|
По разные стороны С глубокой признательностью – профессору Альмире Казиевой, пригласившей меня на конференцию в Пятигорск, – Иври и Эстелин – за тексты и дискуссии, не дающие спать спокойно, – Алине Немировой – за возможность войти в Арду и полную невозможность выбраться обратно, – Алькору – за песни, тексты которых нагло слямзены на эпиграфы и поэтические вставки в этой повести, – Тильберту (Кару) и всем участникам игры "Попытка переиграть" – за идеи, образы и кар-кар-карму сыграть Белега вместо Келегорма, – Либерис и Гарету – за факт их существования в данной точке мироздания, – Ноло Т. Торлуину – за ежедневно проявляемый героизм, а также за каторжный труд редактуры, – горам Машук и Бештау – за то, что после них становишься другим человеком. Или – нечеловеком, но всё равно – другим. На нервной почве… склонов Машука: очень там нервная почва, это еще Лермонтов заметил. Видение первое. Химлад Мы пока еще правы, но это пройдет… – Лорд, палантир! – Слышу! – Келегорм вогнал в землю нож и на миг сосредоточился, мысленно обращаясь к одному из братьев. Но, судя по его напряженному лицу, далекий брат сейчас не довольствовался осанвэ. – Возьмите палантир кто-нибудь! Ответьте, что я – сейчас. Воды дайте, не могу же я браться за Камень вот этими руками! Он выразительно вытянул пальцы. Кисти его рук были багровыми от крови. Кто-то из дружинников подбежал с флягой, полил; лорд торопливыми, резкими движениями отмыл ладони, смахнул воду о рубаху и почти выхватил Зрящий Камень из рук Дирнаура, уже начавшего что-то объяснять Карантиру. – Да ничего не случилось! – крикнул Неистовый брату. – Ну да, руки в крови, правильно тебе сказали. …Да всё в порядке! Кабана я резал, кабана, успокойся. Мы решили отдохнуть после охоты. …Живы? живы все, вот целы – не… Да вытянем, не тревожься. …Брат, я просто не слышал тебя все эти дни. Сам понимаешь, в предгорьях Горгорота будешь закрыт от осанвэ, от всей Арды закрыт будешь. …Да ничего я не злюсь, просто устал после охоты. …Ну да, ты прав – поговорим позже. – Убери, – скривился лорд, отдавая палантир дружиннику. И пробормотал: – И почему братья вспоминают о тебе всегда так невовремя? Тем временем мясо вепря уже устроили над огнем. Боевой задор, ужас, отвращение и ярость, неизменно охватывавшие их в предгорьях Горгорота и окрестностях Нан-Дунгорфеба, – всё это медленно уходило. Охотники Аглона затравили этого злосчастного кабана не столько потому, что были голодны, сколько чтобы излить остатки своей ярости на какую-нибудь подходящую жертву. Сейчас они медленно успокаивались, и даже их лорд, накричавший на беспокоящегося брата, тоже медленно превращался из Келегорма Неистового в Келегорма Светлого. …Светлый, Благородный, Учтивый – так его звали когда-то. Сейчас эти валинорские прозвища были почти забыты, разве что первое осталось – и то: из-за цвета волос. Унаследовавший от Мириэли серебристо-русые кудри, он был и оставался самым светловолосым из братьев. Сумерки сменились ночной темнотой. Нолдорский костер горел ровно, но совсем не ярко – лишь изредка вспыхивая бело-серебристым. Всё прочее время поляна почти не освещалась: привлекать к себе внимание охотникам было незачем. Перекидываясь негромкими шутками, они ели жареную свинину, запивая крепким настоем трав. Мегвен, единственная женщина в отряде, протянула лорду несколько лембасов. – И когда ты только успела их испечь? – улыбнулся он. – Почти перед отъездом, – она отвечала тоже с мягкой и светлой улыбкой. – Ненадолго удалось уйти от мыслей о бое. Слишком коротко, но всё-таки. Он кивнул, отложил большую часть раненым, остальное разделил поровну между воинами. Еще сегодня вечером они были другими: больше чем воинами. Они были живым оружием, не ведающим ни пощады, ни сомнений. Они были яростью, они были смертью и тем, что страшнее смерти – ибо с ними билось слепое, безликое зло: лишенные разума твари Нан-Дунгорфеба. Но сейчас, согретые теплом эльфийского костра и древнейшей силой хлеба, они становились… живыми. Становились собой. Быть может, именно поэтому одинокий всадник и решил подъехать к их костру. – У нас гость, – сказал Келегорм то, что ощутили еще несколько следопытов. Гость, не враг. Это теперь слышали все. В том, чей конь шагом приближался к ним, не было недоброжелательства, не было и страха, настороженности, опаски… Интерес, мягкое внимание – да, всё отчетливее. И только. Келегорм встал и пошел в темноту навстречу неизвестному. В простой поддоспешной одежде, без венца и иных знаков правителя, он сейчас был исполнен спокойной властности лорда. Этого не заменит самый блистательный венец. И навстречу ему выехал… светлый. Именно так потом будут рассказывать в Аглоне все, кто видел это. "Он был… светлый" – и никакого другого слова не будет найдено. Нет, конечно, приехавший не излучал света – по крайней мере, такого, что дают факелы и костры. Но при виде этого незнакомца нолдоры невольно начали улыбаться – открыто и доверчиво. Так дитя смотрит на отца. А еще – сразу было ясно, что приехавший – синдар. Мягкие русые волосы, покрой одежды, конская сбруя и… нечто большее, чему нет слов в языке, и что безошибочно чувствует сердце. Синдар. Не похожий на обитателей лесов Химлада, как сокол не похож на воробья. Не просто синдар. Дориатец. И, кажется, даже не просто дориатец… Келегорм поклонился – учтиво и как равному. – Я не знаю, чьи здесь земли – мои или ваши, но костер здесь мой. И потому я, Келегорм, сын Феанора, говорю: будь моим гостем. Незнакомец спешился: – Поистине, недаром тебя некогда прозвали Учтивым! Я, Белег Куталион, с благодарностью принимаю твое гостеприимство. Нолдоры потеснились, освобождая место у костра. – Я бы предложил тебе разделить хлеб, – сказал Келегорм, – но у нас его немного и мы не ждали гостей. Тот, что остался, – для раненых. Поэтому… – Поэтому, – мягко перебил Белег, – если ты не обидишься, я могу предложить тебе разделить наш хлеб. Правда, у меня его тоже немного. И Неистовый не сдержался. Он понимал, что говорит это зря, но… смолчать не мог: – А как же жуткие запреты Дориата на общение с нами? Белег покачал головой и возразил без резкости: – Тингол запретил пропускать вас за Завесу. Всё остальное каждый из нас решает сам. Страж границ Дориата снова улыбнулся – так, будто на ночном небе разошлись тучи и засияли звезды: – Лорд Аглона, ты сказал, что не знаешь, чьи здесь земли – синдар или нолдор. Не знаю этого и я. У нас с тобой одна граница, и пролегает она не между Дориатом и Аглоном, а между эльдарами и Нан-Дунгорфебом. О твоих войнах на этой границе мне известно многое. Очень многое. И я буду рад разделить с тобой хлеб. Если, конечно, ты примешь хлеб от синдара. Келегорм кивнул: – Я не питаю ненависти к вашему народу. Мне доводилось защищать синдар Химлада и от орков, и от тварей Нан-Дунгорфеба. И скажу тебе правду, Перворожденный, (не знаю, обрадует она тебя или огорчит): ты не будешь первым синдаром, от кого лорд Аглона принимает хлеб. И еще: я наслышан о твоих деяниях не меньше, чем ты – о моих. Тебе, как никому из эльдар Срединных Земель, я рад. Они разделили хлеб, и на этом церемонным речам пришел конец. Белег не отказался и от куска свинины, и вскоре разговор потек легко и свободно. Не властитель и Перворожденный, а просто – стражи границы. Нолдор, синдар – неважно. Рассказы о схватках, похвальба убитыми чудищами, расспросы о том, как выследить эту тварь, и еще вот такую… а с такой встречался? Келегорм чуть мотнул головой и по этому знаку ему принесли арфу. Небольшую, походную. – Не думал, что, собираясь на охоту, ты берешь ее с собой, – приподнял бровь Белег. – Как говорят у нас, – Келегорм провел пальцами по струнам, – в случае чего это несколько запасных тетив. Дориатец рассмеялся. – Я не так искусен в пении, как брат мой Маглор, – с усмешкой начал было Неистовый, но Куталион перебил: – А я не слыву знатоком музыки. Нолдор провел пальцами по струнам и негромко запел: Черное озеро, тени скользят в нем, А под обрывом – туман, холодный, белый. Ночь открывает дороги – по ним идем, Небо бездонное, темень, туман, туман. Круг замыкается – мне бы стоять вне, Только дорога ночная опять ведет, куда – не знаю. Прошлого не было, будущего – нет, Небо бездонное, темень, туман, туман… Белег внимательно слушал, с большим интересом, чем когда-либо внимал изысканнейшим мелодиям Даэрона – но не потому, что нолдорское пение больше нравилось ему. Просто в тихом пении воинов было больше откровенности, чем в любых речах. Песня кончалась, и охотники вполголоса подхватили последние строки: Темной звездою опять упаду – вверх, В небо бездонное, темень, туман, туман. Они пели всю ночь, передавая арфу друг другу. По очереди и все вместе, и даже раненые негромко вторили хору, больше полагаясь на явственно ощутимое единение, даруемое песнью, чем на силу трав. – Если позволишь, я бы тоже хотел спеть, – вдруг промолвил Белег. Келегорм молча протянул ему арфу. Синдар покачал головой: дескать, строй не тот, нечего и пробовать. И запел, глядя в бледнеющее предрассветное небо: Паутина качнулась под ветром, Лес осенний притих и промок. Только хрипло вздохнул без ответа У опушки охотничий рог. Только эхо – но где-то над далью Кто-то древний, неведомый нам Словно молнией, призрачной сталью Разрубил горизонт пополам. Это была песня даже не на квэнья – на более древнем языке, доступном лишь Перворожденным. Аглонцы – а все они были рождены в Валиноре – именно теперь ощутили, насколько же они молоды по сравнению с этим светлым улыбающимся воином из Дориата, поющем о первом приходе Оромэ к эльдарам. Они все учились у Оромэ – одни долго, другие немного – и для них Охотник был – да, Великим, да, могучим, да, много превосходящим любую силу, но – своим и будничным. И тот священный трепет, который был в песне Перворожденного, – он был нолдорам странен. Непривычен. Белег пел, и перед мысленным взором нолдор проходили картины более чем давно минувшего. Сейчас они видели не события, не первые речи Валара и эльдар, а нечто большее – мысли и чувства Перворожденных, изумленных встречей со Стихией. Когда синдар замолчал, еще долго никто не осмеливался сказать и слова. – Спасибо, – негромко выдохнул Келегорм. – Нам много рассказывали об этом, но никто не давал увидеть – так. Белег в сто-очередной раз улыбнулся: – Быть может, в благом Амане это и невозможно было увидеть? Слишком много света? Неистовый приподнял бровь: – Ты тоже любишь сумрак? – Я остался здесь. Это ли не ответ? Я люблю этот край, где мы бились с лихом много веков до вас – и теперь бьемся вместе с вами. Келегорм покачал головой: – Я думал, все дориатцы нас ненавидят… За Альквалондэ и вообще. Белег положил свою руку поверх его: – Не будем об Альквалондэ. Сделанного не вернешь, и ненавистью не избыть беды. Ее можно лишь растравить. Я скажу тебе одно, сын Феанора: вы пришли сюда по крови и это судить… не мне. Но за эти века вы сделали много, более чем много для Белерианда. Это не отменяет прошлого, и всё же… Нолдор тяжело вздохнул: – Хотел бы я знать, многие ли из твоего народа дерзнули бы согласиться с тобой? Перворожденный ответил безмолвной улыбкой: то ли – да, многие, то ли – не думай об этом. – Спасибо тебе, – тихо сказал лорд Аглона. – Если во всем Дориате ты один так считаешь – спасибо тем более. Тот, не ответив, встал: – Светает. Мне пора. До встречи, лорд Келегорм. И, если тварь окажется уж слишком сильной, – зови. Я услышу, будь уверен. – До встречи, Могучий Лук. Зови и ты, если понадобится пара дюжин славных воинов. Видение второе. Нан-Дунгорфеб Прометей, Люцифер всё, что ты не успел, довершат между делом. Только огненный вал этот мир разорвал между черным и белым. …Тварь бросилась сверху. Этого не ждал ни один из них: что туша вдвое больше коня бесшумно прокрадется по веткам сухих деревьев. Дирнаур успел оттолкнуть Келегорма, но следующего мгновения – чтобы спастись самому – ему уже не хватило. Коготь чудища вонзился в него. Неистовый тотчас рубанул по лапе – но плоть твари была словно из камня. Удар другого когтя пришелся почти в лицо, нолдор едва успел отпрянуть, и смертоносное острие скользнуло по мифриловой кольчуге – бесценному подарку Карантира, залогу дружбы гномов Белегоста. После боя Келегорм вспомнит об этом – и не преминет в очередной раз поблагодарить брата… нет, не за дар, а за то, что Мрачный переупрямил Неистового, убедив взять этот доспех. Но это будет потом, а сейчас почти за каждый удар, нанесенный нолдорами твари, приходилось платить раной кого-то из своих. Райво с разбега вонзил копье в глаз чудищу, но монстр рванулся и древко переломилось. Удар – и тело Райво смято лапой твари. Мегвен, еще не зная о случившемся с мужем, била из лука – но никак не могла найти уязвимого места на этом теле, словно покрытом броней. В глаз она не могла попасть – мешали свои же, не подпускавшие женщину к оскаленной морде. …Его просили остаться в стороне – дескать, он никогда не имел дела с такими крупными монстрами, а они разделывались с подобными уже не раз и не два… Он не стал спорить тогда, и сейчас, когда в недвижном еще миг назад лесу яростно металось кровавое месиво из почти неуязвимой твари и израненных нолдор, он рванул из колчана первую стрелу, вторую, третью… Он расстрелял весь колчан за несколько ударов сердца. То ли дориатские стрелы были лучше нолдорских, то ли у Перворожденного была сила, недоступная младшим эльдарам, а только тварь издохла почти сразу. Охотники повалились где стояли. Иных била крупная дрожь. Мегвен тормошила труп мужа, не желая поверить в произошедшее. Те, кто отделался сравнительно легко, начинали спешно перевязывать тяжело раненых. Белег помогал им, чем мог. Келегорм не возился с бинтами и травами. Переходя от одного раненого к другому, он бесстрастно отсасывал яд, сводил края ран пальцами и на несколько мгновений замирал, своей волей подталкивая замершие было силы пораженного, заставляя заново бороться за свою жизнь. Белег подумал, что Келегорм сейчас очень похож на собственного деда: Финвэ тоже всегда лечил силой рук, одолевая морок вражьих тварей. Перворожденный хотел было сказать об этом нолдору, но – обоим сейчас было не до разговоров. – Вот теперь дорогу перенесут все, – от усталости Келегорм говорил резче и суше, чем обычно. – ВСЕ, лорд? – подняла на него безумные глаза Мегвен. – Прости. Всё, что мы можем сделать для Райво, – похоронить его в Аглоне. Если хочешь. – Не всё ли равно, где лежать телу? – зло спросила Мегвен. – Хорошо. Оставим его здесь. Лес сухой, выйдет отличный погребальный костер. Заодно и мелкую нечисть пожжем. – И это всё, что ты мне можешь сказать?! – Мегвен! – гневным окриком. – Мне некогда думать о мертвом. У нас ранены все, трое – почти при смерти. Я ничем не могу помочь Райво. Я ничего не могу сделать для тебя. Мое дело – жизнь, а не смерть. Мое дело – они, а не ты. Кстати, что с твоей рукой? дай… – Уйди! – Это яд, Мегвен. Дай… И тут ее обхватили крепкие руки дориатца. – Достойная воительница слишком много разговаривает, – сказал Белег, кивнув Келегорму: дескать, я держу крепко, ты можешь заняться ее раной. Мегвен извивалась в их руках, словно ей грозила смерть от того, что рану очистят от яда и помогут плоти зарасти. Потом, осознав свое безрассудство, женщина безучастно замерла, равнодушная к тому, что с ней делают, и покорно позволила наложить травы и перебинтовать. Келегорм, Белег и несколько легко раненых собрали сушняк, положили на него тело Райво и подожгли. – Нам будет не хватать тебя, – проговорил лорд Аглона, поджигая костер. Они ехали небыстро, везя раненых. – До первой травы, – объяснил Келегорм Белегу. – Земля им поможет. Просто земля – после пыльных камней Нан-Дунгорфеба. Синдар понимающе кивнул. На северо-западе за их спинами полыхало зарево. Сухой лес хорошо загорается – особенно от погребального костра. – Мы не в первый раз жжем его, – Неистовый мотнул головой назад, – а он всегда почти тот же. Древние сухие деревья и никаких следов пожара. Может быть, этот лес вырастает сразу мертвым? Перворожденный вздохнул, не ответил. Нолдоры спали в высоких росных травах, прижимаясь к земле словно к возлюбленной. Арда принимала в себя их боль, ужас, горе. Дозорных не выставляли – здесь