кнесинка!” – прорычал Волкодав, заслоняя собою Лютиэн. Справиться с Хуаном не получилось: пес оказался пушист как персидская киска, наглотавшийся шерсти Саурон сдался и согласился передать Лютиэн власть над крепостью. Принцесса закрыла глаза. В тот же миг ее хорошенькая головка оказалась забита проектной документацией, архитектурными решениями, планами эвакуации этажей (с первого по восьмой включительно), инструкциями, актами, сметами, проектом реконструкции и капитального ремонта, докладными записками, отчетами, жалобами жильцов, данными о системах охраны и видеонаблюдения. Поверх этого перед глазами Лютиэн плавала надпись: “Емкость недостаточна. Вставьте другой диск” . Впрочем, похоже, злодей немного перестарался. “Ой! Я знаю Кун фу, Каратэ… и много других страшных слов!” – в восторге подумала принцесса. Саурон превратился в летучую мышь. “Девушка! Девушка! Можно с вами познакомиться?” – кричал Артанор, принимая его за Тхуринэйтель. Саурон еле крылья унес. С Лютиэн же творилось что-то странное. Она ощущала крепость как тело: от сорванной (прямым попаданием из катапульты) крыши, до темных как подсознание подвалов с виски. Ну, и где же здесь Берен? Правильно. Как всегда, в заднице… В комплекте с крепостью Лютиэн достался набор паролей к рыцарям Аст Ахэ, и теперь воля сражающихся была ее волей. Лютиэн крикнула им “прекратить!” и рыцари немедленно прекратили. А вот хадорингам прекращать никто не приказывал… Некоторое время они по инерции добивали черных, но вскоре поняли, что самое время эвакуироваться. Падение Тол-ин-Гаурхот напоминало недоброй памяти 11 сентября, только без жертв. Правда, потом начали умирать рыцари Аст Ахэ, но этот факт, как обычно, списали на Моргота. Черные вообще вели себя странно: не требовали еды, не бунтовали, не пытались бежать. Ударишь – смолчат, пошлешь – пойдут. Похоже Саурон переживал напрасно: как показало вскрытие, рыцари тьмы просто жить без него не могли.

Берена было сочли умершим, но он очнулся, схватил спавшую рядом жену и потащил к реке, где, набрав полную пригоршню ледяной воды, вылил ее на физиономию принцессы: “Пора вставать, любимая! Время готовить завтрак”.

“Давайте поговорим о более веселых вещах.
Что слышно насчет холеры в Одессе?”
(Шолом-Алейхем. Тевье-молочник)

Финрода похоронили, и Берен впал в долгую депрессию. Хурин сравнивал родича с лососем по завершении нереста: икру метать больше не перед кем, остается только плыть кверху брюхом. “Вся наша победа – Хуану под хвост. Моргот слишком силен. – мрачно сообщил князю беоринг. – А ведь Финрод на что-то надеялся. На что? Я требую у Богов ответа: Что делать? Кто виноват – мы уже знаем”. (Так Берен первым из смертных задумался о смысле жизни…) “Как это, что делать?” – удивился Хурин. – Прыгать надо. В смысле, черных бить. А мне вот третью ночь кошмар снится. Будто иду я по огромному кургану (“Апофеоз войны” Верещагина видел? Что-то вроде). А за спиной у меня – главный страх и есть. Третью ночь не могу обернуться! Все думаю, с чего бы это: с перепою али пророчество? Ты как считаешь?”

“Моргот у тебя за спиной. – обрадовал князя Берен. – Морально готовься. Или тебе твой сон по Фрейду истолковать? Только это еще страшнее будет!”

“Даже солнце номинально той же солнечной системы,
Но под нашим дивным солнцем все цветет и колосится,
А под их противным солнцем все со страшной силой мрет”.
(М. Щербаков)

Покуда Берен предсказывал Хурину всякие ужасы, Даэйрет собралась топиться. Прошлой ночью к ней снова приходил бард, глаза которого были полны синего огня (от спайса что ли?) Злобный ментат довел Даэйрет до истерики своими вопросами, потом велел отпоить ее водой и спрашивал дальше. Она не помнила, чем закончился этот кошмар, – наверное, она потеряла сознание, и он оставил ее в покое. Бардов хлебом не корми, дай морготову скверну поисцелять. А так как обычно предполагаемые ее носители в руках бардов скоропостижно умирают, не мудрено, что к Даэйрет скоро выстроилась целая очередь добрых целителей с горящими глазами. Одного этого с лихвой бы хватило, а тут еще и Учитель Морготом оказался… Даэйрет мысленно перебирала самые грустные предания Аст Ахэ. Одиннадцать эльфов Финрода умирали не напоказ, не на белой скале, а во мраке подземелья… В сравнении с этим скромным подвигом, помпезная показуха устроенная исполненными гордыни Эллери Ахэ на склонах Таниквэтиль, просто никуда не годилась. На свету и в присутствии Учителя помереть-то каждый может! А вы в подвале попробуйте, – это ж темноты и мышей не бояться надо! Вообще, у этих эльфов все было как в Аст Ахэ, но только лучше. Вместо седого Мелькора – златокудрый Финрод, вместо ужасных ожогов – изломанные пальцы, вместо мрачного поля черных маков – нарядные заросли алфирина. Даже вместо убитого Полуэльфа обнаружился очень похожий на него, но вполне чистокровный нолдо. Айренар этот хвостом ходил за Даэйрет, из чего она сделала вывод (совершенно верный, надо сказать), что эльф является очередным бардом. Он вскоре обрадовал Даэйрет известием, что она ждет ребенка. В первый момент та подумала было избавиться от проблемы (в Аст Ахэ не было запрета на аборты). И вдруг одно это соображение – “в Аст Ахэ считалось” – разом сделало для нее противным все намерение. За Даэйрет можно только порадоваться, но сколько же предстояло переосмыслить бедняжке, руководствуясь этим принципом! Ведь среди рыцарей Аст Ахэ принято было также читать умные книжки, быть честными и даже мыть руки перед едой!

