Форум портала «Миф»


    
      
        Форум портала «Миф»
        (http://www.mith.ru/cgi-bin/yabb2/YaBB.pl)
      

        Разговор по душам >> Science with smiles >> Анекдоты о Суворове
        
(Message started by: Альвдис Н. Рутиэн на ноября 15^th, 2007, 5:30am)

Заголовок: Анекдоты о Суворове
Прислано пользователем Альвдис Н. Рутиэн на ноября 15^th, 2007, 5:30am

Этому место в "Исторических анекдотах" (http://www.mith.ru/cgi-bin/yabb2/YaBB.pl?board=naukasmile;action=display;num=1188285589), но их так много что пусть будет отдельным тредом.

Издрано отсюда: http://history.scps.ru/lib/suvorov06.htm - и там гораздо больше.

Анекдоты о князе Александре Васильевиче Суворове

Как-то Суворов, находясь на Кубанской линии, решил ее объехать. Слух об этом разнесся, и каждый начальник на своем месте ожидал его прибытия. Но Суворов не любил пышности, парадности, не любил, чтобы его ждали: являлся всегда неожиданно, внезапно. Ночью сел он в простые сани и приехал на первую станцию. Стоявший там капитан, старый служивый, никогда не видал Суворова и принял его как товарища, повел в свою комнату, поднес ему рюмку водки и посадил с собою ужинать. Суворов сказал, что "послан от Суворова заготовлять ему лошадей". Капитан шутил, судил обо всех генералах, хвалил Суворова. Суворов уехал, простившись с ним как с добрым приятелем. Утром получил капитан следующую записку: "Суворов проехал, благодарит капитана N. за ужин и просит о продолжении дружбы".

Во время сражения, происходившего на Кинбургской косе 1 октября 1787 года, Суворов был ранен в левую руку. Так как лекаря при нем не было, то он поехал к морю и дал перевязать руку казачьему старшине. Тот вымыл ему рану морскою водою и перевязал галстуком. "Помилуй Бог! - сказал Суворов, - благодарю! помогло, тотчас помогло! Я раненых и всех нераненых турок прогоню в море". Он сдержал слово: неприятель был разбит

Австрийцы в Турецкой войне, начавшейся в 1787 году, до соединения их с победоносным Российским войском были очень несчастливы. Турки их били и отбирали у них пушки. Суворов, отправляя к Князю Потемкину реляцию о Рымникском сражении, сказал курьеру: "Донеси Его Светлости, что я военную добычу с австрийцами разделил по-братски: их пушки им отдал, а турецкие себе взял".

За быстро совершенное покорение Польши Суворов пожалован фельдмаршалом "не по линии". Получив жезл, он вдруг начал прыгать и бегать, приговаривая: "Помилуй Бог! легок стал, хорошо прыгаю". Так он выразил то, что произведен без очереди за заслуги и обошел старших перед ним генералов.

Суворов был однажды на балу во Дворце. Императрица по обыкновению изволила говорить с ним очень милостиво. Наконец он попросил водки. Императрица рассмеялась и в шутку спросила: не стыдно ли ему, что при прекрасных дамах от него будет пахнуть водкой? "Государыня! - отвечал Суворов, - тогда они догадаются, что я солдат".

Когда граф Суворов отправлялся из Вены к вверенной ему армии, Военный Совет требовал у него плана войны, которому он будет следовать. Суворов пообещал показать план. Он велел купить стопу белой бумаги, сел в дорожную кибитку и поехал в Военный Совет. Входит. Все ожидают плана. Он бросает на стол стопу белой бумаги и говорит: "Вот мои планы!" Затем выбегает вон, садится в кибитку и уезжает поражать врагов на вершинах Альпийских, прославляя имя русское. Так Суворов доказал, что его гений есть самый лучший и надежный план!

Прибыв в Италию, граф сам объезжал рундом. Как-то он наехал на французский объезд. В происшедшей стычке объезд был весь изрублен, кроме двух французов, оставленных живыми. Граф приказал их отпустить и выпроводить, сказав им на французском языке: "Поезжайте, скажите своим, что Суворов прибыл. Вот он! вот он! Не забудьте же, скажите".

Перед началом сражения с французским генералом Макдональдом австрийский полковник Шток упал в обморок, как он сам говорил, от "приключившейся чрезвычайной колики". В это время граф Суворов наехал на него и спросил: "Что такое?" Когда помогавшие полковнику рассказали о случившемся припадке, граф сказал: "Жаль! Молодой человек, помилуй Бог! Жаль, он не будет с нами! Как его оставить! Гей, казак!" Когда казак подъехал, граф продолжил: "Приколи его поскорее! Помилуй Бог, жаль! Французы возьмут. Чтобы наше им не доставалось, приколи поскорее!" Услышав такое необыкновенное и неприятное лекарство, больной тотчас вскочил и сказал, что ему стало легче. "Слава Богу, - сказал граф, отъезжая, - очень рад! Полегче стало, тотчас полегче стало".

Неожиданные успехи и быстрые победы графа Суворова в Италии привели Французскую Директорию в крайнее смятение. Она не знала, что делать. Обещала чрезвычайную сумму в награду тому, кто привезет голову Суворова. Узнав об этом, граф руками ощупал свою голову и сказал: "Ах! напрасно... Дорого! Помилуй Бог, дорого! - Моя головка маленькая, сухая, никуда не годится, дорого!.. Жаль!.." Потом приказал привести к себе пленного француза, отпустил его и сказал: "Желаю тебе счастливого пути домой. Но прежде всего объяви от меня Директории: сумма, за голову мою назначенная, велика. Да у вас и денег столько нет. Скажи своей Директории: я постараюсь сам принести к ним голову мою вместе с руками".