уже были безопасные места. Впрочем, трое в лагере не спали всё равно: Мегвен, всхлипывающая тихонько – чтобы не разбудить других, Белег, решивший, что хоть один дозорный не помешает, и Келегорм, борющийся за жизнь троих умирающих. Внешне он не делал ничего – сидел рядом с раненым, держал за руку, иногда пробегал пальцами по его лицу, прикладывал ладонь к груди… Но лицо Неистового было сведено, губы сжаты, и Белег видел, что внук Финвэ сейчас выдерживает битву не меньшую, чем схватка с тварью. Дориатец не решался предлагать помощь, кроме как целебными травами, которые всегда носил при себе. Что жизнь для нолдора – то синдару беда. Дольше всего Келегорм просидел над Дирнауром – и ближе к утру Белег с удивлением расслышал, как лорд Аглона зло бормочет себе под нос примерно следующее: "В нач-чале был Эру, что в Арде з-з-зовется Ил-ллл-луватар. И пер-рррвыми он создал Айнур, что б-были с ним прежжжжде всего..." Звучало всё это как решительное обещание убить, причем самым жестоким и изощренным образом. – Уф… – сказал Неистовый, закрывая лицо руками. – Что? – испугался Белег. Келегорм покачал головой: дескать, всё в порядке, не волнуйся. Потом повалился в траву. Синдар подсел рядом, протянул ему флягу. – Что? – одними губами спросил нолдор. – Вода, – улыбнулся Белег. – Вода из родников Дориата. Надеюсь, она не пойдет тебе во вред? – Давай. То есть… спасибо. Келегорм приподнялся и стал пить жадно, проливая. – Выживут? – осторожно спросил Белег, забирая пустую флягу. – Куд-да они у меня денутся! – усмехнулся лорд Аглона. Эта недобрая усмешка напомнила Перворожденному ту необычную речь, и он решился спросить: – Я слышал, что ты взывал к Эру, но как-то странно… – Я? К Эру?! Взывал? – Ну да. Когда лечил Дирнаура. – А, ты об этом… Я ругался. Перворожденный посмотрел на него так, будто нолдор только что показал ему, как закрывать глаза ушами... или нечто столь же немыслимое. – Ругался, упоминая Эру?! – А что такого? – теперь уже не понял Келегорм. – Но это… это же… – Белег не мог найти слов для объяснения того, что было ему так же привычно, как дышать. – Так ты веришь в благость Эру?! – с неожиданной злостью спросил Келегорм. – Веришь – после этих тварей?! И, не дав дориатцу возразить, заговорил с гневом: – Благой Эру, о да, как же! Говорят, он позволил Морготу первому спуститься в Арду, – вот уж великое благо! Добрые и милосердные Валары увели эльдар от бед в Аман – и первое, что произошло там, была смерть Мириэли. Благой Край! – отец жил с болью и ненавистью, и нас воспитал в ней же. А мудрейший Эру не препятствует освобождению из Мандоса Моргота, благой Эру допускает существование Унголианты и вот этих тварей, которые убивают лучших из нас, а если бы не мы – пожрали бы половину Белерианда, превратили бы Химлад в часть Нан-Дунгорфеба! Вот она – благость Эру! Спроси у Мегвен! Белег положил руку на плечо Неистовому, попытался улыбкой умерить его ярость: – Ты не понимаешь. Арда – не игрушка Эру, это свободный мир, в котором… – …в котором негодяй всегда силен и решителен, а добрый мудрец горазд только рассуждать! У Валар был праздник, когда Моргот и Унголианта уничтожили Древа и убили нашего короля! Праздник!! – когда уже всем было ясно, что Моргот солгал, раскаявшись! – В тебе говорит горе. Но мудрость Эру… – Где, где она, эта мудрость?! Покажи мне ее! Мудро – допустить Диссонанс в самом начале? Мудро – позволить собственному порождению нарушить свой замысел… говорят, благой замысел, так? Мудро – пустить Мелькора и этих тварей в Арду?! – Не нам судить о промысле Эру. Он выше и больше… – Величие Эру, недоступное нам, простым эльдарам! Да, конечно, он велик – только, сдается мне, Моргот тогда, в Начале, просто одолел его, а все высокие слова о свободе и пути Арды – лишь для сокрытия страшной для Светлых истины! – Ты не причисляешь себя к Светлым? – Мы прокляты. Тебе это должно быть известно. – И вы гордитесь этим? Келегорм его не услышал: – Наш отец первым заговорил о бессилии Валар. Стихии Мира не рискнули встать на нашем пути потому, что просто испугались нас. Испугались Пламени. – Ты… действительно считаешь, что Валары испугались твоего отца? – Так же как Эру был бессилен перед Мелькором! Белег покачал головой, не зная, как ему отвечать на такое. Заговорил с осторожностью: – Келегорм. Я невовремя завел этот разговор. Ты измучен – боем, целительством, потерей друга. Ты… – Хм. Хочешь сказать, я не соображаю, что говорю? Мы можем продолжить наш спор об Эру когда угодно. Я скажу тебе то же самое. Всё, что я видел с рождения, убедило меня: Эру или далеко не благ, или вовсе не всемогущ. Или… говорят, что всё свершается к его славе и любое зло рано или поздно обернется добром. Если так – нам незачем корить себя за Альквалондэ: даже Резня послужит добру. И славе Эру. Перворожденный спросил с печалью в голосе: – И ты сейчас говоришь не всердцах? – Нисколько. – Мне страшно, Келегорм. Страшнее, чем перед тварью. Сможешь ли ты одолеть то Искажение, что живет в тебе самом? – Искажение, – зло усмехнулся тот. – Скажи мне это кто другой, я бы назвал его беспомощным ягненком в стаде, которое пастух гонит – то ли на пастбище, то ли на бойню. Он посмотрел на Белега и добавил примирительно: – Что отвечать тебе – я не знаю. Перворожденный улыбнулся: – Ничего не отвечай. Просто выслушай. Я не буду даже пытаться опровергнуть твои речи – в спорах ты искуснее моего. Я просто хочу тебе рассказать, как видим Эру мы, не имеющие отца и матери. Келегорм молча кивнул. – Представь: ты стоишь в поле в солнечный полдень. Ты щуришь глаза: на солнце смотреть слишком больно. Но и зажмурившись ты точно знаешь, где именно сейчас солнце. – Я понял тебя, – согласился сын Феанора. – Но, видно, я стою в этом поле в пасмурный день. Или в безлунную ночь. Видение третье. Аглон И вели нас дороги, дороги, Что казались темней и темней. Мы пьянели не только от крови И теряли не только коней. – А Химлад заметно поскучнел за последние годы, – сказал Келегорм, садясь у костра и беря из рук Дирнаура рог с вином. – Тут уже не поохотишься. Здешние синдары перестали ожидать беды каждый день. – Я давно хотел спросить тебя, – заговорил Белег, – зачем тебе всё это? Ради заботы о синдарах? не верю. – А я и не стану убеждать тебя. Просто… понимаешь, я давно смотрю на Химлад как на свою землю. Это не значит, что я здесь повелеваю всем и всеми. Это другое: я не допущу, чтобы по ней разгуливали враги. Он осушил рог. – И только? – прищурился дориатец. – Или ты уже и Нан-Дунгорфеб счел своей землей? Келегорм покачал головой: – Нет, конечно. Просто… отец научил нас всех вечно состязаться с самими собой. Вечно пытаться превзойти себя. Ставить недостижимую цель, достигать ее – и снова, снова… Ни на миг не позволять себе покоя. – И ты скорее умрешь, чем остановишься? – улыбнулся Белег. – Разумеется. – Так куда же Келегорм Неистовый помчится дальше? Какие еще чудища окажутся жертвою его состязаний с самим собой? Нолдор усмехнулся: – Ты удивишься: сейчас я возвращаюсь в Аглон. – Что случилось? – Ничего, решительно ничего. Просто иногда надо бывать дома. Он помолчал и спросил: – Поедешь со мной? Я был бы рад такому гостю. Белег на миг задумался, потом кивнул: – Когда приглашает лорд – неучтиво отказываться. Келегорм прищурился: – А если приглашает не лорд, а друг? – Тогда тем более. Я только предупрежу своих. – Послушай, – вдруг нахмурился Неистовый. – А Тингол не… – Тингол запретил впускать вас в Дориат, а не нам общаться с вами. – Белег, скажи честно: Тингол не разгневается на тебя? Если да – не езди в Аглон, я всё пойму и не обижусь. Лишь пожалею, что опрометчиво позвал. – Мы с Элу как-нибудь договоримся, – улыбнулся Перворожденный. Отряд уже довольно долго ехал по предгорьям. Холмы становились всё выше, появлялись первые выступы скальных пород. Могучая гора, будто страж, высилась у дороги. – Это Аглон? – спросил синдар. – Аглон? Что ты… Аглон выше. Дорога резко пошла вверх. Вдоль нее прятались в зелени жилища многих эльдар, пришедших под защиту могучей крепости. Обернувшись, Белег увидел долину, нисходящую на десятки