Из лагеря близ Тол Сирион Берен удрал на плоту в глухую полночь. Вместе с ним сбежали все, кто побывал в плену у Саурона. Вокруг толпами бродили барды, и, не обнаружив на Даэйрет морготовой скверны, они явно не прочь были поискать ее на ком-нибудь еще. Айренар отчалил вместе со всеми: бард-то он бард, но в плену на оккупированной территории просидел лет десять. Элвитиль, в свою очередь, тоже присоединился к отряду: до мятежа в Дортонионе он вкалывал на вражьих предприятиях. За такое и Очищение схлопотать можно.

“Кто жил до христианского ученья,
Тот бога чтил не так, как мы должны.
Таков и я. За эти упущенья,
Не за иное мы осуждены,
И здесь, по приговору высшей воли,
Мы жаждем и надежды лишены”
(Данте.Комедия)

На одной из стоянок Берен и Лютиэн удалились в лес. Некоторое время спустя, народ забеспокоился. “Пойду-ка я поищу целебных трав”. – Элвитиль поднялся. “Лучше мы застанем их в неловком положении, чем мертвыми. Я с тобой” – поддержал его Айренар. “Мы тоже!” – с энтузиазмом присоединились беоринги, но их не взяли. А зря: Берен и Лютиэн ничего такого не делали, они… разговаривали. И исключительно о смысле жизни.

“Когда я пугал Хурина, мне было видение. – вещал Берен супруге. – Я видел Арду. На севере сидел Моргот и пил со своими рыцарями, на востоке было полно язычников, запад сиял как лампа в тыщу ватт, но был совершенно непригоден для обитания смертных. Тогда я посмотрел вниз и узрел Шеол. Или Лимб, – я не силен в этих тонкостях. Короче, там были мертвецы. Моргот и некий английский Профессор (не иначе – его прислужник!) брешут, что люди уходят из мира, но под землей они были набиты как шпроты в банке, и не было им надежды”. (Так Берен утратил веру в себя). А вот Лютиэн продолжала верить в него, ведь какое право она имеет перестать, если Финрод продолжал верить в него даже в застенках Тол-ин-Гаурхот, до самой смерти? Да, если б не авторитет Фелагунда, не видать Берену от жены доверия как своих ушей! Чтобы подбодрить мужа, принцесса заставила его на память пересказать ей текст “Атрабет”. Разумеется, после нарготрондского пленения она знала символ веры наизусть, но вот Берену явно требовались напоминания. Испытанное средство помогло, припомнив “Атрабет” беоринг сразу же исцелился духовно, вспомнил, где Дао зарыто и собрался за Сильмариллом.

Белериандская примета гласит: как Сильмарилл помянешь, так феаноринги и появятся… Приключившийся на траве некрасивый мордобой был бы последним в жизни беоринга, если бы не… РОЯЛЬ В КУСТАХ! Ура! В самый ответственный момент из зарослей в полном составе выдралась армия Ородрета усиленная Даэроном с флейтой и Айренаром за компанию. Феаноринги были с треском изгнаны из Нарготронда. Куруфин, правда, успел ранить беоринга.

Войско Ородрета оказалось в кустах вот по какой причине. Накануне в Нарготронде разразился грандиозный скандал. Эленхильд обвинила феанорингов в покушении на изнасилование Лютиэн. “Ты сообщил Тинголу, что женишься на его дочери, а она не хотела этого брака. – заявила бардесса Келегорму. – Как еще понимать твои поступки?” “Ну… Я-то имел в виду фиктивный брак по политическим мотивам, – удивился нолдо. – А вы что подумали? Эленхильд, такие мысли – признак порчи!”

Когда в город пришли известия о мятеже в Дортонионе, в тронном зале начался стихийный митинг. Все ждали, что король поведет их в бой… Через пару суток, когда народ был уже достаточно промаринован, из своих покоев вышел Ородрет. “Значит, так. – он обвел зал тяжелым взглядом. – Последние новости: Фингон разбил Саурона, Берен освободил Дортонион, и даже спеша к Тол Сирион со всех ног, мы не застанем там Финрода живым. Всем стыдно?!”. “Не-а, – подумали эльфы, – мы что ли здесь два дня размышляли, Фангорн ты наш дубовый?” “Тем не менее, мы выступаем. – продолжил король, – Зачем, я еще не придумал. Но все равно обидно: все вокруг дерутся, а мы тут как самые дивные…”

