Альвдис Н.Н. Рутиэн
Гость
|
http://deja-vu4.narod.ru/Gold.html
(полный вариант статьи с примечаниямси и иллюстрациями)
Т. А. Новичкова
СОР И ЗОЛОТО В ФОЛЬКЛОРЕ
Полярность в культуре / Сост. В.Е. Багно, Т.А. Новичкова. (Альманах "Канун". Вып. 2). СПб., 1996, с. 121-156.
«Купола в России кроют чистым золотом,
Чтобы чаще Господь замечал».
В. Высоцкий. «Купола»
Золото с его сиянием и сор, пепел, угли, кал — отталкиваясь, эти полюса всегда притягивались друг к другу в художественном языке и обыденной речи, фольклоре и литературе. Поэтический язык последней нередко усиливал, выделял, подчеркивал те стороны этого противопоставления, которые в фольклоре находятся как бы в свернутом состоянии, поскольку любой фольклорный образ поддерживается контекстом, устной традицией, где недоговоренность неизбежна. Принято думать, что народная поэзия, ее строй, помогает более глубокому прочтению авторской, профессиональной поэзии — это так, но не менее справедливо и обратное: только в литературном языке старые как мир символы и метафоры обретают ясность и отточенность, оттенки смыслов, не свойственные гибкой, живой и не всегда внятной вне бытования устной культуре слова.
Укажем лишь некоторые акценты, характерные для русской поэзии в интерпретации данной мифологемы. Как и в фольклоре, золотой мир в авторских текстах — священный, слабым отблеском его грандиозного великолепия призваны служить золотое убранство русских церквей, праздничное церковное шитье, золото куполов:
И раки старые, и мраки позолоты,
В разливе серебра — черна дыра киота
...................................................................
Под восковой свечой седой протоирей
Встал :золотым горбом из золотых дверей.
А. Белый. Церковь
Священна жизнь, священно поэтическое вдохновение, это «золотые» дары:
Исполнен мыслями златыми,
Не понимаемый никем,
Перед распутьями земными
Проходишь ты, уныл и нем.
А. С. Пушкин, Езерский
Но золотая чаша жизни перед смертью оказывается пустой:
Тогда мы видим, что пуста
Была златая чаша,
Что в ней напиток был — мечта
И что она не наша!
М. Ю. Лермонтов. Чаша жизни
Золотое здесь несбывшееся, невысказанное, необъявленное, свою тайну золотая чаша выдаст лишь в последние минуты жизни, тема золота сплетается с темой смерти. В смерти — залог воскресения, оппозиция «золото/смерть и «золото/жизнь, молодость» может быть стянута в одном образе:
Внемлите, ловите, воскрес я — глядите: воскрес.
Мой гроб уплывет — золотой в золотые лазури.
А. Белый. Утро
Полярность «золото»/ «прах» иногда лежит в основе замысла следующих друг за другом циклов: так за «Золотом в лазури» А. Белым был созданцикл «Пепел». Ею может быть пронизан текст, где речь идет об угратс молодости, жизненных сил:
Пора золотая
Была, да сокрылась;
Сила молодая
С телом износилась.
...................................
На крутой горе
Рос зеленый дуб,
Под горой теперь
Он лежит, гниет...
А. Кольцов. Горькая доля
Золотая пора, зеленая листва обратились в изношенную силу, гниль. Сияние золотой юности гаснет в черной бездне горя:
Где ты, солнце благодатное
Золотой моей весны?
..............................................
Грустно видеть бездну черную
После неба и цветов.
Александр Полежаев. Негодование
Страна смерти — страна тьмы, где нет живого золота — золота колосьев:
Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив, златящихся. во мгле.
С. Есенин. Мы теперь уходим понемногу...
Семантика золотого как изобильного, полного сил восходит к традиционным образам весеннего обновления природы и рождения новой жизни. Небесное золото — летний дождь — залог набухания золотого колоса осенью:
«Золото, золото надает е неба!»
Дети кричат и бегут за дождем...
— Полноте, дети, его мы оберем,
Только сберем золотистым зерном
В полных амбарах душистого хлеба!
Ап. Майков. Летний дождь
«Золотое лоно» — у обетованной земли, где нет «ни деньги», «ни петли»,
ни республики, ни короны!
Где земли золотое лоно,
как но золоту пишут иконы,
будут лики людей светлы.