Как-то взят был в плен молодой, красивый, щеголевато одетый человек, который назывался свойственником нынешнему французскому императору. Граф Суворов, взглянув на него, сказал: "Хорош! Прекрасный молодец, однако... поди к себе домой и не ходи сюда, не то русские зарежут. С Богом! Да не ворочайся, зарежут. Помни же: ступай, не оглядывайся".

Однажды, в весьма холодную ночь, граф Суворов с Фуксом ехали верхом. Фукс зашел в крестьянскую избу обогреться. Граф поехал дальше. Отъехав несколько, увидел он солдата, стоявшего на часах, и спросил: "Знаешь ли ты, сколько на небе звезд?" "Знаю, - отвечал солдат, - сейчас доложу Вашему Сиятельству". Потом начал очень тихо считать, глядя на звезды: раз... два... три... и т. д. Когда Суворов был в движении, то холод был ему не так чувствителен, но стоя на одном месте, он очень озяб. Наконец, не вытерпев, спросил про звание солдата, пустился в избу, и едва успев войти, закричал Фуксу: "Скорее такого-то в унтер-офицеры - он богатырь!"

Граф Суворов уверял, что был он ранен тридцать два раза: дважды на войне, десять раз дома, а двадцать при Дворе. И эти последние гораздо мучительнее первых.

Он находил, что было только три самых смелых человека: Курций, Князь Яков Федорович Долгорукий и староста Антон. Первый потому, что для спасения Рима бросился в пропасть, второй для блага России говорил правду Петру Великому и третий, что один ходил на медведя.

Граф Суворов спросил у генерала Милорадовича: "Знаешь ли ты трех сестер?" "Знаю", - отвечал генерал. "Так! - подхватил Суворов, - ты русский, ты знаешь трех сестер: Bеpy, Любовь и Надежду. С ними слава и победа, с ними Бог". И потом, обратясь к войску, продолжал: "Штыки, быстрота, внезапность суть вожди россиян. Неприятель думает, что ты за сто, за двести верст, а ты удвоив, утроив шаг богатырский, нагрянь на него быстро, внезапно. Неприятель поет, гуляет, ждет тебя с чистого поля. А ты из-за гор крутых, из-за лесов дремучих налети на него как снег на голову, рази, стесни, опрокинь, бей, гони, не давай опомниться. Кто испуган, тот побежден наполовину, у страха глаза больше, один за десятерых покажется. Будь прозорлив, осторожен, имей цель определенную. Возьми себе образец героя древних времен, наблюдай его, иди за ним в след, поравняйся, обгони, слава тебе! Я выбрал Цезаря. Альпийские горы за нами, - Бог пред нами. Ура! Орлы Русские облетели Орлов Римских!"

Русские никогда не забудут разительного наставления Суворова: "Шаг назад - смерть! Вперед два, три и десять шагов позволю". Даже и при многочисленном строе, когда случалось какому-нибудь рядовому вперед выдаваться, то никто не смел подвигать его назад, но целая тысяча и более по нему равнялась. По скромности, свойственной герою, Суворов никому не разглашал о своей тактике, но явно показал ее в делах.

Некогда вышел спор с союзными войсками о пушках, взятых у неприятеля. Союзники требовали, чтобы им отдали половину. Суворов решил это таким образом: "Отдать им все пушки, все отдать. Где им взять? А мы себе еще добудем".

Всем служившим под начальством Князя Италийского известно, что он любил в своих офицерах решимость и расторопность в ответах. Заминающихся, приходящих в смятение и не дающих ему скорого ответа, - хотя бы и некстати, - не с живостью, называл он "немогузнайками". С этим намерением он нередко испытывал всех своих офицеров. Укрепляя границу со шведами, прогуливался он (всегда не случайно), и увидел офицера, надзиравшего за некоторой частью работ. Офицер мерил шагами место, на котором следовало производить работу следующего дня. Суворов подошел к нему и вдруг спросил: "Знаешь ли, сколько верст до Луны?" "Знаю, Ваше Сиятельство!" "А сколько же?" "Два солдатских перехода", - отвечал офицер без запинки. Суворов тотчас поворотился и пошел от него прочь. Сделав несколько шагов, остановился, посмотрел на офицера, еще отошел на несколько шагов, опять остановился, и поклонясь офицеру в пояс, сказал: "Прощайте, Ваше Благородие!.. Прошу почаще ко мне обедать".

После одного форсированного марша в Италии солдаты, не имевшие притом и провианта в рюкзаках, на отдыхе, сели на берегу речки, вынули ложки и начали хлебать оными воду. Неожиданно к ним пришел Суворов и сказал: "Здорово, ребята! Что вы делаете?" "Хлебаем итальянский суп, Ваше Сиятельство!" "Помилуй Бог! Как хорошо!" - сказал он. Солдаты хотели из почтения встать, но он не велел им этого делать, сел между ними, взял у одного солдата ложку и сам начал хлебать из речки воду, приговаривая: "Славный суп!.. Помилуй Бог, славный!.. Ваш фельдмаршал теперь сыт. Но молчок, ребята! Французишки близко, один переход: у них много напечено и наварено, все будет наше!" Сказав это, встал и отошел. Таким-то образом Великий Муж умел ободрить своих подчиненных к перенесению нужд и трудов и снискать к себе их доверие.