лиг к югу, до самого Келона или даже дальше. Покатые гряды зеленых, серых и бледно-голубых холмов, тающих в мареве. Где-то серели косые струи дождя. Где-то, напротив, ярко выделялись солнечные пятна. От бескрайних просторов юга захватывало дух. Слева синел массив Дортониона. Впереди и справа зоркий глаз эльдара мог различить белые снега Химринга. – Но где же крепость? – Она выше в горах. Нам по тропе, – показал Неистовый. – А если захочешь добраться на Химринг – по дороге. Но сам Морозный отсюда не виден; эти белые вершины – только предгорья. – Ну и предгорья у вас… Нолдор засмеялся: – Мы родились и выросли на Туне. По сравнению с ней Аглон – пологие холмы, а Химринг – скальный отрог, не более. – А как же снега? Сколь я знаю от Элу, в Амане снег только на Ойлоссэ. – К снегам мы привыкли в Форменосе. Отшумел пир в честь возвращения лорда, и двое друзей ушли бродить по аглонским горам. Усевшись на горном склоне, Белег подолгу не отрываясь смотрел на бескрайние дали юга и островерхую красавицу-скалу на противоположном краю ущелья. Неоглядный простор… тишина, только отчаянные кузнечики стрекочут в редких горных травах. И – покой, нисходящий в душу, покой, ничуть не похожий на светлую грезу Дориата. Спокойствие Аглона было сродни сну могучего зверя, дышащего мерно и ровно, усталого после долгой охоты – и в любой миг готового пробудиться и одним ударом лапы сокрушить обидчика. Не безмятежность, а сила. – Хорошо у тебя… – выдохнул Куталион. – Ты никогда прежде не бывал здесь? – спросил Неистовый. – Я думал – вы прошли этими горами во время Великого Похода. – Нет, наш путь был южнее. Мы избегали гор… из-за орков и не только. Но, даже если бы я и побывал здесь века назад – я не увидел бы этих гор такими. Они – очень ваши, очень нолдорские. Вы их любите, и они меняются вместе с вами. Разве ты этого не замечал? – Пожалуй. Во всех горах мы ищем или Тирион, или Форменос. Не очертания городов – их дух. – Да, я понимаю. Келегорм неожиданно спросил: – Хочешь, я покажу тебе Тирион? Белег молча кивнул – и спустя мгновение они оба стремительно ушли в память Келегорма, подобно тому, два пловца прыгают со скалы в море. …Тихо журчала вода – то скатываясь под беломраморным ступеням, то собираясь в чаши, то низливаясь широким потоком, то тонкими струйками. Можно было долго-долго идти вдоль каскада вниз – от самого королевского дворца на Коре до зеленых склонов подножия Туны. Темнели сады, где круглый год цвели цветы, сменяя друг друга поочередно. Устремлялись вверх островерхие арки беседок молочно-белого, розового, серо-голубоватого камня. Точеные резные перилла изображали переплетенные между собою листья и травы. У Белега было ощущение, что его ведут по бесконечной лестнице вверх, вдоль каскада, туда, где в матовом свечении мрамора и блеске хрусталя высился дворец. – Обернись, – сказал незримый спутник, в котором с трудом угадывался Келегорм. Юный мечтатель, так не похожий на неистового охотника. Белег оборачивается. Перед ним – Благой Край, на сотни лиг. Это было… воплощенным счастьем, других слов Перворожденный найти не мог. Земля, не ведающая усталости. Мир, которому не нужен отдых, потому что труд и творчество там – радость. И надо всем царит ослепительно белый шпиль Ойлоссэ. А у его подножия – две светящиеся точки. Древа. Их видно отовсюду. Серебряный свет становится ярче, всё белое кажется серебристым, а лестницы снова ведут вверх, мимо садов и зданий, и на широкой мраморной скамье сидит он, в длинных серебристых одеждах… или они просто белые? Его длинные черные волосы не перехвачены ничем – Королю не пристало носить простой обруч, а корону он надевает лишь изредка. Он приветливо наклоняет голову, и… …Чернота. Ледяные скалы вонзаются в черное небо, словно зубья. Безжалостный блеск звезд. Силуэт: мрак чернее самой тьмы. И – гневный крик Короля: – Не смейте! Он мой! Они оба очнулись. Аглон, вечер. Кузнечики трещат. Белег скорчился, уткнув лицо в ладони. Келегорм смахнул что-то со щеки… мошка, наверное. – Прости. Как ни подумаю о нем – всегда вспоминаю. Перворожденный не ответил. Нолдор взял его за плечи: – Прости. Хотел показать тебе Тирион, а вышло… – Нет-нет, – Белег уже овладел собой. – Ты ни в чем не виноват. Н-не за что простить прощения. Я… я всегда уважал его, хотя… хотя наши пути были различны. Синдар прошелся, стряхивая пережитой ужас. – Послушай, Келегорм. Я должен чем-то отдарить тебя. Что ты хотел бы увидеть? Скажи. Тот пожал плечами: – Не знаю. Впрочем… я не спрошу тебя ни о землях, ни о временах, ни об эльдарах – покажи мне то, что ты любишь так сильно, как я люблю навек оставленный нами Тирион. – Нет ничего проще. Гляди. …Серебристый туман Завесы. Для дориатца это не морок, а череда светлых видений: призрачные лица, деревья, аркады… Шелест листвы – уже реальной, зеленой. Буки и клены, могучие дубы и стройные ясени, серебристые осины и белоствольные березы. Дорога идет берегом Эсгалдуина, ивы склонились над рекой и полощут в ней свои косы. Вдали высятся исполинские деревья. "Меллорны", – догадывается Келегорм, хотя он никогда прежде не видел их в Белерианде. И вот перед ними… холм, поросший лесом? замок? Где кончается скала, увитая плющом, и начинается рукотворная стена? Где зелень растет сама, а где ее искусно направили умелые руки? Здесь нет резьбы, нет орнаментов, без которых не мыслит красоты нолдоры, – здесь лишь рисунок природных линий, но он ярче и выразительнее естественного. И еще – влажная тишина, иначе не назовешь. Сон и дремота. Лориэн… но не мир видений, а дивная греза наяву. Греза о том, что в мире нет войн и убийств, нет ненависти и вражды, нет ярости и гнева, а есть лишь счастье и покой, покой, поко… – Я чуть не уснул в твоем Дориате, – беззлобно усмехается Келегорм. – Сразу видно, что тут королева – майэ Ирмо. Хотя ваша идея сделать лес естественнее самой природы мне понравилась. Надо будет братьям рассказать… Но вот чего я не пойму: как ты живешь в этом сонном царстве? – Как живу? – улыбается Белег. – Вот, смотри, как я живу. …На развилке ветвей листва была гораздо гуще. По нижним веткам можно было легко взобраться – будто по лестнице, а дальше ты оказывался в листве… то есть в отверстии в полу. Пол был сплетен из веток. Из живых, зеленых веток. Стены и потолок – из них же. Идешь по этому странному дому, и ноги по щиколотку утопают в зеленых побегах. Стены тоже густо поросли живым ковром. В этом странном доме – стол, кресла, полки… но только ни одно из них нельзя подвинуть: всё это часть дерева. Всё сплетено из живых, зеленеющих ветвей. И всё изрядно заросло за то время, что хозяин отсутствовал. – Ты сделал всё это сам?! – Ну да. Что в этом удивительного? Ваша стихия – камень, наша – живое дерево. – Конечно, понимаю. Но скажи – неужели твой дом пустует, когда тебя нет? – Мне не на кого оставить его. Мои друзья выезжают за Завесу со мной. – У тебя нет ни жены, ни невесты? – Нет, – Белег пожимает плечами. – Может быть, я слишком люблю Дориат, чтобы в моем сердце осталось место и на одну-единственную. Келегорм молча кивает. Синдар вопросительно смотрит на него: – А ты? Почему не женишься ты? – Сейчас? Сам понимаешь: война. – Ну и что? Ручаюсь, в тебя влюблено немало девушек. Я видел твоих воительниц. Что, все до одной замужем? Не верю. А для них ты наверняка… – Перестань. Откуда вдруг такая забота о моем браке? Белег кладет свою ладонь поверх его: – Я объясню. И – постарайся понять меня. Я всё-таки старше не только тебя, но и твоего отца. – Я слушаю. – Келегорм, много десятилетий мы охотимся вместе. Я сотни раз видел тебя в бою. Ты яростен, словно пытаешься освободиться от чего-то – и не можешь. Ты не чудищ бьешь – ты рубишь и рубишь те узы, которыми опутан с детства. Ты сам говорил, что вырос в ненависти и боли, – и именно это ты хочешь уничтожить. И не можешь, потому что не схваткой освободиться от ненависти. Ты ждешь любви. Ты ищешь ее. И если бы ты ответил… да просто заметил бы чувство хоть одной из… – Хорошо. Я объясню, – Келегорм нахмурился. – Белег, я не слепец. Я замечал… притворялся, что ничего не вижу. Мне мало