Андрей Вознесенский. Витражных дел мастер. Шестой Авось
Множество оттенков, которые обрела «золотая тема» в индивидуальной поэтической речи, все же не заглушают их основной тональности — утраты и надежды па воскресение, страха перед пустотой «золотой» чаши. «Пепел» просвечивает сквозь «золотую лазурь» — подобная взаимообращенность полярностей присуща и фольклору, не только литературе.
Что лежит в основе амбивалентности этих образов, существуют ли какие-либо закономерности для трансформации золота — в мусор, праха — в драгоценный металл? Слишком обобщенная интерпретация этой мифологемы в свете представлений о «том свете» малоэффективна при прочтении конкретных текстов, где особость, инаковость важнее универсалий. Не стремясь к раскрытию всей проблематики, связанной в народной культуре с реализацией противопоставления «сор» / «золото», рассмотрим оба символа на фоне мотивов фольклорной и отчасти книжной древнерусской традиции, в их сопряженности с наиболее значимыми древнейшими культами: почитанием солнца и матери сырой земли. По связи с солярными мифами золотые предметы, блеск сокровищ и драгоценных металлов обладают в фольклоре «остаточной» семантикой, что и сближает их символику с символикой сора, праха, до превращения оппозиции в торжество: золото вместо кала, рыбья чешуя вместо серебра в мотивах рассказов о кладах (и наоборот).
Мы не задумываемся над штампами «золотой человек», «золотые руки», «молчание - золото», но уже здесь заметна двусмысленность, неопределенность: человек «золото» — это либо неоцененный, либо никуда не годный человек. Золото вершит суд, как правый, так и несправедливый: «знать золото и на грязи», «и правда тонет, коли золото всплывает», «верен, что золото в огне»; «молчанье — золотое словечко», «молчок — сто рублей», но «молчбою прав не будешь».1 Помимо значения драгоценного металла, золотом назывался кал, прежде всего человеческий, «золотарить» — убирать отхожие места.
В отношении человеческого тела золото действует благотворно, если оно частично покрывает наиболее значимые функционально, активные или пограничные участки тела: руки, ноги, поясницу, уши. В духовных стихах, сказках и былинах формулой «но локоть руки в серебре но колеи ноги в золоте» отмечены святые (например, святой Георгий), избранники судьбы, царские дети или невинно убиенные; так, в былине о Дунае подобным знаком обладают чудесные близнецы, вырезанные из материнской утробы.
В «Саге об Эймунде», норвежском конунге, служившем князю Ярославу, рассказывается, как Эймунд помог удержать Гардарики в борьбе против «Бурицлава» (Святополка?), избрав золото в качестве приманки для вражеской дружины: «когда наутро ждали рать (Бурицлава), велел Эймуид конунг женщинам выйти на городские стены со всеми своими драгоценностями и насадить на шесты толстые золотые кольца, чтобы их как нельзя лучше было видно».3 Ослепленный блеском драгоценностей, Бурицлав замешкался, и это предопределило неудачный для пего исход битвы. Но можно ли вполне
доверять чересчур практичному толкованию саги? Не было ли вынесение на шестах толстых золотых колец на городскую стену перед битвой актом сакральным, призванным охранить жителей города? В такой функции на городские стены в подобные моменты принято было выносить спасительные иконы. Для дружинного времени золото было не просто символом победы, но заключало ее в себе, поскольку это было время «показа и потребления богатства», «необходимо было выказать свою щедрость для того, чтобы продемонстрироватьпренебрежение к своим богатствам, унизить соперника мгновенным расточительством накопленного богатства. Человек выходит победителем и подтверждает свой статус, если он превосходит своего соперника в этих безудержных тратах».4
Не случайно Перун, бог дружины, в рассказе о Владимировых языческих богах изображен с серебряной головой и золотым усом. Возможно, что в рамках дружинного культа золоту приписывались те же свойства, что и в земледельческих верованиях — матери сырой земле. Если предположить изоморфность культовых воззрений, связанных с землей, древнерусскому почитанию золота, то более ясным становится загадочное место из «Повести временных лет» о договоре князя Святослава с греками (971 год): как клялся я прежде греческим царям, что не пойду на их землю войною, так и теперь не буду собирать войско против нее. Если же договор будет мною или теми, кто со мною и подо мною, нарушен, то мы будем прокляты богами, в которых веруем — Перуном и Волосом и «будем златы яко же злато» и иссечены собственным оружием.5
В клятве золотом могла присутствовать уверенность. в наказании за клятво-преступление путем поглощения той субстанцией, которая идентифициро-валась с божеством. Таков, например, был смысл хождения но меже с дерном на голове: земля покроет, если граница будет мною нарушена; божбы землею п целование земли в доказательство своей правоты. Сравним: сохранившееся но сей день выражение «провалиться мне сквозь землю».