Перед переходом через Сент-Готардские горы, когда российские войска после стольких побед и непрестанных военных трудов, оставив плодоносные равнины Пиемонтские и Ломбардские, с огорчением смотрели на высокие скалы ужасных гор, покрытые всегда снегом и льдом, и на которые приходилось взбираться, очищая почти каждый шаг оружием. Первые колонны солдат вознегодовали и не хотели идти дальше. Суворов, узнав о том, прибежал к ним. Он велел вырыть яму на дороге, лег в нее и закричал солдатам: "Заройте меня в землю, оставьте здесь своего генерала. Вы не мои дети, я не отец вам более. Мне пришлось умереть". Солдаты, услышав эти слова, столпились около Суворова и стали просить позволения взобраться на вершину Сент-Готарда и согнать оттуда французов.

Кто-то заметил при Суворове про одного русского вельможу, что он не умеет писать по-русски.
- Стыдно, - сказал Суворов, - но пусть он пишет по-французски, лишь бы думал по-русски.

Однажды Суворов, разговаривая о самом себе, спросил всех, у него бывших: "Хотите ли меня знать? Я вам себя раскрою - меня хвалили цари, любили солдаты, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, при дворе надо мною смеялись. Я бывал при дворе, но не придворным, а Эзопом, Лафонтеном: шутками и звериным языком говорил правду, подобно шуту Балакиреву, который был при Петре Великом и благодетельствовал России, кривлялся я и корчился. Я пел петухом, пробуждал сонливых, угомонял буйных врагов отечества. Если бы я был Цезарь, то старался бы иметь всю благородную гордость его души, но всегда чуждался бы его пороков!"

При торжественном вступлении наших войск в Варшаву Суворов отдал такой приказ: "У генерала N взять позлащенную его карету, в которой въедет Суворов в город. Хозяину сидеть насупротив, смотреть вправо и молчать, ибо Суворов будет в размышлении". Надобно заметить, что хозяин кареты был большой говорун и отличался тщеславием, так что в походах его сопровождала карета.

Один храбрый и весьма достойный офицер нажил нескромностью своею много врагов в армии. Однажды Суворов призвал его к себе в кабинет и выразил ему сердечное сожаление, что он имеет одного сильного злодея, который ему много вредит.
Офицер начал спрашивать, не такой ли NN?
- Нет, - отвечал Суворов.
- Не такой ли граф Б.?
Суворов отвечал отрицательно. Наконец, как бы опасаясь, чтобы никто не подслушал, Суворов, заперев дверь на ключ и сказал ему тихонько: "Высунь язык!" И когда офицер это исполнил, Суворов таинственно ему сказал: "Вот твой враг!"

Когда Императрица Екатерина II была в Херсоне, то ее сопровождал Суворов. Здесь неожиданно подошел к нему какой-то австрийский офицер без всяких знаков отличия. Это был Император Иосиф. Суворов говорил с ним, притворяясь, будто вовсе не знает, с кем говорит, и с улыбкою отвечал на вопрос его: "Знаете ли вы меня?" "Не смею сказать, что знаю, - и прибавил шепотом, - говорят, будто вы император Римский!" "Я доверчивее вас, - отвечал Иосиф, - и верю, что говорю с русским фельдмаршалом - как мне сказали".

Когда в Полтаве Императрица Екатерина II, довольная маневрами войск, спросила Суворова: "Чем мне наградить вас?" - он ответил: "Ничего не надобно, матушка, давай тем, кто просит. Ведь у тебя и таких попрошаек, чай, много?" Императрица настояла. "Если так, матушка, спаси и помилуй: прикажи отдать за квартиру моему хозяину, покою не дает, а заплатить нечем!" "А разве много?" - спросила Екатерина. "Много, матушка, - три рубля с полтиной!" - важно произнес Суворов. Впоследствии он, рассказывая об уплате за него долгов Императрицею, прибавлял: "Промотался! Хорошо, что матушка за меня платила, а то бы беда..."

Как-то Суворов был во дворце. К нему подошел один из не очень искусных генералов, который считал себя знатоком военного дела, и спросил: "Александр Васильевич, о вас говорят, что вы не знаете тактики". "Так - отвечал Суворов, - я не знаю тактики, но тактика меня знает. А вы не знаете ни тактики, ни практики".

Князь Н. В. Репнин отправил к Суворову с поздравлением своего любимца, майора. Суворов принял его чрезвычайно вежливо, но всячески старался уловить в немогузнайстве, да никак не мог. На вопросы: "сколько на небе звезд? сколько в реке рыб?" майор сыпал - "миллионы". Наконец Суворов спросил его: "какая разница между князем Николаем Васильевичем и мною?" Несмотря на затруднительный ответ, майор ответил: "Разница та, что князь Николай Васильевич Репнин желал бы произвести меня в полковники, но не может, а вашему сиятельству стоит лишь захотеть". Это Суворову понравилось, и он поздравил майора с этим чином.

Как-то граф Кутайсов, бывший брадобрей Императора Павла, шел по коридору Зимнего дворца с Суворовым, который, увидя истопника, остановился и стал кланяться ему в пояс. "Что вы делаете, князь, - спросил Кутайсов, - это истопник". "Помилуй Бог, - сказал Суворов, - ты граф, а я князь. При милости царской не узнаешь, что это будет за вельможа, так надобно его задобрить".

Один генерал как-то заметил, что надлежало бы уменьшить число музыкантов и умножить ими ряды.
"Нет, - отвечал Суворов, - музыка нужна и полезна, и надобно, чтобы она была самая громкая. Она веселит сердце воина, равняет шаг, с ней мы танцуем и на самом сражении. Старик с большею бодростью бросается на смерть. Молокосос, стирая со рта молоко маменьки, бежит за ним. Музыка удваивает, утраивает армию. С крестом в руке священника, с распущенными знаменами и с громогласной музыкой взял я Измаил!"