“Зрелище пробирало до костей.
Это вам не пятьдесят гробов
друг на дружке в чулане”.
(Сальвадор Дали. Тайная жизнь)

Выздоравливал Берен в гостях у леди Галадриэль и не переставал удивляться совершенно новому для него порядку. Все ее воины обитали в отдельной казарме (увольнительные получать у Келеборна), общежитие для дам и семейных пар находилось на женской половине дома (верхний этаж + злющий комендант, связанные простыни из окна и прочие прелести общаги). Селились по-нолдорски: уплотненно, – принцессе Лютиэн и князю Берену досталась всего одна комнатушка на женской половине. Зато парадная зала этого палаццо была расписана красочными картинками в стиле “коридор детской поликлиники”, так что гости надолго утрачивали дар речи. Берен на своем веку многое повидал, и то глаза у него стали как плошки. На северной стене красовались звезды над вершинами Пелори, на западной раскинулся золотой сад, на юге гордо высился беленький Тирион, а вот восточная стена была выкрашена очевидно последней оставшейся на складе краской: снизу темно-синей, а сверху – чуть посветлее (так Берен первым из людей увидел море).

С Лютиэн горец ночами… вел долгие душеспасительные беседы. По-другому не получалось – любой разговор неизбежно сводился к догматике. А стоило Берену разжиться парой синяков на охоте, как Лютиэн принималась пенять ему за презрение к “Брату Ослу”. Однажды Берен решил было вспомнить былые дни и сделал ей комплимент. “Не знаю, как там на Западе, в Блаженном краю, но эта земля…пока есть ты…она оправдана. Солнце существует лишь для того, чтобы согревать тебя и т.д. и т.п.” – все, что обычно он говорил девушкам. “Берен, да это же ересь! – в ужасе воскликнула принцесса. – Никем из нас не может быть оправдан и спасен мир, разве только в одних глазах, полных любви… Но и тогда оправдываем не мы, а любовь… Но любовь – это еще не все, Берен”. За сим следовала длинная лекция о том, как вредно сверх меры превозносить отдельные дары и добродетели. И какая тут личная жизнь?! Берену временами казалось, что он обнимает не жену, а толстый том “Суммы Теологии”. Вскоре его это вконец достало, и горец собрался в дорогу.

“И вы… и вы способны допустить
Сравнение любовных похождений
С походом крестоносцев на защиту
Святыни нашей?”
(Эдмон Ростан. Принцесса Греза)

Дойдя до могилы Финрода, Берен постригся и воззвал к Эру: “Ты дал нам свободу воли, но я отдаю тебе свою жизнь. Я подобен человеку, что поставил свою голову на кон в игре жребиев: если потеряю, то все и сразу”. И в прежние времена случалось, что люди взывали к Единому, но никто никогда еще не пытался на него поставить. Заядлый игрок Финрод воспитал достойного ученика. Столь необычная молитва не осталась без ответа. Сверху свесилась огромная ладонь и ласково потрепала беоринга по головке.

Берен прибыл в Дортонион, а следом за ним на тинг примчался лорд Маглор. “Не ходи за Камнем, – предложил он беорингу. – Становись лучше нашим союзником. А мы тебе за это кошель с серебром сейчас и Сильмарилл через десять лет”. Берен с презрением отверг нолдорские сребренники и объявил об отречении от престола, сообщив, что Сильмарилл добывать пойдет сам, и не за ради штампа в паспорте (это мещанство!), а ради надежды. Из-за принцессы в Ангбанд тащиться не стоит, не в сказке живем, все равно она уже лежала в его объятиях . Вот мир спасать – дело другое! Встать вровень с такими героями как Фолко Брэндибэк – да это же мечта любого приключенца!

Дортонионцы в ответ отреклись от своего князя – иметь предводителем скина-бессеребренника горцам не улыбалось.

…И отправился Берен в Ангбанд за Сильмариллом. Самое удивительное, что именно там Камень и оказался!

“Денежки я приберу, – мужским басом
сказала сестра, – нечего им тут валяться.
- Сгребла птичьей лапой этикетки
и стала таять в воздухе”
(М.Булгаков. Мастер и Маргарита)

Перед тем, как ступить на Черную Дорогу, Берен воззвал к Варде и попросил ее подать знак, вправду ли он поступает так, как завещал владыка Финрод. Дорога через Анфауглит напоминала путешествие по раскаленному противню. Во всяком случае, Берен чувствовал себя шкваркой Пройденное расстояние он измерял перебирая рябиновые четки. К вечеру доплелся до развалин заставы, повертел в руках старый эльфийский череп: “Бедный эльда”, сожрал четки и завалился спать. Берен был неплохим альпинистом, но скверным бедуином: воды с собой почти не взял, руководствуясь тем, что в горах не было никаких трудностей с невосполнимой потерей влаги: снега – заешься . В пустыне отважный горец столкнулся с неожиданной проблемой – там не было снега!!! Ну кто бы мог подумать! Ледоруб и кошки пришлось бросить…