Согласно гипотезе В. Я. Проппа, золотая окраска есть печать иного царства, он доказывал это на материале волшебных сказок.6 Поскольку сказку Пропп стадиально помещает после мифа, то он обращается к рассмотрению символики золота в культурах более архаичных, чем русская, т. е. к традициям Древнего Египта, Вавилона, Китая, Ассирии, привлекает материалы верований и обычаев американских, африканских племен, мотивы сибирского эпоса. Затем он раскрывает содержание темы золота в античности, показывая, как постепенно золото из атрибута мира мертвых становится в Греции достоянием только праведных, в Апокалипсисе Павла золотой город — место праведников. Таким образом, сказочные диковинки — золотые дворцы, пояса, короны, туфли — и желание обладать ими объясняются стремлением к обладанию
атрибутами-посредниками между людьми и священным миром, что обеспечивает долголетие, бессмертие и т. д. (золотые яблоки, перо Жар-птицы и проч.). Сказочное золото В. Я. Пропп, кажется, склонен считать более отражением греко-визаптийского влияния, чем языческих традиций. Конечно, многие (фольклорные мотивы несут в себе христианский подтекст, но все же фольклорное, народное мировоззрение основано на языческой ментальности, свойственной устной культуре и дающей прекрасные возможности для широкого проникновения самых разнообразных элементов фольклора других народов. Фольклорный опыт древнее и универсальнее религиозного, а потом уж на его основе возможны любые межэтнические взаимообмены сюжетами, мотивами, образами.
Золотая символика, дохристианская но существу, срункционируя в условиях постепенной христианизации культуры, сливалась с понятиями религиозного воздаяния и возмсддия, добра и зла. Золото в преданиях и сказках о кладах всегда связано с испытаниями героев, его получают только избранные, оно рассыпается в прах у тех, кто не соблюдает «правил игры» с: сакральным миром, и убивает тех, кто лишен доброй доли или хочет получить сокровища в обход «воли» самого золота. Именно воли, поскольку в русской мифологической прозе золото — живое существо, клады могут обращаться в людей, растения, животных, путешествовать но земле и искать своего хозяина.
Ребята рыли клад на Пасху, «откуда ни возьмись, едет татарин, тюбетейка на нем вся в золоте»: «Что делаете?» — «Роем Петров крест». Действительно, корень Петрова креста нашли, а клад нет, потому что, «когда роешь клад, не обманывай никого, татарин-то подъезжал не напрасно, это и был сам клад».15 Золото, зарытое Стенькой Разиным, может обращатся в войско, пугающее кладоискателя: «Идет на него войско так стройно: ружья все направлены прямо на него, он бросил все и бежал без оглядки»,16 раз в году клад может превратиться в чудесный сад, кто его найдет — лакомится чем угодно, но не должен вынести ни одного семечка из сада; цыган, бессменный часовой, говорящая мера, кувшинчик-самовар на длинных ножках, белая корова или птица, наконец, сам Разин на белом коне — все это образы, которые принимает золото, скрытое в земле:
Стенька Разин еретик
Днем в могиле лежит,
Ночью телеса наводятся —
По свету ходит,
Поклажи свои сторожит,
Ходит в златой одежде,
Имеет бранный вид.17
Клады — это оборотни, а оборотннчество — метаморфоза, не осуждавшаяся в языческую пору (вспомним былинного Вольгу, проникающего «хитростью» во вражеский стаи, Волха Всеславьевича или дружинного певца Бояна, поэтически перевоплощавшегося в зверей и птиц во время исполнения «славы» князьям), - позднее стало рассматриваться как бесовское наваждение, множественность кладовых ликов объяснялась дьявольским мороком, а сами образы — бесами-кладохранами. Лишь былина о Садко да некоторые величальные песни еще сохранили древнее отношение к сакральному образу золота, явившемуся в виде «рыбины-золоты перья», полученной в дар от морского царя, в былине золотая рыба — не сокровище само но себе, но счастливая доля, удача: «Дам три рыбины — золоты перья. Тогда ты, Садке, счастлив будешь».18