Перед отправлением Суворова в Италию навестил его П. X. Обольянинов - любимец Императора Павла I - и застал его прыгающим через чемоданы и разные дорожные вещи. "Учусь прыгать" - сказал Суворов. "Ведь в Италию-то прыгнуть - ой, ой, велик прыжок, научиться надобно!"

Однажды к Суворову пришел важный гость. Суворов выбежал к нему навстречу, кланялся ему чуть не в ноги и бегал по комнате, крича: "Куда мне посадить такого великого и знатного человека! Прошка! стул, другой, третий". И при помощи Прошки Суворов ставил стулья один на другой и просил садиться выше. "Туда, туда, батюшка, а уже свалишься - не моя вина".

Однажды к Суворову во время его приезда в Петербург (после опалы) приехал в мундирах и орденах какой-то выслужившийся царедворец. Суворов спросил его имя, получив ответ, покачал головой и произнес: "Не слыхивал, не слыхивал". "Да за что вас так пожаловали?", - спросил он весьма важно. Смущенный царедворец не смел произнести слова "заслуга", бормотал что-то о "милости и угождении". "Прошка, - закричал Суворов своему камердинеру, - поди сюда, дурак, поди, учись мне угождать. Я тебя пожалую: видишь, как награждают тех, кто угождать умеет".

Еще с юного возраста Суворов любил выражаться коротко и ясно. В бытность свою рядовым солдатом он писал отцу: "Я здоров, служу и учусь. Суворов".

Подойдя к Варшаве и разбив поляков, он донес, подобно Цезарю: "Пришел, посмотрел и разбил!"

После взятия Праги он написал: "Прага взята, Варшаву отделяет от нас только река Висла".

После взятия Милана Суворову устроили триумф. Он был очень тронут и, взволнованный радостным чувством, умиленно воскликнул: "Бог помог! Слава Богу! рад... рад. Молитесь Богу больше".

Суворов беспрестанно повторял, что солдат и в мирное время "нa войне" и поэтому кроме обыкновенного воинского ученья он изобретал свои особенные "экзерциции", где можно было показать силу, ловкость и отвагу. Устраивая с полком различные учения, он желал показать солдатам примерный штурм. Будучи еще в чине полковника, Суворов командовал Астраханским полком, который располагался в Новой Ладоге. И вот однажды, идя с полком из Ладоги в Петербург мимо какого-то монастыря, в пылу воображения он составил план приступа, скомандовал "на штурм" и полк его бросился на монастырские стены. Солдаты взобрались на них с криком "ура". Суворов извинился перед испуганным настоятелем, что учил своих солдат.

Однажды в простой солдатской куртке Суворов бежал по лагерю.
"Эй, старик, постой! - закричал ему вслед сержант, присланный от генерала Дерфельдена с бумагами. - Скажи, где пристал главнокомандую-щий". "А черт его знает", - отвечал Суворов. "Как! - вскричал сержант, - я привез к нему от генерала бумаги". "Не отдавай, - закричал Суворов, - он теперь или мертвецки пьян, или горланит петухом". Тут сержант, замахнувшись на него палкой, сказал: "Моли Бога, старичишка, за свою старость: не хочу рук марать. Ты видно, не русский, что так ругаешь нашего отца и благодетеля!" Суворов "давай Бог ноги". Через час он пришел домой. Сержант уж был там. Увидев Суворова, он хотел броситься к его ногам, но главнокомандующий обнял его и сказал: "Ты доказал любовь к начальнику на деле: хотел поколотить меня за меня же". И из своих рук попотчевал его водкою.

Тючков (генерал-поручик и начальник Инженерного Департамента при Императрице Екатерине II), поздравлял Суворова с победами, но между прочим заметил, что он не присылает по своей обязанности карт и планов сражений в его Департамент. Суворов признался, что виноват, тотчас вынес большую карту Европы, свернутую в трубку, положил ее на плечо, как ружье, отдал ею честь к ноге, и положил к стопам Тючкова.

В присутствии Суворова читали книгу, в которой было сказано, что один персидский шах, человек кроткого нрава, велел повесить двух своих журналистов за то, что они поместили напечатать в своих листках две неправды. "Как! - воскликнул Суворов, - только за две лжи? Если бы такой шах явился у нас, исчезли бы все господа европейские журналисты! Не сносить бы головы ни одному из них!"

Случился у Суворова спор о летах двух генералов. Одному было действительно пятьдесят лет, а другому сорок. Но Суворов начал уверять, что сорокалетний старее пятидесятилетнего. "Последний - говорил он, - большую часть жизни своей проспал, а первый работал на службе денно и нощно. Итог выходит, что сорокалетний чуть ли не вдвое старее пятидесятилетнего". "По этому расчету, - сказал маркиз Шателер, - Вашему Сиятельству давно уже минуло за сто лет". "Ах нет! - отвечал Суворов, - раскройте историю, и вы увидите меня там мальчишкой". "Истинно великие хотят всегда казаться малыми, но громкая труба молвы заглушает их скромность", - возразил Шателер. Суворов зажмурился, заткнул уши и убежал.

Костров посвятил Суворову свой перевод Оссиана. Граф во всех походах имел его с собой и говорил: "Оссиан, мой спутник, меня воспламеняет. Я вижу Фингала, в тумане, на высокой скале сидящего, слышу слова его: "Оскар, одолевай силу в оружии, щади слабую руку". Честь и слава певцам! Они мужают нас и делают творцами общих благ".