На следующие сутки унылый пейзаж изменился: вместо серого пепла впереди расстилалось ровное черное плато. “Здесь не один огонь потрудился, – понял Берен. – Нет, эту равнину создала еще и воля, разумная и злая воля”. (Проводники этой воли – бригада орков с катком, укладывали асфальт неподалеку). Дела у горца складывались не слишком удачно. Воду он ухитрился разлить, мех потерял, красиво умереть – и то не вышло. Только Берен улегся в красивой позе – лицо под капюшоном, меч на груди, – его скрутило от жажды. Он заехал рукояткой меча сам себе по зубам и в конце концов скрючился на боку, обвив меч руками и ногами . В такой интересной позиции и застала его буря, посланная Валар в пустыню. Спасая подшефного горца от жажды, Владыки, как всегда, действовали с размахом. Циклон накрыл весь Анфауглит, молнии так и сверкали, а что одинокий Берен на плато – идеальный громоотвод в спешке никто и не подумал. “Ой, спасибо вам, благодетели!” – охал горец, уворачиваясь от очередного разряда. Зато после дождя идти стало веселее. Беоринг радостно шлепал по лужам, в которых отражались облака и звезды. Берен держал путь прямо на Валакирку (Серп помещенный Валар на севере небосвода, как ответ Молоту Моргота) , что мерцала и вверху и внизу, в зеркале вод . Берена эта гностическая картинка не смущала, после каргондских попоек горец привык к удвоению всего сущего. Сапоги и обмотки он снял, и теперь шлепал босиком, а они сушились за на ходу, вися у него за плечами. Портянки развевались за спиной Берена подобно двум белым крылам.

О миражах – глюках, преследующих странников в пустыне, беоринг слышал не раз. Сперва он наткнулся на старую лампу – вылетевший из нее бородатый Майя умчался в неизвестном направлении, предварительно обозвав горца Джафаром. Чуть позже за Береном увязался юный падаван. Он уверял, что прилетел со звезд и упорно именовал Анфауглит Татуином. Мальчишка зачем-то хотел, чтобы Берен нарисовал ему барашка.

Так что, когда из зыбкого марева выскочили огромный волк и черная упырица, Берен лишь сплюнул три раза через левое плечо. Волк тут же плюхнулся на задние лапы, а вампирша грянулась оземь и обернулась красной девицей.

“Там Черный Папа сарацинов держит свой двор
и плетет сети, дабы накрыть ими и уничтожить
христианский мир, оттуда шлет он нам на гибель
армию наемных убийц, еретиков и отравителей”.
(Роберт Ирвин. Арабский кошмар)

Хватившись Берена, Лютиэн поняла, что без нее он точно пропадет, о чем и сообщила Келеборну с Галадриэлью. “Если бы у тебя был какой-то разумный замысел, я бы постаралась тебя удержать, связать и посадить под замок, – доверительно сообщила ей родственница, – но дуракам, говорят, везет”… В Каргонд принцесса прибыла уже после изгнания Берена, и новый князь Роуэн Мар-Хардинг в ужасе глядел на представшую перед ним принцессу. Шея королевны была горда как башня, и два серых глаза девы – как бдительные дозорные с луками наготове , талия как донжон химрингский. Она казалась ему высокой как звезды, крутой как склоны Пелор и грозной как оркИ со знаменами. “Я напугать его хотел, а не изгнать” – лепетал Хардинг. Лютиэн еще немного постояла укором совести и исчезла. На границе Анфауглит она натянула плащ Тхурингвэтиль (барды сказали, что он не заразный в плане скверны, но санитарную обработку произвели), на Хуана набросила трофейную волчью шкуру. В ниспосланную Валар грозу принцесса едва не погибла и долго вилась меж молний, не имея возможности зайти на посадку. Воссоединившись, супруги произвели подсчет припасов. Итог получился печальный. “Ну, я пошел! – критически обозрев горстку лембас, Хуан заговорил второй раз в жизни, – Дружба дружбой, а в Ангбанд я лезть не подписывался. Саурон из меня чучело сделает. Или коврик для ванной... Кстати, – вдруг заговорил он нездешним голосом, – тут кто-то знак просил… Вот те знак, семиотик несчастный. Знай, Финрод так и планировал: заслать тебя в Ангбанд без всякой военной поддержки с припасами в один конец. Доволен?”

Лютиэн обрядила Берена в волчью шкуру. Берен попробовал передвигаться – получилось похоже на бег в мешке. Сама она, накинув плащ, побежала, ловя восходящие потоки. Дельтаплан принцессы быстро набрал высоту. Путь понемногу подходил к концу, и Лютиэн радовалась этому обстоятельству: Берен в волчьем облике жрал как гаур, а запасы “Pedigree” подходили к концу. На третьи сутки им встретился саблезубый волк-мутант, сбежавший из ангбандских лабораторий: глаза зверя горели красным огнем, а ростом он превосходил лошадь. “Усыплять таких надо. – заметила Лютиэн, взмахивая снотворным плащом, – тупиковая ветвь эволюции”. Встречный патруль черных рыцарей доставил путников в Ангбанд.