Языческая по происхождению семантика золота повлияла па формирование и распространение в восточнославянском фольклоре сказочного сюжета «Поп в козлиной шкуре»:19 поп хочет отнять найденный бедняком клад, надевает на себя козлиную или бычью шкуру с рогами, чтобы испугать его, шкура пристает к коже, даже несмотря на то, что поп вернул котелок с золотом — последний мотив напоминает о верблюжьей или лошадиной коже из «Золотой горы».20 Казалось бы, замысел сказки — не более чем наказание за жадность, за попытку отобрать то, что тебе не принадлежит, если бы так неизменно эта сказка не воплощала антиклерикальные настроения. Завязкой обычно служат похороны (сына, жены), для которых у крестьянина нет денег, а тот бесплатно отказывается хоронить тело. Тогда сама земля дарит мужику золото: он копает могилу и находит котелок с червонцами, после чего справляет пышные похороны и обустраивает свое хозяйство. Осуждается не просто жадность попа, осуждается нежелание священника предать тело земле без платы за это. Поп обязан но-христиански проводить покойника в последний путь, невыполнение этой обязанности, по народному представлению, повлечет наказание превращением в зверя, в «душного» козла, по легендам, это животное во времена первотворения было создано дьяволом. Перед нами та же тема оборотничсства, связанная с сакралыюстью золота, но интерпретированная в духе нравоучительных народных христианских легенд.
Сюжет погони за золотом в послеоктябрьском фольклоре был использован в качестве местного предания, объяснявшего убийство попов вообще. В Сумской области был записан следующий рассказ: у бедняка умер сын, нон запросил за похороны большую сумму денег, отец сам рыл могилу и нашел сундук с золотом. Узнав об этом, местный поп «призвал к себе остальных попов», чтобы потребовать отдать находку. С помощью солдата крестьянин избавляется от них, после чего в селе «попов больше не стало. Церкви были превращены в клубы. Вместо одной маленькой школы выросло аж три. Вместо кабаков в селе Р. выросла культурная, прекрасно оборудованная столовая».21
Итак, золотые предметы в фольклоре сакральны, оказывают самое непосредственное влияние на судьбы людей, и священность золота генетически восходит к языческому культу солнца. На принадлежность «золотых» мотивов к
солярному мифу обращали внимание мифологи еще в середине XIX века.22 В преданиях и легендах о кладах речь идет обыкновенно о зарытом, погребенном золоте, которое как бы хранит в себе солнечный блеск во тьме подземного мира.
Но, по многим поверьям, подземное золото открывается глазам человека в дни календарных праздников, когда «солнце играет», т. е. меняет место, описывает круги — на Пасху, Троицу, Ивана Куналу клады «сушатся».23 В остальное время золото принадлежит змеям, известно, что Добрыня «у лютого Змея Горынчища нашел он много злата-серебра». По народному толкованию, золото и драгоценные камни нужны для освещения подземного царства, отсюда же поверье, что в головах змей можно найти самоцветные камни (ср. в былинах: самоцветные камни вплетены в каличью обувь для освещения ночного пути).
Хотя зарытый в земле клад — дело рук человеческих, акт сокрытия золота в недрах земли не всегда имел практическое значение сохранения богатств для будущего возможного потребления. Клад часто зарывали с заклятием на чью-либо голову, иногда перед смертью, не рассчитывая на его использование. В дружинных курганах наряду с оружием находят слитки золота, расплавленные золотые украшения, надевавшиеся на умершего перед сожжением.24
Попав под землю, золото начинало жить особой жизнью, приобретая магические, оборотнические свойства и выходя на поверхность земли не только в образах разных существ и предметов, но и в виде огня, искр, свечения по ночам. «Аще бо или серебро или золото скровено будет под землею, то мнози видят огнь горящ на том месте» (из «Сказания о Борисе и Глебе»).25 Клад может достать тот, кто сам будет держать в руках огонь и читать соответствующие заклинания;26 если клад лежит под сосной, то огненные свойства приобретает дерево: ударить но сосне топором — из ствола искры летят, срубить ее невозможно.27 В той же связи — свечение «горящих», осыпающихся искрами, растении: цветущего папоротника в Иванову ночь или разрыв-травы (ср. в сказке о Хасане басрнйском: разрыв-трава растет па вершине горы, она разрывает облака, как бы прокладывая дорогу к солнцу, и потому необходима для «искусства алхимии»).