любви, Перворожденный. Мне нужно большее. Я не хочу терпеть рядом с собой женщину просто потому, что она любит меня. Ради жены мне придется жертвовать своей свободой – хотя бы частью ее, и я не согласен на это. Он помолчал и добавил: – Разве только… если бы она не просто любила меня. Если бы она любила свободу так же сильно, как я. Воительница или нет – неважно, но не влюбленная и милая, а дерзкая и решительная. Такая, чтобы была готова пойти со мной хоть в пасть к Морготу… Впрочем, соберись я в пасть к Морготу, я бы такую жену запер бы на три замка… А она бы всё равно сбежала, чтобы быть рядом со мной, особенно в смертельном риске! Он рассмеялся и договорил: – Я не встречал такой девы, Белег. Может быть, ее и на свете нет. Наверное, я влюблен в мечту… Дориатец нахмурился, размышляя. Да, столь решительной девы он не знал. Но та, о ком он сейчас думал, была похожа на птенца орла – в яйце. Почти невозможно угадать, что таится под ровной и гладкой скорлупой. Милое дитя – и не более. Еще не распустившийся цветок. Душа, еще не осознавшая саму себя. Но Перворожденный ощущал, что рано или поздно эта девочка разобьет скорлупу, и вот тогда… Белег отчетливо понял, что мечтает поженить лорда Аглона и принцессу Дориата. “Он бы помог этому птенцу войти в мир и расправить крылья. Она бы помогла Неистовому снова стать Благородным. Если есть во всей Арде пара, которую Единый предназначил друг другу, то это – Келегорм и Лучиэнь”. С уст Белега уже готово было сорваться “я знаю такую девушку, о которой ты говоришь” – но дориатец вовремя представил себе свой грядущий разговор с Тинголом. “Сказать ему, что нолдор, сын Феанора, обагренный кровью тэлери, – это подходящий жених для его дочери?! А если… не спешить? Убедить Элу позволить Келегорму приехать ко мне… не в Менегрот, а в мое гнездо? Дать ему увидеть Лучиэнь? Если я прав и если они – пара, то им хватит и одного взгляда… Да, но что потом? Тингол не простит Келегорму Альквалондэ, а Келегорм не простит ему этой гордости…” Белег молчал, с отчаяньем понимая, что – не судьба. Брак Келегорма и Лучиэни невозможен. А как хорошо бы было… Вечер. Пир. Песни. Хозяин и гость сидели поодаль, не принимая участия в общем веселье. Друзьям хотелось наговориться впрок – пока есть возможность. – А где Мегвен? – спросил Белег, долго и безуспешно разглядывая собравшихся. – Она оставила нас, – вздохнул лорд Аглона. – Погибла?! – Нет, нет. Просто забрала дочь и уехала куда-то на юг. Кажется, в Оссирианд. Я не знаю. – У них с Райво была дочь? – Да… И Мегвен сказала, что потерять и отца и мать – это слишком для ребенка. – Понимаю. – Я… я пытался ее удержать. Просил остаться в Аглоне. Говорил, что больше никогда не пущу на охоту. Но она… Дориатец кивнул, ответив не словами, а волной сочувствия. А кто-то из воинов тем временем пел: Под чужим недобрым небом Нам цена невелика. Вы ушли в такую небыль, Что могилы не сыскать… – Для меня всегда было загадкой, как воительница может печь хлеб, – проговорил Белег позже. – Но в ее лембасе было такое тепло… Видно, она сильнее многих стремилась к мирной жизни. – Потому и стала воином, – кивнул Келегорм. Потом усмехнулся: – Не странно ли, что мы говорим о ней – живой, будто о погибшей? Тем временем хор гремел: …Не станет нас – и мир не обеднел. Мы не стремимся умереть, Но мы привыкли к слову смерть, Страшнее оказаться не у дел! – Мне стыдно, что я – неучтивый гость, – вздохнул Белег. – Что случилось? – Ничего, просто я никогда не смогу ответить на твое гостеприимство тем же. – Не самая большая потеря в моей жизни, – дернул углом рта Неистовый. – Не переживай. Ерунда. – Ерунда? Ненависть Элу к вам я бы не назвал ерундой. – Ненавистью больше, ненавистью меньше, – отмахнулся Келегорм. – Что ж, я никогда не приеду в Дориат. – Элу никогда не простит вам Альквалондэ, а вы никогда не признаете это своей виной… – Виной, говоришь? – прищурился Неистовый. – Да, виной это я не считаю. Бедой, горем – но не виной. Послушай меня – и постарайся понять нас. Ты же не Элу Тингол. На моем клинке не прочитана вязь, Перепуталась нить – только не порвалась. На клинке узор из кровавых полос – Три столетья с лишним, так повелось! – Да, мы силой захватили корабли. И в этом было мало хорошего. Да, при этом мы убили или ранили многих тэлери. И это было еще хуже. Но ведь мы начали не с нападения – с просьбы. И корабли нам были нужны – для праведного дела. – Можно ли мостить путь к правде – убийством? – глухо спросил Перворожденный. – На словах – конечно, нельзя, – пожал плечами Келегорм. – Но у нас не было выбора. Когда Ольвэ отказал нам – иначе мы уже не могли поступить. И тэлери – я хорошо понимаю их. Не согласившись отдать добром, они тем более не хотели отдавать, когда мы напали. Безумная беда, когда сочувствуешь убитым тобой… – Не знал, что ты – так… – Я вот что тебе скажу. Резня в Альквалондэ – ужасное преступление, за это было проклятие Мандоса, ненависть Тингола и тому подобное. Но ведь убито было не так уж много, и – только державшие оружие. Но нас за это все называют самыми злыми словами. А когда я со своей дружиной уничтожал орочьи поселения в этих горах – всех, до последнего младенца, не различая мужчин и женщин, воинов и нет – никто не осудил нас. А разница? Он засмеялся, не разжимая губ. – Точнее, разница как раз есть! – зло добавил Келегорм. – Но тэлери не сделали вам ничего дурного… – попытался возразить Белег. – Вот тэлери-то нам дурное и сделали! они отказали в просьбе, хотя знали о нашем горе. А орки этих гор – они нам не навредили ничем. Не успели, не смогли. Да, от них натерпелись вы, синдары, но мы перебили этих тварей отнюдь не из мести за ваши тяготы. Перворожденный молча покачал головой. Келегорм решительно продолжал: – Вот я и хочу сказать тебе: великий подвиг отличается от подлого убийства отнюдь не причиной битвы и не числом трупов. Он отличается только одним: судьями. Если судья скажет: убили моего друга или, упаси Эру, родича – убийца будет проклят во веки веков. Если судья скажет: убили моего врага – то убийцу назовут героем. – Иногда мне страшно слушать тебя, – проговорил Белег. – Неужели для тебя нет разницы между убийством эльдара и убийством орка? Неужели ты утратил способность различать Свет и Тьму? – Тьма была убийцей нашего короля, а Свет – причиной этого, – жестко ответил сын Феанора. – Так в чем разница между ними? И словно подхватив последние слова лорда, аглонцы пели: "Толь богам войны молиться, То ли войны проклинать, Только длинной вереницей Всё идет за ратью рать Умирать". Белег зажмурился, сжал кулаки и резко выдохнул: – Ты ошибаешься. Ты лишь на словах утратил различие Тьмы и Света. Ты говоришь: для тебя нет разницы между эльдаром и орком – но на самом деле это не так. Говори что угодно – но ты бьешься против Тьмы и ради Света. Я сотни раз видел тебя в бою. Я знаю, кого ты выбираешь себе во враги. – Не стану спорить с тобой, – примирительно улыбнулся тот, кого некогда звали Учтивым. Белегу отчаянно не хотелось уезжать из Аглона. Перворожденный явственно ощущал: останься он здесь – ему удастся стать опорой Келегорму в его метаниях. Именно тут, в спокойной жизни крепости (насколько жизнь Аглона можно назвать спокойной), а не в бесконечных охотах, когда Неистовый топит в крови чудищ свою тоску и боль. Но уезжать было надо. …Они ехали шагом. Вдвоем. Был вечер, тучи пасмурного дня медленно расходились, и на западе разгоралось зарево. Синдар и нолдор, глядя на закат, видели совершенно разное. Для Келегорма алые просветы меж тучами были ранами – той незаживающей раной, которую в далеком Амане нанесли их народу; а зарево… Лосгар, вечно полыхающий Лосгар. Для синдара же это была просто изумительная красота. Он придерживал коня, чтобы полюбоваться, как далекие, дальние и почти совсем неразличимые горы из серо-голубых становятся сиреневыми, а потом – розовыми, светло-оранжевыми, бледно-алыми… Это было чудо, недоступное жителю лесов. И как любое чудо – оно длилось лишь несколько мгновений. Пик утеса на пару шагов загородил всадникам закат – но уже не было ало-оранжевого сияния, лишь лиловые