Берена обыскали, но кроме меча ничего не нашли: Ангрист, нож Келегорма, был привязан вдоль предплечья”. Берен только диву давался. Куда девалась обычная выучка воинов Аст Ахэ?! “Пожалуй, следовало протащить сюда за пазухой катапульту” – с сожалением думал он. Гнездо международного терроризма оказалось на удивление красивым, но местные сарацины явно предпочитали изображению узор. Берен зевнул. Скучно, как книжка без картинок – горец таких никогда не читал. Ни гобелены, ни роспись на потолке не рассказывали о чьих-то деяниях, совершенных в минувшие дни . Сплошные орнаменты да листики-цветочки. У Намо, должно быть, и то интереснее! Их провели через длинную анфиладу залов. На полу одного из них красовался прихотливый узор: каждая плитка вырезана в форме ящерицы – кто-то из мастеров насмотрелся репродукций Эшера. В тронном зале яблоку негде было упасть: все сбежались смотреть как Берен у Мелькора Сильмарилл отбирать будет. Любили рыцари Аст Ахэ анекдоты.

“м-р Примби , чистое ничто, осознал себя в качестве
средоточия всех прошедших и грядущих времен.
Легкая сдвинутость – не слишком дорогая цена за это знание”.
(К. Юнг. Отношения между Я и бессознательным)

Мелькор, сидевший на обсидиановом троне, был прекрасен и печален. Над головой его витала в воздухе железная корона. Лютиэн запела. У рыцарей Аст Ахэ от ее голоса звезды из глаз посыпались. Звезды были красивые и на загадочную Не-Тьму походили мало. Мелькор немедля погрузил учеников в сон: нечего на эльфийскую агитацию смотреть. Берен потребовал у Мелькора Камни. В припадке мазохизма Враг слез с трона и схватился за Сильмарилл. Раздалось шипение, в воздухе запахло паленым. “Так будет с любой смертной плотью – предупредил горца Вала. – Предлагаю пари: сможешь пронести Камень хоть десять шагов, клянусь, что уйдешь свободно”. Он чуть было не прикусил себе язык, да поздно: слово-то сказано. Не долго думая, Берен схватил Сильмарилл. Камень был комнатной температуры, но глюки являл премрачнейшие. Все грехи молодости разом припомнились беорингу – и как в детстве он оборвал мухе крылышки, и как спрятал в сарае рукопись “Атрабет” (урок сорвать не удалось: старая Андрет знала текст наизусть), как Риан за косу дернул… И просил он прощения у всех, перед кем виноват был: и у орка восьмилетнего, им зарубленного, ( таких еще не убивали – либо бросали подыхать с голоду, либо заботливо воспитывали до дня совершеннолетия, а уж после…), и у рыцарей морготовых – за то, что бессилен был исцелить их (Берен настолько просветлился, что ощущал теперь личную ответственность за все несовершенство мира)… Мелькор, понятное дело, терпеливо ждал, пока смертный покается, потом переоделся Морготом.

Берен тихо присвистнул. Корона теперь была на голове Валы, огромной как котел, но сияние Камней не освещало его лица – так круто выступал вперед широкий лоб. Сама по себе кожа Моргота была темна, но там, где лучи падали на нее, светилась мрачным лиловым светом. “Кинг-Конг жив” – понял Берен, с трудом отводя взгляд от слабо фосфоресцирующей гориллы. Глаза Валы горели белым огнем, плечи были – как скала, руки – словно тараны . Из пасти несло разрытой могилой. “Ты не можешь убить меня! – как можно убедительнее воскликнул Берен. – Тебе ОЧЕНЬ! ЖИЗНЕННО НЕОБХОДИМО! СМЕРТЕЛЬНО! хочется знать, как я смог удержать Сильмарилл!” “Правда? – удивился Моргот, доверчивый как и все злодеи. – Ну и как же?” “А я у всех прощения попросил!!!” – радостно ответил смертный. “У всех? – тоном старого иезуита осведомился Враг. – А кто давеча прихлопнул Ядрену Вошь и даже не извинился?!” Про вошь-то Берен совсем забыл… “А меня… Меня Эру простил. Один за всех! Оптом. А если Он простил, перед обиженными можно не извиняться! – нашелся горец. – И очень советую последовать моему примеру. Мне только что откровение было: для того я сюда, оказывается, и тащился, чтобы ты, гад, узнал об амнистии”. В ответ Моргот стиснул смертного как тюбик зубной пасты. Две гниющие раны на его ладонях кровоточили воняли так, как и положено вонять гниющим ранам . “С чего бы это? – успел изумиться горец, – для сильных ожогов, вроде, не характерно”. Поколебавшись, Моргот решил все же явить гуманизм. Выпустил Берена, благословил их с Лютиэн на скорую руку и повелел убираться. Даже Мелькором ради такого случая переоделся.

“- Мерзкий человек! – закричала Жюстина,
вырываясь из его лап одним отчаянным движением”.
(маркиз де Сад. Жюстина)