Проникновение золота под землю в мифологической прозе норой объясняется непосредственно атмосферными явлениями, связанными с игрой солнечных лучей: в Новгородчине верили, что радуга — это змея, которая вбирает жалом воду из земли и выпускает се в виде дождя. На концах радуги-змеи повешено по котелку с золотыми монетами.28
Часто посредниками между землей и небом в «передаче» солнечной субстанции являются ящерицы, змеи или лягушки, а в древности, вероятно, волки, оборотни. По владимирским поверьям, ящерицы, сидящие на солнце с открытым ртом, сосут солнечные лучи, а это большой грех.29 Змеями представлялись ночные светила: падающие звезды. В казачестве говорили, что они сосут кровь из женщин и девиц, доводя их до истощения.30 В общерусском фольклоре подобное поверье встречается в рассказах об огненных змеях-оборотнях, летающих к тоскующим вдовам и невестам.
Солнечные затмения объяснялись в древне-русской литературе как результат того, что светило было кем-то «съедаемо», в «Кормчей» «съедение» солнца и луны приписывалось волкодлакам, оборотням, хотя и пояснялось, что «си же вся басни и лъжа суть».31 Пресмыкающиеся, существа, ведущие двойную жизнь, обитатели разных миров, живущие в воде, под землей и на суше, в устной традиции чаще всего выступают в функции посредников между сакральным и человеческим мирами, тем и этим светом. Помимо змей и ящериц, непосредственное отношение к солярному мифу имеют лягушки, но терским поверьям, солнце состоит из кусочков лягушки, оно привязано к небу волосинкой, которую Бог выдернул из головы Евы.32 Проглатывание огромной, раздувшейся лягушкои посвящаемого в колдуны было обязательным моментом приобщения к искусству магии.33
Таким образом, золото как трансформация солнечного света попадает на землю разными путями: благодаря атмосферным явлениям (радуге, соединяющей небо и землю), действиям живых существ, пьющих (съедающих) солнце; сокрытие в земле кладов является уже вторичным актом, драгоценности кладов, некогда символизировавшие славу и удачу своего хозяина, имели отношение как к миру мертвых, так и к солярному мифу. Золото, прошедшее через человеческие руки, получало дополнительную нагрузку: мотивы испытаний персонажей рассказов о кладоискателях обычно осложнены введением образов, возникших на основе представлений о том свете.
Истинное, «чистое» золото — небесное. Таким золотом отмечены младенцы-избранники с золотыми (солнечными) руками, серебряными (лунными) ногами и с сияющими звездами у висков («по косицам часты звездочки»). В величаниях золотая символика появляется как идеализирующая человека, в честь которого поется песня:
Как у месяца-луны золотые рога,
А у солнышка очи ясные.34
В скопческих песнях золото, скатившееся с небес, — истина веры, владеть золотом — обладать ею:
На колеснице батюшка-пророк, под ним конь белый, с золотыми подковами, жемчужным хвостом и позолоченной гривой, «во очах его камень Маргарит, из уст его огонь пламенем горит», с золотыми ключами он ходит но разным землям, набирая свои «полки»,— нагромождение подобных сравнений приводит к созданию чувственного, языческого образа «солнечного бога», но никак не к религиозной аллегории. Батюшка-солнце несет верующим истину — золото:
Мифологема чистого, сакрального золота появляется в заговорах, где заговаривающий ищет небесного покровительства; так, в заговоре на добрый путь он представляет себя одетым золотой ризой, укрытым золотой нелепой. С золотом связано рождение: материнское чрево в заклинаниях — золотое кресло, а матка — золотник. Когда бабка правит живот, то шепчет: «поставлю я его на место, на золотое кресло».36
Рай, где бы он ни находился, — это сад с золотыми и стеклянными домами.37 В сказке Ярославской области об обманщике, решившем хитростью обменять свою несчастную долю на добрую, присутствует рассказ о небе как нескончаемом золотом царстве: «Ты меня бросил в реку, я и покатился. Прикатился на небо, а как на небе золото — что! Я три мешка насыпал, да не унести, один только взял».38
Последняя трансформация солнечного сияния в золото произойдет в дни Страшного Суда, когда солнце и луна сойдутся вместе, остановятся на востоке и не будут светить, вся вода окажется во власти Антихриста, и на месте прежних рек и озер будут лежать золото и серебро.39 С концом света и солнце, и золото утратят свои функции, так как ничего не будут значить в судьбах людей: последний суд вынесет окончательный приговор, и проблема доли, поисков жизненного пути, удачи исчезнет. Согласно эсхатологическим легендам и духовным стихам, природа пострадает не меньше грешников: земля выгорит, реки, моря и океаны принесут на своих волнах человеческие кости, из них явятся мертвые и придут на Страшный Суд. В последние дни богатства всех людей, принявших антихристову печать (по раскольничьим верованиям), обратятся в прах, пища — в лошадиный кал, питье — в мочу.40 Пепел, человеческие кости, кал, моча и обратившаяся в металл вода — все, что останется от природы и человека с исчезновением земной жизни.