сумерки. Видение пятое. Менегрот Мы себе придумаем праздники, А за нас решает война. – Белег. Одного этого негромкого обращения было достаточно, чтобы Куталион мог отчетливо предсказать, о чем с ним хочет поговорить Тингол. Собственно разговор был уже излишним: Белег твердо решил, что против воли Элу он не пойдет. Это не раз и не два было обговорено с Келегормом, который каждый раз прощался с дориатцем как навсегда – и отнюдь не потому, что Куталион мог погибнуть. – Белег, понимаешь ли ты, какой опасности подвергаешь себя – и всех нас? Но не попытаться переубедить Тингола следопыт не мог. – Элу. Я знаю, что они – прокляты. Я видел это Проклятие во плоти. Искажение, которое живет в нолдорах – в лучших из них! – страшнее, чем все рассказы о Резне в Альквалондэ. Он взглянул королю синдар в глаза и продолжал: – Но, Элу, я чувствую, я знаю: они борются с Искажением в самих себе. Без помощи извне – Искажение победит. Но я все эти века пытался помочь им… и мне кое-что удалось. – Постоянно рискуя жизнью. – Элу, стараниями дружины Келегорма Химлад стал безопасным. – И поэтому вы теперь заезжаете в самое сердце Нан-Дунгорфеба? – Что в этом дурного? Мы убивали чудовищ, которые… – Которые не угрожали никому из эльдар. Ты – воин Дориата – рисковал жизнью заодно с этим… н-нолдором! – последнее слово Тингол выплюнул, как ругательство. – Ты нужен Дориату, а стал безрассуден, стал искать бессмысленных подвигов. – Элу, – тихо сказал Белег, – ты мой король, и ты вправе мне запретить покидать пределы Дориата. Я не стану перечить твоей воле. Но об одном прошу тебя: не… Он чуть не сказал: "не оскорбляй моих друзей", но понял, что это будет чересчур. – …не суди мои поступки. – Послушай меня, Белег… – услышали они мелодичный голос Мелиан. Королева приблизилась к ним, окутанная серебристыми туманами, будто тончайшей тканью. Капельки росы блистали в ее волосах ярче алмазов, а под ногами майэ Ирмо, казалось, не гнутся травы. – Белег, я вглядывалась в твою судьбу и скажу тебе: следующая твоя встреча с Келегормом станет причиной гибели вас обоих. – Ты слышал? – резко спросил Тингол. – Я не допущу, чтобы… – Моя королева, ты хочешь сказать, что мы с сыном Феанора убьем друг друга? – переспросил Куталион, с дрожью понимая, что подобное вполне возможно. – Нет, Белег. Ни один из вас не нанесет другому смертельной раны, и всё же – каждый погубит другого. Следопыт опустил голову. Говорить стало не о чем. Осталась лишь одна просьба: – Мне нужно… предупредить Келегорма, чтобы не ждал меня к охоте. Я только выеду за Завесу – он услышит мое осанвэ. Тингол и Мелиан не стали возражать: им лучше лучшего было известно, что ничья мысль не могла проникнуть через чары Владычицы Дориата. А позволить Белегу попрощаться с этим более чем неподходящим другом… вообще-то, лучше обойтись без этого, но раз Куталион так переживает…. – Пр-роклятье! – Келегорм швырнул кубком о стену. – Что случилось? – встрепенулся Дирнаур. – Белег. Перворожденного заперли в этом треклятом Дориате, словно нашкодившего мальчишку. У Мелиан и подходящее пророчество нашлось: дескать, если пай-мальчик Белег еще раз увидит своего плохого дружка, то Эсгалдуин потечет вспять, все меллорны превратятся в колючие кусты, на голове у Тингола вырастут три зеленых уха и произойдут не менее ужасные вещи! Например, синдары когда-нибудь перестанут ненавидеть нолдор, а нолдоры – презирать синдар. Поистине, это чудовищно и допустить такой катастрофы никак нельзя! Поэтому нашего Белега усадили под деревце, сунули ему в руки арфу, надели венок и велели пребывать в бл-лагости! Последнее слово прозвучало как чернейшее ругательство. – И… что теперь? – проговорил Дирнаур. – Что? На охоту едем, что еще! Только на стрелы Куталиона больше рассчитывать не придется. Видение шестое. Нарготронд Нет империи, нет цели, Нет надежды… Следы вели в Нарготронд. Это было замечательно. Это означало, что бедная девочка точно в безопасности. Белег гнал коня. Всё было ясно и, кажется, благополучно. Можно облегченно вздохнуть – впервые за эти дни. Совсем недавно – и, кажется, вечность назад, – посеревшее лицо Тингола, его обезумевший взгляд: "Найди ее! Верни мою деточку!" Потом долгое блуждание в Завесе, напряженный поиск – не выхода из Дориата, нет – поиск того пути, которым прошла Лучиэнь. Потом – скачка по следу, когда галоп сменялся пристальным разглядыванием следов, и снова вскачь, и снова склоняться над смятыми травами… А дальше – самое страшное. Следы волколаков. И – запредельным счастьем – трупы тварей. Отпечатки копыт. Следы когтей огромного пса, так хорошо знакомого Куталиону. Картина боя была перед следопытом как живая. "Он спас ее. Он был с Хуаном – и еще с кем-то. Неважно. Он отвез ее в Нарготронд. Какое счастье. Мы вернем нашу девочку в Дориат, и уж больше я ее не выпущу. Сам буду стеречь". – Мой лорд, этот синдар хочет видеть тебя. – Келегорм! – Здравствуй, Белег. Что-то насторожило следопыта в том, как прозвучало это холодное "здравствуй". Келегорм сидел в кресле, неподвижный, бледный и… чем-то неуловимо напоминающий Тингола. "Серое отчаянье. Серое безумное отчаянье" – невольно подумалось Перворожденному. – Я… рад снова видеть тебя, – сказал Белег, понимая, что говорит не то… и не зная, как ему говорить с лордом Аглона… то есть уже не лордом. Точнее – не Аглона. Губы Келегорма дрогнули в усмешке: – Тингол и Мелиан выпустили тебя? Не ждал. – Я поскакал за… – …за вашей принцессой, понимаю. – Она..? – напряженно спросил Белег. – Она здесь, – кивнул Келегорм. – У меня. И это холодное “у меня” заставило Куталиона напрячься так, как бывало в оглушительной тишине Нан-Дунгорфеба, когда не знаешь, откуда ждать врага – и ждешь его отовсюду. Лорд нолдор встал: – Я ждал кого-то из Дориата. Правда, не думал, что это будешь ты. Но так даже лучше. Вот, – он протянул Белегу свиток. – Что это? – Мое письмо Тинголу. Я требую Лучиэнь в жены. Пол закачался под ногами синдара. “О Эру, за что?! Я мечтал увидеть этих двоих супругами, но… не так! Это злая насмешка судьбы… почему?!” – П-почему, Келегорм? – срывающимся голосом спросил он. Тот развел руками: – Думаю, ты слышал о наших потерях. Мне нужно новое войско. В Дориате оно есть. А у меня – дочь Тингола. – Но… ты собираешься жениться… – А как иначе я его получу? – Но… она?.. – Не волнуйся. Я не слишком буду докучать ей своим обществом. Обещаю. – Келегорм, мне страшно слушать тебя… – прошептал Белег. Эту фразу он прежде говорил много раз, и тогда они меняли тему разговора. Их споры были далеки от поступков. И вот – дела Неистового совпали с его словами. – Страшно слушать? – Келегорм прищурился. – Нолдоры, заживо горящие в огне Браголлах, – это было гораздо страшнее. Белег, у меня нет выхода. – Как не было его в Альквалондэ? – глухо спросил тот. – Да, – совершенно невозмутимо кивнул лорд нолдор. – Как не было его в Альквалондэ. Дориатец зажмурился. Келегорм ждал, потом спросил: – Так ты отвезешь мое письмо? Или мне искать иного гонца? Тот проглотил комок в горле: – Ты позволишь мне поговорить с ней? – Ни в коем случае. – Почему?! – Потому что я хорошо знаю тебя. И вижу, что ты приложишь все силы, чтобы этой свадьбы не было. Даже не надейся увидеть Лучиэнь. Ее хорошо охраняют. Куталион поднял голову, посмотрел Неистовому в глаза и произнес негромко и четко: – Ты прав, лорд нолдор. Я приложу все силы, чтобы этой свадьбы не было. Келегорм ответил ему безмолвной усмешкой. Видение седьмое. Водопады Эсгалдуина …А исход войны решает Человеческий ресурс. Он пытался заставить себя испытывать какие-то добрые чувства к этому адану. Не получалось. Да, он отмечен высокой судьбой – более светлой, чем они все. Да, он много больше, чем адан. Да, его любит их принцесса. Да, он совершил немыслимое… Да, да, да. За всё это можно уважать. И Белег его, несомненно, уважал. И – испытывал непонятное для эльдара чувство, которое сам Берен назвал бы просто: "терпеть не можешь". С прихода этого адана пошла череда бед – для Дориата и самого Белега. Начиная с побега Лучиэни и заканчивая нынешним вторжением Кархарота. Никогда в Огражденном Королевстве