Берен уперся. Тогда Мелькор наслал на него жуткий морок. Горцу представилось, что он нагишом висит на цепях в черной бездне. Напротив в таком же виде болталась Лутиэн. “Отдай камушек” – жалобно клянчил Враг. Из темноты молнией взвился огненный бич, обхватил бедра Лютиэн жутким мгновенным объятием . Берен проморгался, видение исчезло. Он с подозрением уставился на Мелькора. “Э-э, батенька, да вы маньяк... Откуда у вас такие картинки?” Мелькор подумал, не сообщить ли Берену, что садо-мазо ролик он вытряхнул из его подсознания, но рассудил, что горец дикий и в бессознательное не верит. Вместо этого он показал Берену мир так, как его видят Валар. Беоринг аж посочувствовал беднягам: что за удовольствие вечно глядеть на броуновское движение? Однако, помимо беспорядочно дрыгающихся молекул, в картине мироздания наличествовало еще кое-что, а именно Великая Сила любви Единого. Q.E.D. “Видишь, я прав!” – восхитился Берен. Мелькор вздохнул. У него осталось последнее средство убеждения – блеф. “Ты прав. – согласился Вала, для храбрости переодевшись Морготом. – Только это тебя не спасет, потому что я злой и завистливый. Я, знаешь ли, чудовище! Всех ненавижу: детей, женщин, кошек и Арду! Я плевал на любовь. Я презираю прощение . А на тебе, Берен рога сейчас вырастут. Ветвистые. Или витые – это уж как получится”. С этими словами Моргот направился к принцессе. Попутно он увеличил в зале силу притяжения. Ревнивый муж намертво приклеился к полу. “Отдашь, может, камешек? По-хорошему?” – вновь поинтересовался Моргот в робкой надежде, что все обойдется. Взять Сильмарилл без согласия Берена он не мог. Отцу Лжи ужасно мешало неосмотрительно данное им слово. Вот такой порядочный негодяй...

“Ничего у тебя со мной не выйдет. – авторитетно заявила Лютиэн. – Ты для этого слишком великий. Великоватый – можно и так сказать!” “Такой великий, что, если ты нагнешься пониже, тебе в задницу сможет въехать телега, запряженная четверкой быков – подхватил Берен. Сработало: Моргот застыл, офигевая (богатое зрительное воображение Валы сыграло с ним злую шутку). – Такой великий, что когда твои ядра позвякивали при ходьбе, в Хитлуме думали, что гремит гром!” Пошлить горец умел на славу. “Интересные представления об атмосферных явлениях у народа, чьи учителя – эльфы нолдор” – сухо заметил Вала. Лютиэн ответила ему откровенной похабенью, предположив, что раз в настоящее время ничего не звенит, так не оттого ли, что государь Финголфин поработал тут своим мечом?” Представив Нолофинвэ в роли каноника Фульбера, покраснел даже Берен, Моргот же, как оказалось, легко брался на слабо и решил доказать девице, что с ним не все так плохо. Склонившись над Лютиэн, он разорвал на ней рубашку. “Совершенной формы груди, – Моргот щелкнул языком. – Я ценю красоту. Если тебе так нравится – продолжай держать его за руку. Разрешаю”. Глупый Враг! Разве это могло сломить беоринга?

Моргот опять переоделся Мелькором. Берен сплюнул: от этого маскарада у него уж в глазах рябило, а происходящее стало отчетливо напоминать сцену из Хармса. Переоделся Пушкин Гоголем… В тот же миг Лютиэн крепко поцеловала Мелькора, накрыв его зачарованным плащом (по залу распространился сильный запах хлороформа), Враг осел на пол. С криком: “Я те дам приставать к белой женщине, черномазый!” – Берен за ноги стащил Черного Валу с Лютиэн. Суд Линча, однако, не состоялся. В дверях возник скелет Саурона (темный лорд только что вернул себе тело). “Я узнал тебя, Волдеморт! – закричал Берен, приглядевшись к своему давнему противнику. – И я не отдам тебе философский… короче, не отдам тебе Камень и точка”. Он выхватил нож. “Перережь ему горло” – порекомендовал Майя. Разумеется, Берену тут же расхотелось убивать Моргота. Из чувства противоречия. “Как же вы, смертные, предсказуемы”, – пожал плечами Саурон и удалился.

На обратном пути беглецам снова встретился волк-мутант. Хищно клацнув зубищами, он отхватил Берену кисть руки с Сильмариллом. Волк стал похож на оживший рентгеновский снимок и умчался пугать обывателей в сторону Гримпенской трясины, а за Береном примчалась санитарная авиация.

“Положим, что морализировать начнут
люди насилуемые, угнетенные, страдающие, несвободные,
не уверенные в самих себе и усталые,
- какова будет их моральная оценка?”
(Фридрих Ницше. По ту сторону добра и зла)

Орлы доставили Берена (с женой, но без Сильмарилла) в высокогорный аул, где обитали береновы сородичи. Жизнь горцев показалась Лютиэн простой и бесхитростной. Сперва орки угоняли их дочерей в рабство, потом горцы отправлялись в набег, дочерей (с орчатами) пригоняли обратно, а пленные орчанки становились рабынями беорингов. В результате, ко времени повествования у большинства местных жителей были раскосые глаза и характерный экстерьер урук-хайев. Такая вот демография. В Третью Эпоху потомки этих беорингов обитали в окрестностях Изенгарда. И нечего на Сарумана все сваливать!