В Страшный день архангел Михаил осудит обладание земным золотом и обычай людей прятать его под землей, противопоставив кладам — красное солнышко; золото окажется не нужным ни матушке сырой земле, ни горнему миру. Грешники просят архангела перевести их через огненную реку в светлый рай, он отвечает:
Последняя фраза находится в удивительном противоречии с содержанием духовного стиха о Страшном Суде и объяснима только устойчивостью культа матери сырой земли в народной культуре: о Божьей милости к земле говорится в тот момент, когда
Повеют ветра буйные со восточной со страны,
Разнесутся песка желтые по край матушки земли,
Тогда горы и вси озера позасыплются,
земля станет ровной, но разделятся грешники и праведники — между ними с громом протечет Сион-река огненная.
Пожжет река огненная все горы и каменье,
И пожжет река огненная все леса со зверями,
И пожжет река огненная весь скот со птицами,
Тогда выгорит вся земная тварь.42
Выгорев на тридцать, тридевять или шестьдесят (в вариантах) локот, земля, а вместе с ней все живое вряд ли оставит что-либо, кроме пепла. Все будет погружено во тьму, кроме ада и рая, подземного и небесного мира. В зареве адского пламени духовный стих различает мучения грешников, в сиянии рая — блаженство праведных. Рай всегда остается и солнечным, и золотым царством:
В плаче Адама ран предстает не просто «златовидым», но живым существом, которое способно заступиться за изгнанника. Разговор Адама с раем возможен так же, как и диалог Иоасафа-царевича с пустыней, куда он хочет удалиться, или плач молодца перед матерью сырой землей, которая прощает ему все грехи, кроме одного — убийства крестового брата. Поэтические корни обращения человека к пустыне или саду-раю лежат, безусловно, в языческой традиции поклонения земле.
Атрибутика сора, грязи, праха является полной противоположностью золотой символике, но именно на основе этой оппозиционности возникает ряд взаимозамен, когда отбросы, продукты распада превращаются в сокровища. Такое превращение происходит обычно не само по себе, а благодаря определенным обстоятельствам, связанным с конкретной ситуацией. Мотивы сказочной и несказочной прозы, восходящие к противопоставлению сор — золото/драгоценности, разнообразны, но все же им свойственны некоторые закономерности.
Во-первых, золото, превращающееся в черепки, пепел и т.п., не обладает признаком сакральности. Сказочное золотое царство — всегда золотое, золотые руки и ноги, которыми наделены избранники судьбы, не могут превратиться в обычные, они неизменны, даже если героя превращают в дерево, — тогда на нем будут золотые и серебряные ветки или плоды. Иное дело — золото, найденное под землей или полученное от водяного, такое богатство призрачно, падаль оборачивается кладом, а клад — дохлой свиньей. Богатый человек решил посмеяться над братом-бедняком, нашел дохлую собаку и бросил ему в окно — она тут же рассыпалась золотом.44
Драгоценности, золото и серебро часто образуются из остатков, например слезы царевны превращаются в бриллианты, самоцветные камни появляются из искр от удара копытом чудесного оленя. Вера в то, что золото может появиться из кала, остроумно обыграна в сказке о шуте, обманувшем разбойников, он продает им обыкновенную плохонькую лошаденку, выдавая ее за волшебную. Привязав к ее хвосту мешочек с деньгами, он ударяет но мешочку — деньги рассыпались, и шут объяснил: «Тише, братцы, вишь, кобыла серебром серет, а кормил бы овсом, золотом бы срала».45
Наиболее часто встречающаяся метаморфоза золота — его появление из «жара», углей. В сущности, здесь даже нет особого превращения, поскольку огонь, как и свечение, один из образов всего золотого. Возможно, эта исходная параллель повлекла за собой остальные: золото из пепла, из мусора. Речная девка просит парня доставить письмо брату (ср. «Садко»: гусляр передаст поклон Ильменю от сестры Волги), брат советует парню неводом выловить из реки мусор, сложить его на шесть недель в амбаре — выйдут золото и серебро.