не случалось ничего подобного. А Белег – он потерял ближайшего друга. Потерял не в бою. И всё, что осталось от былой дружбы, – это валинорский пес. Отрекшийся от Келегорма так же, как и Белег. Одна потеря на двоих. – Лучше бы мне стоять у его погребального костра, – сказал Куталион, ероша шерсть Хуана. Пес рыкнул, соглашаясь. "Лучше. И нам, и ему. Он стал чудовищем страшнее тварей Нан-Дунгорфеба". – Я начинаю понимать его, Хуан. Понимать его стремление бить тварей, раз уж нельзя дотянуться до главного врага. У нас есть Кархарот. С ним нужно расправиться. А битва – это забвение. Хоть ненадолго. Снова согласное рычание. – Я всё думаю, Хуан: а если бы тогда я не принял бы запрета Тингола, если бы был рядом с ним и в Браголлах, и потом… изменилось бы хоть что-нибудь? Смог бы я помочь ему? Он снова потрепал пса, на сей раз притихшего. – Молчишь? Не знаешь? Вот и я не знаю. Пес глухо зарычал и выскользнул из-под руки синдара. Со времен Аглона у него был проверенный выход из любой тоски – своей ли, хозяйской: битва. Хуан скрылся в кустарнике, где, кажется, затаился Волк Моргота. …Начало схватки Белег позорно пропустил. Мрачные мысли притупили его внимание, и первые несколько мгновений бой кипел без него. А потом… потом всё было кончено. Умирающий Хуан. Умирающий Берен. Тингол, которого этот адан успел закрыть собой. И – мертвый Волк. Маблунг, деловито вспарывающий брюхо Кархарота. Сильмарил. “– И вы действительно поклялись преследовать любого? – Да, Белег. – Но почему? В чем ценность Сильмарилов для вас? Для Феанора – это одно, но для вас? Не станете же вы утверждать, что они – часть души каждого из его сыновей? – Мы слишком многое потеряли из-за них. Всё, чем дорожили. А потом и отца… Если не ради возвращения Алмазов, то зачем нам жить? У нас больше нет ничего. – Но… вы все мастера, каких не видело Эндорэ. Зачем превращать себя в безумных мстителей? – Белег, чтобы творить, мало искусных рук. Нужна душа, открытая миру. А наши души – мертвы. Мы пали первыми жертвами Альквалондэ. Мы сгорели в пламени Лосгара. – Не верю. Ты лжешь самому себе. – Ты забыл добавить свое обычное "мне страшно слушать тебя".” – Элу, не прикасайся к Камню! Не надо, прошу тебя! А Хуан – мертв. Не хватило сил у израненного тела? Или – у измученного духа? Видение восьмое. Завеса Я же спорил с судьбой капризною – У нее опять не сезон. – Брат, посланцев в Дориат возглавлю я. – Ты?! Келегорм, это пока еще посольство, а не война! Это “пока еще” очень понравилось Неистовому, но он не стал обращать внимания Маэдроса на невольную оговорку. – Брат, я почти уверен, что навстречу нам отправят Белега. Он многое знает о нас. Мы договоримся. – С бывшим другом договориться труднее, чем с врагом. Не езди, брат. – Поеду. Я знаю каждый куст на границе Дориата… Келегорм не договорил: “И хочу разведать другую сторону этой границы. Пока это еще посольство, хм”. На синдарские посты он выехал быстро. Почти все дозорные были известны ему. С недобрым весельем Келегорм наблюдал, как старые знакомые делают вид, что не знают его. Одни скрывали гнев, другие – смущение, третьи хотели бы заговорить, но не решались. – Мой старший брат и лорд посылает письмо вашему королю. Мы хотели бы переговорить с ним с глазу на глаз, но, зная ваши обычаи, не настаиваем на этом. Гонец умчался, Келегорм велел нолдорам разбить лагерь, причем ему – лорду! – в кои-то веки поставили большой и красивый шатер. Куда Келегорм и удалился величаво – ожидать ответа Тингола. Ночью он выбрался бесшумной тенью. Никто не ждал этого, никто не увидел его. Несколько десятков шагов, от дерева к дереву – и вот она, Завеса. Серебристый туман на опушке густого леса. Успокоиться. Не думать о войне, о Сильмариле, о Тинголе. Нет сомнений, что врага это не пропустит. Думать… о садах Ирмо. Вспоминать, как бродил там. Давно когда-то. Как сидел на поляне, где ковер из цветов скрыл тело Мириэли. Идти в тумане Дориата так, как шел в зыбкой грезе Лориэна… …Он очнулся на опушке. Чуть южнее тех мест, где пытался войти. Большого труда стоило скрыться от дозорных синдар: заметь они его – это было бы позором. Итак, затея не удалась. Дориат действительно неприступен. Жаль. Оч-чень жаль. В тумане Завесы показались очертания всадника, Келегорм вышел из шатра и увидел… Маблунга. С досады он закусил губу. Мало того, что одолеть Завесу не удалось, – так и с Белегом не поговорить. Маблунг спешился. Гордый, величавый, даже, пожалуй, высокомерный. Келегорм ответил на это холодной усмешкой. “Это пока еще посольство, а не война. Пока еще”. – Мой король удивлен и разгневан тем, что ты, оскорбитель Лучиэни, осмеливаешься являться к границам Дориата! Лорд нолдор скрестил руки на груди: дескать, говори-говори, я слушаю… – Вы безумны, требуя у нас Сильмарил. Он оплачен страданиями Лучиэни и кровью ее мужа. Он по праву принадлежит Дориату. Келегорм понимающе наклонил голову: да-да, конечно. – И запомни, сын Феанора: лишь случай уберег нолдор от войны с Дориатом, которую мой король был готов начать, когда ты, похитив Лучиэнь, не уберег ее! – Случай, говоришь? – осведомился Келегорм. – Не знаю, что это был за случай… и расспрашивать некогда… а жаль. Только одного я боюсь, Маблунг… – Боишься? – переспросил сбитый с толку Перворожденный. – Боюсь. Боюсь, что когда нолдоры соберутся на войну с Дориатом, этот таинственный случай не поможет вам. – Ты угрожаешь нам? – Я… боюсь, – насмешливо развел руками Неистовый. – О моих страхах многое знает Белег. Я бы советовал тебе и твоему королю хорошенько расспросить его. О нашей Клятве. О Сильмариле. – Вы никогда не получите его! – Боюсь, – со всё той же усмешкой повторил Келегорм, – что ты ошибаешься. Оч-чень сильно боюсь… – Уезжай прочь, – сквозь зубы процедил взбешенный Маблунг. – Ты посланец, и я не могу вызвать тебя на бой, но если мы встретимся на ничьей земле, то я… – То ты попытаешься убить меня в честном поединке, – кивнул Неистовый. – Хорошо. Договорились. И земля вполне может быть вашей – когда мы придем за Сильмарилом. Бледный от ярости Маблунг не ответил. – Не обещаю скорой встречи, – холодно улыбнулся Келегорм, – у нас начинается война с Ангбандом. Вам, синдарам, этого не понять: ни один из вас не рискнет выйти в настоящую битву. Ну а после войны мы увидимся. Если, конечно, вы не передумаете и не отдадите нам Алмаз Феанора. Видение девятое. Нирнаэт Арноэдиад Мы не стремимся умереть, Но мы привыкли к слову смерть – Страшнее оказаться не у дел. – Мой Король, на эту войну выйдет весь Белерианд. Негоже Дориату оставаться в стороне. – Соскучился по своему нолдору? Белег бледнеет и глухо спрашивает: – Элу, за что ты оскорбляешь меня? Тот растерян, не ожидал подобного ответа – и вовремя заговаривает Маблунг: – Элу, я тоже прошу: отпусти нас. Чтобы злые языки больше не смели говорить, что ни один из синдар не осмелится выйти в битву. – И кто же тебе сказал подобное? – щурится Тингол. Маблунг молча разводит руками: дескать, догадаться нетрудно. Белег отвечает тяжелым вздохом. – Хорошо, – кивает король Дориата. – Ступайте, но помните: вы нужны Дориату. Вернитесь живыми. Прошу вас. Дорогу к Фингону они представляли, конечно, – но довольно смутно. Так что следопыты привычно искали путь не глазами, а чутьем – не столько следы на земле, сколько обрывки мыслей, чувств, порывов. Это был простейший способ найти дорогу в Хифлум. Сосредоточившись на отзвуках нолдорских мыслей, Белег не учел, что этим он отлично слышен сам. Знакомое осанвэ его будто обожгло. Привычный тон – дерзкий, радостный. Будто ничего и не происходило: “Белег! Так ты решил не отсиживаться за Завесой! Рад, что ты с нами”. “Я не с вами! Никогда мне не будет по пути с тобой!” – гнев, на который Куталион был почти не способен, овладел им. Он почувствовал, что Келегорм смеется. Потом услышал мысли былого друга, ничуть не смущенного этой вспышкой ярости: “Хорошо-хорошо, не стану спорить. Всё равно – я очень рад, что ты вышел в эту битву. Пусть ты и не с нами”. “Мне не о чем с тобой говорить!” “Ладно, Белег. Доругаемся после сражения. Удачи тебе!” “Тебе, сын Феанора, я удачи не