Берен был без сознания, Лютиэн окружали лишь дикие горы да дикие горцы. Эти вассалы благородного Финдарато до сих пор жили при рабовладельческом строе! Время от времени какой-нибудь дядя Том пытался сбежать с гор в Канаду, но неминуемо сбивался с дороги (все-таки это был очень труднодоступный аул). Лютиэн возмутилась было, но ей быстро объяснили, что на свободе у орков жизнь куда хуже. Из развлечений в этой дыре предполагались побелка хижины, уборка хлеба да долгие беседы с местной целительницей Моррет. Та долго втолковывала принцессе, что у людей отношения между мужчиной и женщиной строятся по принципу купли-продажи. “Мы им не что нибудь, мы им бессмертие предлагаем – поучала эльфийку Моррет, – в потомстве. А сами можем гордиться тем, что они нам за наше бессмертие дают Оттого и не любят женщины шлюх, что те цену сбивают. Не должен мужик получать это дело так просто, право на бессмертие доказать надо”. (До сих пор Лютиэн казалось, что плохим словом у смертных именуется как раз та, которая с клиентом не за “так просто”, а очень даже за дорого, при этом совершенно не стремясь обессмертить его в потомстве… Век живи, век учись).

Берен стремительно шел на поправку, вместо руки деревенский кузнец сообразил ему железный крюк. Теперь горец выглядел словно ночной кошмар Питера Пена. В Каргонд он принял решение не возвращаться: во-первых, его оттуда изгнали, а, во-вторых, с Лютиэн показаться в приличном обществе не было никакой возможности. Изучая язык беорингов, принцесса никак не могла понять, почему одни слова можно произносить прилюдно, а некоторые не стоит. Последних, тесно общаясь с Береном, выучила она великое множество, и с легкостью вгоняла в краску даже закаленных в дискуссиях ветеранов тинга. От Берена внятных объяснений добиться не удавалось. Ссылаясь на мудрых он долго вещал жене о табу, сакральном смысле мата, Искажении и древних суевериях. Лютиэн поняла лишь, что виноват, как обычно, Моргот, но как оно случилось, не знали ни Фелагунд ни Пропп, ни сам великий Фрэзер. Принцесса подрабатывала повитухой, давая роженицам ценные советы: “присядь, как в отхожем месте, крепко держись за столб и тяни так, словно хочешь выдернуть его из земли”. Похоже, в качестве пособия по акушерству она использовала сказку про Репку.

Тем временем мудрые барды, благородные трувэры и прочие менестрели бродили по всей стране и славили беоринга. К сыну Барахира стекались окрестные аксакалы. Новый владыка Дортониона подозревал в этом тщательно спланированную PR-компанию и с ужасом ждал, что трон у него вот-вот отнимут. Но мирская власть более не привлекала беоринга. “Жизнь дается человеку один раз, – заявил он своему преемнику, – и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое мелочное прошлое, чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь, все силы отданы мною борьбе за освобождение человечества! …Я тебе об общечеловеческих ценностях толкую, а ты со своим местечковым престолом… Стыдно, товарищ”. Князю и впрямь стало стыдно. Он даже выдал беорингу секрет: впереди его поджидали злобные феаноринги. Горячие нолдорские парни полагали, что речь идет не об общечеловеческих ценностях, а об их фамильных. Но оказалось, что брать им с Берена нечего – Сильмарилл он предусмотрительно отправил в Дориат другой дорогой.

“Это все проклятый камень!
Камень, который сидит в твоих почках.
Он-то и причиняет тебе такую боль!”
(Г. Майринк. Ангел западного окна)

Берен предстал перед королем Тинголом и отрапортовал: “Сильмарилл в моей руке, рука в брюхе у Волка, а Волк…”. Все это здорово напоминало известные россказни про зайца, утку и иглу в яйце. За волком кто только не гонялся – сперва Саурон со скальпелем, потом феаноринги с дружиной. Волк, в свою очередь, искал беоринга – спасибо сказать за угощение. Так и вышло, что сперва Берен два года бегал за Сильмариллом, а теперь Сильмарилл бегал за Береном. Черные вскоре перестали преследовать Кархарота. “Мы народ честный, – поясняли Мелькор и Саурон рыцарям Аст Ахэ, – обещали Берену Сильмарилл, пусть получает. В фирменной упаковке с доставкой на дом”.

“Но милосердию нет меры.
Я избежал огня и серы
И стал столпом, защитой веры,
Караю грех
И благочестия примером
Служу для всех.
(Р.Бернс. Молитва святоши Вилли)

Берен Сильмарилл получил и помер. До этого он, правда, успел вторично жениться на Лютиэн (для надежности, очевидно). “Если кто-то знает причину, по которой этот брак не может быть заключен перед лицом Единого, пусть скажет сейчас или молчит потом…” – громко провозгласил на церемонии Тингол. “Так мы уж вроде давно…перед лицом Единого, – удивился Берен, зная, что эльфы считают брак по обоюдному согласию законным”. “Гражданский брак мы признаем, – кивнул король, – но официальное венчание как-то круче. И вообще, у Неизвестно-какое-отношение-имеющего-к-нашим-игрищам-автора сказано, что взял ты мою дочь в жены только вернувшись в Дориат. Так что давай что-нибудь делать с этой неразберихой, Волк-то уж на подходе”.