Однажды в большой праздник пришел Кулибин к Потемкину и встретил там Суворова. Как только завидел Суворов Кулибина из другого конца залы, быстро подошел к нему, остановился в нескольких шагах, отвесил низкий поклон и сказал: "Вашей милости". Потом, подступив к Кулибину еще на шаг, поклонился еще ниже и сказал: "Вашей чести". Наконец, подойдя совсем близко к Кулибину, поклонился в пояс и прибавил: "Вашей премудрости мое почтение". Затем, взяв Кулибина за руку, он спросил его о здоровье и, обратясь ко всему собранию, проговорил: "Помилуй Бог, много ума! Он изобретет нам ковер-самолет!"

Говорили об одном военачальнике, бездействие которого походило на трусость. Вот что возразил на это Суворов: "Нет, он храбр, но бережет себя, хочет дожить до моих лет".

Суворов по мере успехов Наполеона переменял ему разные имена и жаловал из "молокососов" в "мальчики", а потом уже называл "молодым человеком" и так далее. Часто пересчитывая Бонапартовы победы, он восклицал с жаром: "Мне, старику, становится уже завидно!"

На совет доктора съездить на теплые воды Суворов отвечал: "Помилуй Бог! Что тебе вздумалось? Туда посылай здоровых богачей, прихрамывающих игроков, интриганов и всякую сволочь. Там пусть они купаются в грязи, а я истинно болен. Мне нужна молитва, в деревне изба, баня, кашица и квас".

Во время своего пребывания в Херсоне Суворов познакомился на вечеринке с сестрой нашего знаменитого адмирала Круза. Суворов узнал, что ее муж, капитан первого ранга Вальронд, разжалован в матросы. Тронутый несчастным положением этой благовоспитанной дамы, Суворов в день отъезда своего в армию, садясь в кибитку, сказал ей: "Молись Богу. Он услышит молитву твою!" И по взятии Варшавы написал в Петербург: "Знаю, что матушка царица меня наградит, но величайшая для меня награда - помилование Вальронда". И просьба Суворова была уважена.

Вскоре по приезде своем с театра войны в Петербург Потемкин приготовил великолепный пир в Таврическом дворце и удивил столицу его роскошью. Но покорителя Измаила - Суворова - там не было. За три дня до этого Екатерина призвала его к ceбе, говорила с ним и как будто невзначай сказала: "Я пошлю вас, Александр Васильевич, в Финляндию". Суворов понял, бросился к ее ногам, поклонился ей в землю, а, возвратясь домой сел в почтовую тележку, и уже из Выборга написал Императрице: "Жду повелений твоих, Матушка!"

Едучи на чухонской телеге по узким финским дорогам, Суворов не успел увернуться, и встретившийся с ним курьер ударил его плетью. Ехавший вместе с Суворовым его адъютант Курис хотел было закричать, что это главнокомандующий, но Суворов, зажав ему рот, сказал: "Тише! тише! помилуй Бог, курьер - дело великое!" По прибытии в Выборг Курис узнает, что курьер этот был поваром генерал-поручика Германа, отправившийся с курьерской подорожной за провизией в Петербург. Курис доносит об этом графу, на что Суворов отвечал: "Ну что же? Мы оба потеряли право на сатисфакцию, потому что оба ехали инкогнито".

Проезжая мимо одной крепости в Финляндии, куда Суворов отправлен был для осмотра и укрепления российских границ, спросил он у своего адъютанта: "Можно ли взять эту крепость?" "Какой крепости нельзя взять, - отвечал адъютант, - когда взят Измаил". Суворов замолчал и, подумав несколько, сказал с важностью: "На такой штурм как Измаильский можно пускаться только один раз в жизни!"