Интересно, что здесь требуется «поминальный» срок для превращения: шесть недель сопоставимы с сорока днями. Купец невзлюбил сына за то, что тот раздавал милостыню нищим, и отправил его «за моря», сын берет с собой три мешка пепла, Николай Чудотворец в ином царстве покупает пепел за три мешка золота.40
В сказках пепел наделен даром оборотпичества так же, как и золото, но это оборотпичество, восходящее к представлениям архаического, дохристианского обычая погребения — сожжения. Из пепла, как из семени, вновь появляется то существо, которое было сожжено, в том или ином облике. Королева родила близнецов: во лбу по месяцу, на затылке — звезды. По навету злой сестры их хоронят в двух могилах, на которых вырастают два явора с золотыми и серебряными ветками. Злая соперница королевы приказывает из яворов сделать кровать, кровать сжигают, пепел съедает овца и приносит двух ягнят: во лбу по месяцу, на затылке звезды. Ягнят закалывают, а внутренности варит и съедает королева, после чего беременеет и вновь рождает чудесных близнецов.47 Нетрудно заметить, что во всей цепочке пепел, съеденный овцой, явился основной причиной вторичного рождения близнецов, сначала ягнят, затем — детей. Для вторичного рождения пепел должен быть предан земле (как и кости, из которых обыкновенно вырастает волшебное дерево), здесь — дороге. Пепел, развеянный по ветру, символизирует окончательную смерть, так уничтожали колдунов, упырей. Мертвый колдун рассказывает солдату, как с ним сладить: набрать костер осиновых дров в сто возов и сжечь так, чтобы из огня не выполз ни один червяк, пепел нужно разбросать но ветру.48
В сказке «Царь-медведь», напротив, бычок-дристунок просит зарезать его, сжечь на костре, а пепел посеять на трех грядках, из одной грядки будет конь, из другой собачка, из третьей вырастет яблоня.49 Вариант: зарежьте, мясо съешьте, кости сложите в одно место н поливайте ополосками: водой после мытья посуды, из костей родятся собачки.50 Кости или ненел, преданные земле, — залог возрождения в ином качестве. В Линдозере кости староверов, предавших себя самосожжению, единоверцы собрали и сложили в амбар, вероятно, с той же целью.51 Наконец, пепел от сожженного следа — т. е. сожженную мерку следа — девицы носили с собой в качестве приворотного средства, нецел «притягивал» к ним любимых.
Функции остатков, отбросов вообще широко использовались в магической практике, гаданиях, обрядах, связанных с приобретением нужных качеств, например силы и здоровья. Сучки не срубали с очепа, на котором висит колыбель, чтобы дети водились. Не мели полы, когда в доме покойник, с мусором выметешь живых. Воду после купания ребенка не выливали до восхода солнца, иначе будет «сухотка», бессонница. Не давали щепок от строящегося дома во избежание несчастья. Обмылки от обмывания покойника, как и саму воду, лили в реку или па границу владений, под одиноко стоящее дерево (ср.: пепел от сожженного дерева, выброшенный на дорогу, привел к рождению ягнят-близнецов). Пот — лучшее приворотное средство, им пропитывали соль или соленую волнушку. Пар от воды с разведенной солью и золой используется для лечения заболеваний. Оставшаяся после молотьбы солома устилает рождественский стол; на солому стаскивали умирающего; солома от разорванного русалочьего чучела выбрасывалась па пол, что должно было обеспечить плодородие, и т.д. Мотив чудесного рождения из остатков в сказках был проанализирован В. Я. Проппом,52 но и в легендах о сотворении мира мы также встречаем этот мотив: дьявол, подражая Богу, бил одним камнем о другой, и из осколков являлись домовые, лешие, русалки и прочие духи.53
Осколки, сор, крошки имели значение проводников — здоровья и болезни, жизни или смерти. По связи с функцией сора особая роль в обрядах и верованиях приписывалась венику. В венике перед смертью колдун мог передать свою силу преемнику или спустить с веника свой чародейский дар в воду. Веник мог оказаться «древом жизни»: повитуха, первый раз паря ребенка в бане, садилась на полок, клала ребенка на колени, стучала обрубленным концом веника в полок со словами: «как эта береза стояла, так и ты будь здрав и невредим», затем окачивали дитя водой с веника. В таком контексте не пустой отговоркой звучит ответ на детский вопрос «откуда я взялся?» — «от березки откатился». В мифологических рассказах веник, как сор или золото, может быть оборотнем: увидишь прядущую кикимору — брось на нее крест, утром обнаружишь его на венике. Одно из мест обитания кикиморы — угол, куда сметают мусор.54 Внешний облик этого духа малоприятен: кикимора неопрятна, безобразна, стара, нищенски одета. Во многом она похожа на Горе или Лихо, которое поселяется в домах бедных, несчастливых людей.