В мертвятнике горца встретила леди, сразу предупредившая, что называть ее следует просто: Ниэнна . “Просто Ниэнна” отвела его к двери в открытый космос, где плавали Солнце, Луна и звезды, а чуть подальше располагался Рай. Рай Берену понравился, но выглядел подозрительно безлюдно. “А как же мои предки? Как же люди, ушедшие туда, в мрачный чертог без памяти и света?” – спросил он спутницу. “Ждут избавителя. – Хэскиль виновато потупилась, – Знаю, что сказано у Профессора о смертных, но если это не согласуется с Преданием…” Берен сел на край пропасти, поболтал в пустоте виртуальными ногами и приготовился ждать. Хватило его не надолго. “Ты вовремя. Еще немного – и я бы прыгнул” – сообщил он возникшему за спиной Финроду. Обещанный Рай привлекал горца куда сильнее, чем перспектива встречи с супругой. Вместе с эльфом они отправились к Намо. Владыка Судеб сидел на троне, Лютиэн что-то мурлыкала у его ног. “Как больно умеешь ты петь” – подивился горец, прислушившись. Мандос, похоже, тоже так думал.

Принцесса умолкла, и Вала осторожно отнял ладони от ушей: “Ты просишь о невозможном” (в силу своей значительности Намо разговаривал жирным курсивом). Лютиэн нехорошо улыбнулась и приготовилась еще что-нибудь исполнить, Вала охнул и поспешно воззвал к коллегам. Берен почувствовал, как эхо мыслей Владык проносится по бесконечным залам сквозняком. Простуженные души кашляли и жаловались на ревматизм. В конце концов, Берену с Лютиэн дали новый срок – чтоб напоследок они могли пожить “как люди”.

Скорость принятия решений у Валар такая же, как у энтов. Только через год после безвременной кончины Берен и Лютиэн явились к Тинголу на пир. Сперва никто всерьез не обеспокоился. Только Маблунг отставил тяжелый кубок, пробормотав: “похоже, мне хватит”. Потом эльфы опомнились и похватали кто – кол осиновый, кто – персиковую метлу. Доказывая, что то он не зомби, Берен велел Белегу Неверующему вложить персты в свои раны и принести вина. Вино и решило дело. Всем было ведомо, что ни Вала, ни демон, ни эльф, ни человек, ни иная какая тварь не способны превзойти Берена Беоринга по части пьянки.

Возвращению сладкой парочки не удивились лишь в Ангбанде: “Так это ж Горец! Он бессмертный. Говорят, у него в роду по женской линии Мак Лауды”.

“Сеньор, в грехах погряз
Тот, кто чужим живится,
Чей привлекает взор
Изящная вещица”.
(Гираут де Борнель)

Шли годы, Берен с женой обитали на островке с романтичным названием Земля живых мертвецов. Этот чудесный топоним отпугивал левых туристов не хуже Пояса Мэлиан, но когда гномы прикончили Тингола, Берен покинул дом и отправился им мстить. Для начала вендетты горец предложил мир царю Мельхару: “отдайте Камень, а Тингола я сам терпеть не мог”. “Будут недовольные” – честно предупредил отца Диор. “Я знаю, как искушает Сильмарилл . – успокоил юношу Берен. – Мельхар откажется, ну а мы и за Дориат отомстим и сами в белых дирголах останемся”. “Гномий король был тебе другом?” – поинтересовался сын Берена. “Нет, просто приятелем. Но если ты думаешь, что приятеля убивать легче, то ошибаешься. По мне, что случайного собутыльника, что побратима – разницы никакой. Вот такая во мне теперь любовь к ближнему!”

Перед началом боя предусмотрительный гном вручил Берену свою фотку на керамике и сообщил паспортное имя . Он назвал его с тем, чтобы враги, победив, начертали его на могильном камне . Берен изумился. Он твердо помнил, что настоящих своих имен гномы не открывают никому, даже на могильных памятниках вы их не найдете . “У тебя не будет могильного камня с именем – отрезал горец. – Хоть каплю уважения к первоисточнику иметь надо, да?”

ЭПИЛОГ

“Это навязчивое повторение является для нас
часто препятствием в терапевтической работе,
когда мы в конце лечения хотим провести
отрешение от лечащего врача, и нужно предположить, что тайная
боязнь у людей, не посвященных в анализ, которые боятся пробудить
что-либо, что, по их мнению, лучше оставить в спящем состоянии,
имеет в основе именно страх перед наступлением
такой демонической навязчивости”.
(Зигмунд Фрейд. По ту сторону принципа удовольствия)

Сын Берена Диор ухитрился умереть и воскреснуть еще до рождения. Таким образом, он был единственным эльфинитом, в принудительном порядке причисленным к смертным (остальным все же давали выбор). Да и детство пареньку выпало не из легких. Достаточно сказать, что первой его книжкой стала не сказка про Колобка или Трех поросят, а… Правильно: “Атрабет”.

Берен завещал сыну ни в коем случае не отдавать феанорингам Камень. Отказав нолдорским послам (плевать Элухиль хотел на установления деда, запретившего феаноригам вход в Дориат), Диор обвел взглядом зал, раздумывая, как бы подбодрить подданных перед грядущим выносом. Ответ на этот вопрос был очевиден, и сын Берена грузил бедных синдар “Атрабет” до тех пор, покуда не увидел горькие слезы в глазах друзей и вассалов.

 

Тамит



Портал "Миф"

Научная страница

Научная библиотека

Художественная библиотека

Сокровищница

Творчество Альвдис

"После Пламени"

Форум

Ссылки

Каталоги


Миражи

Стихи

Листочки

"Эанарион"

"Сага о Звездном Сильмариле"

Жизнь в играх

Публицистика

Смех

(с) портал "Миф", 2005