В том же 1791-м году, находясь в Финляндии и заботясь о возобновлении укреплений на шведской границе, Суворов спешил в Нейшлот, который в то время по своему положению почитался одной из важнейших пограничных крепостей во всей северной части русской Финляндии. Его ждали туда со дня на день. Наконец в один день явился курьер с известием, что граф выехал уже из Фридрихсгама, где была его главная квартира, и завтра будет в Нейшлоте.
Настало долгожданное утро. День был весенний, светлый и теплый. С рассветом в городе начались приготовления к приему дорогого гостя. Небольшой деревянный домик, в котором помещались Нейшлотские присутственные места, был убран цветными коврами и флагами. На пристани перед крепостью стоял уже большой десятивесельный катер, покрытый красным сукном. В зале городского дома собрались бургомистр, комендант крепости, офицеры, чиновники и почетные жители. Улица была полна народа. Все посматривали на михельскую дорогу, куда отправлен был верхом крестьянин с приказом дать знать, как только покажется граф. Суворова знали во всей старой Финляндии еще с 1773 года, когда он по поручению императрицы обозревал этот край. Нейшлотский бургомистр был в то время при какой-то депутации и видел его не один раз, а комендант крепости, подполковник М., служил прежде под начальством графа в каком-то походе.
Прошло часа три в ожидании знаменитого гостя.
Между тем небольшая двухвесельная лодка подошла к пристани. В ней сидят два финна в простых крестьянских балахонах и широкополых шляпах, опущенных, по обыкновению, на самые глаза. Один усердно работал веслами, другой управлял рулем. Лодку не пустили на пристань, и она должна была подойти к берегу несколько подальше. Старик, сидевший у руля, вышел на берег и начал пробираться к городскому дому. В это время на другом конце улицы у михельского въезда показался крестьянин на бойкой шведской лошади. Он скакал во весь опор и махал рукою. Все пришло в движение. Бургомистр, комендант, депутаты вышли из зала и расположились поперек улицы с хлебом и солью. Bсе глаза обратились на михельскую дорогу в нетерпеливом ожидании. Старик с трудом пробрался между толпами к дверям городского дома. У входа его остановил полицейский солдат.
- Куда, куда ты? - закричал он по-чухонски.
- К господину бургомистру, - сказал старик.
- Нельзя.
- Я по делу.
- Какие теперь дела... ступай прочь!
- Бургомистра по закону всякий может видеть, - продолжал старик с обыкновенной финской настойчивостью.
- Сегодня нельзя.
- Отчего же?
- Ждут царского большого генерала... убирайся.
Старик смиренно выбрался из толпы.
В это время народ взволновался: вдали показалась коляска. Городские власти и депутаты выровнялись, народ начал снимать шляпы. Коляска подъехала, и из нее вышли трое военных. Бургомистр и комендант двинулись на встречу, но с удивлением заметили, что Суворова между ними не было. Поздравив прибывших с благополучным приездом, комендант осведомился о фельдмаршале.
- А разве граф не приехал? - спросил один из генералов.
- Никак нет! - отвечал озадаченный комендант.
- Он выехал водою прежде нас и верно сейчас будет.
Городские власти встревожились. Депутация вместе с прибывшими генералами отправилась к пристани. Посадили в лодку гребцов и послали ее на озеро, в ту сторону, откуда надобно было ждать графа. Толпы народа хлынули на возвышение, с которого открывается вид на юго-западную часть Саймы. Прошло с полчаса. Нетерпеливое ожидание выражалось на всех лицах.
Вдруг за проливом из стен крепости пронесся стройный гул сотен голосов, и одним громовым криком пролетел по тихой поверхности озера.
- Не проехал ли граф прямо в крепость? - спросил один из приехавших генералов.
- У нас везде часовые, - отвечал комендант.
Несмотря на это, в крепость тотчас же послали офицера узнать, что там делается. Между тем все с нетерпением посматривали то на озеро, то на крепостные стены. Вдруг гром пушечного выстрела потряс все сердца, гул отгрянул по окрестным горам и густое облако дыма взвилось над одною из крепостных башен. За ним грянул другой, третий выстрел. Народ бросился к крепостному проливу.
- Фельдмаршал в крепости! - сказали в один голос генералы.
В эту минуту от крепостной пристани показалась лодка с посланным офицером. Через минуту он был уже на берегу.
- Граф Суворов, - сказал он, подходя к коменданту, - осмотрел крепость и просит к себе вас и всех желающих ему представиться.
Все остолбенели. Комендант, бургомистр, приезжие генералы, депутаты и городские чиновники поспешно сели в катер и лодки и переправились в крепость. Гарнизон выстроен был под ружьем на крепостном плаце, канониры стояли при орудиях, а Суворов со священником и двумя старшими офицерами был на юго-западной башне. Унтер-офицер прибежал оттуда и объявил, что граф просит всех наверх. Тут узнали, что Суворов уж с час находится в крепости, что он приехал в крестьянской лодке с одним гребцом, в чухонском кафтане, строго приказав молчать о своем приезде, пошел прямо в церковь, приложился к кресту, осмотрел гарнизон, арсенал, лазарет, казармы и приказал сделать три выстрела из пушек. Озадаченные такой неожиданной развязкою нейшлотские сановники поспешно поднимались по узким каменным лестницам на высокую угловую башню. В самом верхнем ярусе они остановились на площадке, едва переводя дух от усталости, и увидели бодрого худощавого старика в широкополой шляпе и сером чухонском балахоне, под которым виднелся мундир Преображенского полка с широкой георгиевской лентой через плечо. Это был Суворов. Приставив к левому глазу сложенные один на другой кулаки, он обозревал в эту импровизированную трубу окрестности замка, и, не замечая, по-видимому, присутствия нейшлотских чинов, говорил вслух:
- Знатная крепость! помилуй Бог, хороша: рвы глубоки, валы высоки, через стены и лягушке не перепрыгнуть!.. Сильна, очень сильна! с одним взводом не возьмешь!.. Был бы хлеб да вода, сиди да отсиживайся! пули не долетят, ядра отскочат!.. Неприятель посидит, зубов не поточит... Фашинник не поможет, лестницы не нужны... Помилуй Бог, хорошая крепость!
Вдруг он опустил руки, быстро повернулся на одной ноге и с важным видом остановился перед нейшлотскими властями, которые не успели еще отдохнуть от восхождения своего на вершину высокой башни. Комендант выступил вперед и подал рапорт. Не развертывая его, Суворов быстро спросил:
- Сколько гарнизона?
- Семьсот двадцать человек, - отвечал комендант, знакомый с лаконизмом своего бывшего начальника.
- Больные есть?
- Шестеро.
- А здоровые здоровы?
- Все до одного.
- Муки много? крысы не голодны?
- Разжирели все.
- Хорошо! помилуй Бог, хорошо! а я успел у вас помолиться и крепость посмотрел, и солдатиков поучил. Все хорошо, аминь! Пора обедать... Есть чухонская похлебка?
Бургомистр объяснил фельдмаршалу, что обед приготовлен в городском доме. Суворов быстро повернулся и скорыми шагами пошел с башни. Все отправились за ним почти бегом. Он еще раз обошел ряды солдат и, оборотясь к коменданту, приказал выдать им по чарке водки. Заметно было, что Суворов в хорошем расположении духа и всем доволен. Наконец он напомнил еще раз, что пора обедать, и сел в катер.
Между тем бургомистр уехал вперед и сделал все нужные распоряжения, так что обед в городском доме был уже совершенно готов, и водка стояла на особом столике. Знаменитый гость не хотел сесть в приготовленную для него коляску: от пристани до самого городского дома шел пешком, в своем сером балахоне, и на приветствие народа приподнимал беспрестанно обеими руками свою широкополую шляпу. Костюм его возбудил в городе общее удовольствие.
При входе в городской дом он спросил полицейского солдата, который не хотел пустить его к бургомистру. Солдата отыскали. Он был в отчаянии. Суворов весело мигнул ему и сказал по-чухонски.
- Можно видеть господина бурмистра? Я по делу!
Солдат молчал, с трепетом ожидая решение своей участи.
- У, какой строгий! - сказал Суворов, обращаясь к свите. - Помилуй Бог, строгий! Не пустил чухонца, да и только!.. А можно видеть господина бургомистра?
Бедняга молчал по-прежнему. Суворов опять подмигнул ему, вынул из кармана серебряный рубль и отдал солдату.