Образ Горя в сказках и эпических песнях — олицетворение нищеты, оно подпоясано мочальцем, одето в лапти и ветхую одежду, и все же это дух судьбы, и лохмотья его платья — лишь маскарад, этот дух всесилен, в его власти довести человека до могилы или одарить золотом. Когда Горю удастся полностью разорить своего хозяина, оно, для того чтобы вновь обречь его на мучения, ведет мужика к камню, под которым клад — «яма полна золотом насыпана».55 Согласно рассказу волхвов из «Повести временных лет» (1071 год), человек произошел от небесной ветоши: Бог мылся в бане и вспотел, отерся ветошкой, сбросил ее на землю, а сатана сделал из нее человека. Сор, ветошь, очевидно, считали принадлежностью не только земного, но и небесного мира, называя кометы метлами, которыми подметают свод под Божьими стопами.56
Небесный свет и отбросы, черенки и золото сменяют друг друга в свете представлений о судьбе, роке, жизни и смерти. Перед героиней северной сказки расходятся две дороги: одна золотая, другая «говенная», говенная — земная, пойти по ней — ничего не обрести; золотая ведет в лес с домами на курьих ножках, ведет к свадьбе с Иваном-царевичем.57 Сказочные мотивы, построенные на полярности золота и сора, в русском фольклоре испытали на себе влияние христианства. Угли и сор превращаются в золото в руках обиженных, нищих пли нищелюбивых людей, оно пропадает у тех, кто не соблюдает нравственных законов религии, неправедно, без молитвы хочет достичь богатства. В одном доме умер нищий. Хозяин хотел сжечь его кафтан, но он не горел, бросил в воду — не тонет. Оказалось, что под каждой заплатой кафтана зашиты деньги. Не возблагодарив судьбу, он купил на эти деньги свинью и вывел ее к реке. Посреди реки появилось огненное колесо, свинья прыгнула в него и пропала: не молился — скопил денежки.58
Выше уже говорилось о том, что золото «объявляет» себя в крупные годовые праздники и дни, когда солнце «играет». Угли, полученные бедняком в доме, где лежал покойник, на Пасху превращаются в золото: помолившись Богу, бедняк попросил у мертвеца жару, тот встал, насыпал беремя углей и отдал мужику. Придя домой, бедняк вытряхнул угли на стол — они обернулись золотом.59 Угли, мусор и золото здесь амбивалентны в том смысле, что являются как бы зеркальным отражением друг друга: если золото находится в «том» мире, то в этом — его заменитель, черепки или угли, если есть золото в этом мире, то «там» — черепки. Например: проклятая дочь возвращается домой к отцу и приносит из мира нечистых золотую и серебряную посуду; купец узнает ее, это именно та посуда, которую он сгоряча, под пьяную руку, с нехорошими словами, кидал за порог. Черти забрали ее в свой мир, а купцу оставили черепки.60 Или: парень попадает к черту, тот предлагает ему деньги, но герой берет кулек с углями - естественно, что они в «нашем» мире обернутся золотом.61 Подобные отражения и взаимозамены касаются в основном нижнего (подземного, подводного - «иного») и среднего, земного, миров, и только горний мир подлинно золотой, священный и ясный. Золото высшей пробы есть золото души:
Наши души — зеркала,
Отражающие золото.
А. Белый. Солнце. Из цикла Золото в лазури
|
Главная
Помощь
Поиск
Участники
Вход
Регистрация
Ответить
Уведомлять
Послать Тему
Печатать
Автор
Цитировать
Править
Удалить
Зарегистрирован