Занимаясь устройством крепостей, однажды Суворов поручил одному полковнику надзирать за работами на новых укреплениях. За недосугом или за леностью полковник передал это поручение младшему по рангу. Приехав осматривать работу и найдя неисправности, Суворов выговаривал полковнику, который в свое оправдание обвинял подчиненного. "Ни он и ни вы не виноваты", - отвечал Суворов. При сих словах потребовал он прут и начал сечь свои сапоги, приговаривая: "Не ленитесь, не ленитесь! Вы во всем виноваты. Если б вы сами ходили по работам, то этого бы не случилось".

Помощником Суворова при постройке крепостей в Финляндии был инженер генерал-майор Прево-де-Люмиан. А известно, что Суворов если полюбит кого, то непременно называл по имени и отечеству. Так и этот иностранец получил от Суворова наименование Ивана Ивановича, хотя ни он сам и никто из его предков имени Ивана не имели. Это прозвище так усвоилось генералу Прево-де-Люмиану, что он до самой кончины своей всем известен был и иначе не назывался как Иваном Ивановичем.

После взятия Измаила Суворову подвели редкую лошадь, которой не было цены, и просили принять ее в память знаменитой эпохи, но он отказался, сказав: "Нет, мне она не нужна. Я прискакал сюда на донском коне, с одним казаком. На нем и с ним ускачу обратно".
Тогда один из генералов заметил ему, что теперь он поскачет с тяжестью новых лавр. На это Суворов отвечал: "Донец всегда выносил меня и мое счастье".

За взятие Суворовым города Туртукая без ведома и воли главного начальника отдан был он фельдмаршалом Румянцовым под суд. Вот как выразился об этом событии сам Суворов: "Рим меня бы казнил. Военная коллегия поднесла доклад, в котором секретарь коллегии не выпустил ни одного закона на мою погибель. Но милосердие Великой меня спасает. Екатерина пишет: "Победителя судить не должно". Я опять в армии на служение моей Спасительнице".

Генерал К. представил Суворову семилетнего своего сына, крестника Суворова, мальчика избалованного, резвого, который начал прыгать и скакать по стульям. Отец начал его унимать, а Александр Васильевич уговаривать отца: "Оставь его, пусть шалит и резвится. Это меня тешит. Скоро, скоро поблекнет этот золотой без золота возраст, при первом звуке слова "этикет". Тогда прощай невинная простота и веселость младенчества".

Во время разговора про одного хитрого и пронырливого иностранного министра Суворов выразился: "Ну, так что же? Я его не боюсь. О хамелеоне знают, что он принимает все цвета, кроме белого".

За обедом шел разговор о трудностях узнавать людей.
"Да, правда, - сказал Суворов, - только Петру Великому предоставлена была великая тайна выбирать людей: взглянул на солдата Румянцева, и он офицер, посол, вельможа. А тот за это отблагодарил Pоссию сыном своим, Задунайским. Вот мои мысли о людях: вывеска дураков - гордость; людей посредственного ума - подлость; а человека истинных достоинств - возвышенность чувств, прикрытая скромностью".

Отъезжающий в Рим английский путешественник был у Суворова и спросил его, не сделает ли он ему каких-нибудь туда поручений? Суворов отвечал: "Зачем вы туда едете? Вы, по пословице, в Риме будете, а папы не увидите. Он в руках разбойников. Но поезжайте. Рим останется Римом и без похищенных статуй Аполлона и Лаокоона. Пока Тибр его орошает, память величия его не исчезнет. Кланяйтесь от Скифа Капитолию и теням великих бессмертных. Скажите им, что он плачет, не видя их потомков, а только лишь выродков".

Отдавая английскому курьеру письмо к адмиралу Нельсону, Суворов сказал: "Кланяйтесь другу моему, Нильскому герою, сказавшему накануне Абукирского cpaжения: "Завтра я - или лорд, или ангел".

В Дерпте явился к Суворову какой-то его старый сослуживец. Суворов обрадовался, разговорился с ним и вдруг спросил: "Какие будут станции от Дерпта до Риги?" Не зная названия их, но зная, что немогузнайство рассердит старика, сослуживец важно отвечал:
- Первая Туртукай, вторая Кинбурн, третья Измаил.
- Помилуй Бог! - важно сказал Суворов, - видно, названия переменили. А за Ригой что?
- Там первая Милан, вторая Турин, третья Париж.
- Ох, да как же ты географию знаешь хорошо, хорошо!" - сказал Суворов и потрепал по плечу старого знакомого.

У Суворова за обедом рассказывали о Шеpepе, что по прибытии его в итальянскую армию главнокомандующим на первом смотру армии в Mантуе поднимал он сам головы солдат, оправлял шляпы и заметил тотчас недостающую на мундире пуговицу. Суворов на это сказал: "Ну, теперь я его знаю. Такой экзерцирмейстер не увидит, когда его неприятель окружит и разобьет".

Узнав, что французский главнокомандующий Шерер сдал свое начальство генералу Моро и удалился в Париж, Суворов сказал: "И здесь вижу я перст провидения. Мало славы было бы разбить шарлатана. Лавры, которые похитим у Моро, будут лучше цвести и зеленеть".

Суворову доложили о приходе портного для снятия с него мерки мундира Сардинского генералиссимуса. Он тотчас спросил: "Какой он нации? Если француз, то я буду говорить как с игольным артистом. Если немец, то как с кандидатом, магистром или доктором мундирологического факультета. Если итальянец, то как с маэстро или виртуозо на ножницах".
Когда же было объявлено, что итальянец, то Суворов сказал: "Тем лучше. Я не видал итальянца, хорошо одетого: он сошьет мне просторный мундир, и мне будет в нем раздолье".

В Пиаченце один маркиз, хозяин дома, в котором жил Суворов, был истинный чудак. В шитом золотом кафтане розового цвета, с громким хохотом, не говорил, а кричал он беспрестанно о погоде и повертывался, чтобы показать свой камергерский ключ. Суворов едва от него избавился, причем сказал: "Ради Бога, спасите меня от этого гостя, который хуже татарина. Он измучил меня своими метеорологическими разговорами. Сто раз показывал мне ключ, который ничего не отпирает и не запирает, и верно, не из благородного металла, но только прикрытый золотом, как и сам он шитым своим кафтаном".

Когда под Нови сказали Суворову, что одним отрядом французских войск командует польский генерал Домбровский, Суворов сказал: "Ах! как я рад. Это знакомый. В польскую войну этот мальчик-красавчик попался в плен. Я его тотчас отпустил к маменьке, сказав: беги скорее домой и кланяйся мамаше, а не то рyccкие тотчас убьют. Как бы я хотел возобновить с ним знакомство!"

"Что, разобьем ли мы французов, старик?" - спросил Суворов старого гренадера австрийского. "Мы бивали неприятеля с Лаудоном, а с вами еще лучше бить будем!" - отвечал гренадер.

Граф Сент-Андре, почтенный сардинский генерал, преданный Суворову, сказал ему однажды в разговоре: "Ваше сиятельство имеете врагов, но не соперников".

Суворов приготовился к сражению с турками. Распределив все, он хотел начать действие, но австрийский генерал, тут же бывший, спросил у Суворова, где он назначает место ретирады в случае неудачи? "На месте сражения!" - отвечал герой.

Одному иностранцу, слишком приверженному идеям Французской революции, Суворов сказал: "Покажи мне хоть одного француза, которого бы революция сделала более счастливым? При споре о том, какой образ правления лучше, надобно помнить, что руль нужен, но важнее рука, которая им управляет".

Во время разговора о вступлении в Рим французского генерала Бертье и о грабежах и злодеяниях там французов-республиканцев Суворов, вздохнув из глубины сердца, произнес: "Если бы я вступил в эту столицу миpa, то строго запретил бы касаться памятников, святотатствовать. К ним должно благоговеть. Они - торжество древности, а нашего века - отчаяние. Но я велел бы срыть до основания ту башню, которая, как мне сказывали, стоит близ садов Мецената, где Вергилий и Гораций песнями своими обессмертили покровителя своего. С этой башни чудовище Нерон тешился вожженным им пламенем Рима и воспевал на арфе пожар Троп. Память такого исчадия ада должна изгладиться навеки".

После Новийского сражения секретарь Суворова Фукс пришел к нему для получения приказания, чтобы писать реляцию.
Суворов с восторгом воскликнул:
"Конец и слава Богу!
Ты будь моей трубою".

Перед Турином некоторые генералы в рассуждении о взятии города осмелились представить Суворову различные затруднения. Он рассердился и воскликнул: "Пустое! Аннибал, пройдя Испанию, переправясь через Рону, поразив галлов. Перейдя Альпы, взял в тря дни Турин. Он будет моим учителем. Хочу быть преемником его гения".

В Аугсбурге поставлена была к дому, где жил Суворов, в караул рота. Он тотчас велел отпустить ее, сказав: "И в мирное и в военное время охраняюсь я любовью моих сограждан. Два казака - вот моя прислуга и стража".

После взятия австрийским генералом Кеймом Турина Суворов возносил его похвалами и пил за его здоровье. Один из генералов знатнейшей древней австрийской фамилии сказал: "Знаете ли, что Кейм из самого низкого сословия и из простых солдат дослужился до генерала?" "Да, - возразил Суворов, - его не осеняет огромное родословное дерево. Но я почел бы себе особенной честью иметь его после этого подвига, своим, по крайней мере, хоть кузеном".

Суворов любил, чтобы каждого начальника подчиненные называли по-русски, по имени и отчеству. Присланного от адмирала Ушакова иностранного офицера с известием о взятии Корфу спросил он:
- Здоров ли друг мой Федор Федорович?
Немец стал в тупик, не знал, о ком спрашивают. Ему шепнули, что об Ушакове. Он, как будто очнувшись, сказал:
- Ах! да, господин адмирал фон Ушаков здоров.
- Возьми к себе свое "фон". Раздавай кому хочешь, а победителя турецкого флота на Черном море, потрясшего Дарданеллы и покорившего Корфу, называй Федор Федорович Ушаков! - вскричал Суворов с гневом.

Заголовок: Re: Анекдоты о Суворове
Прислано пользователем Хольгер и Эльвинг на ноября 15^th, 2007, 8:52pm

По некоторым рассказам один в один Рокэ Алва :).