пожелаю!” Фингон принял их учтиво, поблагодарил, что Дориат прислал столь славных воинов, – после чего отправил их к лучникам и забыл о синдарах. Белегу большего было и не надо: он отвык от больших боев. Впрочем, на его счету была всего одна настоящая битва, остальное – быстрые схватки, и только. Размах сражения его ошеломил. Сотни эльдар, тысячи орков; армии, как морские валы, катящиеся сначала на север, а потом – в жутком, кровавом отливе – назад, на юг. Битва, не прекращавшаяся ни днем, ни ночью – в темноте орки свирепели, а днем нолдоры не желали щадить врагов. Позабыв об усталости, не считая смены дня и ночи, почти не понимая нолдорских выкриков о безумии Гвиндора, о предательском промедлении Маэдроса, Белег и Маблунг шли в отряде лучников, не обращая внимания на мертвые тела под ногами, а если и опуская взгляд – то лишь затем, чтобы выдернуть из трупа стрелу – пригодится. Колчаны не бездонны. Двое дориатцев берегли по связке белых стрел, предпочитая нолдорские, сделанные наспех – зато в огромном количестве. Смятенные в этом хаосе битвы, не понимая, кто же одерживает верх, они всегда ясно видели предводителей отрядов Врага – и били без промаха. Слишком поздно стало ясно: окружены. И стрелы кончаются. Белег рассмеялся, став в этот миг донельзя похож на того, кого уже не звал другом, – яростный смех бесстрашного смертника. Он взялся за дориатские стрелы, которыми некогда уничтожал самых могучих тварей. Незачем беречь белооперенную смерть. Вот он – тот самый крайний случай. Настал. И, кажется, не удастся сдержать слова, данного Тинголу: они не вернутся. …Он стрелял неспешно, выбирая самых опасных орков. Открытое лицо – этого достаточно, чтобы враг был обречен. Битва кипела, а двое лучников стояли спина к спине и стреляли, твердо зная, что последняя стрела – это смерть их самих. Их зарубят, когда колчаны опустеют. Дориатские мечи не прорубали орочьи доспехи. Дюжина стрел до смерти. Десяток. Полдюжины… …и тут затрубили рога. Тургон пробился к брату. Почти не потрепанная битвой армия. Для дориатцев это значит – непочатые связки стрел. Подлинное счастье в кровавом кошмаре боя. Так умирающий от жажды радуется кувшину воды. – Уходите, – сказал им Фингон. – Войска отходят, ступайте с ними. Если орки еще раз вздумают окружить – я рассчитываю на вас. Стрел теперь хватит, ведь так? – А ты? – спросил Белег. – Это не ваше дело! – отрезал Верховный Король Нолдор. “Вернитесь живыми. Прошу вас”. Замыкая отступающий отряд, Белег заметил среди остающихся невысокого, но могучего и яростного адана. Услышал его имя – Хурин. Поигрывая огромной секирой, этот человек с безумным весельем в глазах ждал приближения врагов. “Как могут они, смертные, так радоваться гибели? Или в том и дело, что для них смерть неизбежна и потому не страшит?” Но тут накатила новая лавина орков, и стало не до размышлений. Засвистели стрелы арьергарда отступающих, а где-то там, откуда не выйти живым, засверкала секира Хурина и загремел его боевой клич. Видение десятое: Турин Но не мною вы были преданы
Он привез этого мальчишку на своем коне – нехитрый способ пропустить человека сквозь Завесу. От усталости маленький адан едва держался, но гордо вскидывал голову и вел себя так, будто он прямо сейчас способен догнать коня, мчащегося галопом. Точно так же гордо смотрел на орков его отец, уверенный в том, что он сразит и самого Моргота, – если Враг осмелится выйти на поединок! Белег был готов к нелегкому разговору с Тинголом, он собрался убеждать и упрашивать короля оставить этого мальчика в Дориате… но тот согласился на удивление быстро и даже предложил следопыту съездить в Дор-Ломин за матерью маленького Турина. Дальняя родственница Берена – и этим всё сказано. Дорога на северо-запад – через тревожное пограничье, а потом и просто – по захваченной стране. Пешком и часто – ползком, затаиваясь совсем рядом с орками или вастаками, напряженно думая о том, как же он поведет в Дориат мать и сестру Турина. Но до этого еще далеко, сначала – добраться до них. Морвен не удивилась, увидев Перворожденного. Спокойная и властная, даже в нынешнем одиночестве и бедности, она бесстрастно ответила ему, что не покинет родных мест. И Белег понял: спорить бесполезно. – Ты видел, как погиб мой муж? – невозмутимо спросила она. – Госпожа, когда мы отступали, он еще бился, – отвечал Белег, с ужасом ожидая вопроса, почему они посмели отступить. Но Морвен не задала его. Как сказать мальчишке, что ездил за его матерью и сестрой, а вернулся – со шлемом? Но юный Турин воспринял это спокойно, обрадовался шлему словно… …словно сыновья Феанора – Сильмарилу, – возникло непрошеное сравнение. – Моя мать не боится жить среди вастаков! – гордо заявил Турин. – Когда я вырасту, я приду в Дор-Ломин и перебью всех слуг Моргота, кто не успеет удрать! А меня она узнает по этому шлему! Белег молча кивал. Отчаянная дерзость сына Хурина нравилась ему. Западная граница (на восточную Белег идти отказался, да никто и не настаивал), дозоры, схватки, недолгий отдых в Дориате – почти полностью отданный обучению Турина. Юного адана было кому учить, но Белег считал, что обязан сделать для мальчишки всё возможное. И невозможное. Подлинный праздник для Турина – первый выезд в дозор. Жадность, с который тот стремился в схватку. Неуёмное желание снова и снова выслеживать и уничтожать врагов. Всё это было слишком памятно Белегу. И велика ли для Перворожденного разница между эльдаром младшего поколения и юношей-аданом? – Сильно же ты тоскуешь по своему нолдору, – сказал ему Маблунг однажды. Белег разъярился, в холодном бешенстве ответил: – Никакого “моего нолдора” нет! Не стоило признаваться ни Маблунгу, ни самому себе, что подчас ощущаешь прикосновение мысли былого друга. Предателя. Турин вырос. Возмужал. Стал одним из лучших бойцов в отряде, и, хотя он уступал любому из эльфов с луком, в рукопашной схватке ему не было равных. Мускулистый, сильнее любого из эльдар, он рубил орков так, как крестьянин колет дрова. И испытывал при этом столько же чувств. Они бились, совершали подвиги, проявляли чудеса храбрости… но врагов не убывало. – Не понимаю, почему эта мерзость существует на свете, – сказал Турин как-то после боя. – Не подумай, что я устал сражаться: я готов всю жизнь бить их. Но всё-таки – мне столько говорили о Благих Валарах. Почему они не уничтожат этих тварей? – Об этом судить не нам, – отвечал Белег. – Судьбы Арды выше нашего знания. – А Эру? Как он допустил существование Моргота?! – Турин, – мягко возразил Белег, – Эру создал Айнур свободными, и это значит… – …Это значит, что Эру или не благ, или не всесилен! – крикнул юноша. Белег задохнулся. Но – лишь на мгновение. Он был слишком опытным бойцом, и не привык выказывать слабость. Что ж, ответ на эти слова у него был готов за несколько сотен лет до рождения Турина. Как ни странно, к словам о Солнце, которое ощущаешь, даже если оно не видно, сын Хурина отнесся со вниманием и надолго задумался. Турину нравился бой ради боя. Он сражался в яростном азарте. Гордясь, он воевал, чтобы в битве доказать самому себе – свою силу. Превосходство над врагами… и над соратниками тоже. Белега порой охватывал слишком памятный страх. С годами всё ярче становилось сходство. “Я не отдам этого мальчишку Тьме, – дал себе слово следопыт. – Я не уберег одного, но не допущу падения второго”. …И, отправляя Турина отдохнуть в Дориате, Куталион меньше всего мог предполагать, что это станет началом их бед. Ссора Турина с Саэросом, нелепая смерть синдара, глупое бегство Турина. “Почему всё повторяется? Почему?! Какое безумие заставляет лучших союзников Дориата превращаться в наших врагов?!” – Белег бродил по глухоманью, выискивая следы Турина, и не мог прогнать воспоминания о том, как он искал Лучиэнь и каким кошмаром была для него встреча с Келегормом. “Я не отдам мальчика Тьме! Не отдам!” – твердил Белег. Но когда реальность оказалась страшнее самых худших его ожиданий, когда на него набросились бродяги и убийцы – нынешние товарищи его Турина – тут силы изменили Перворожденному. Будь это обычная засада – он отбился бы. Но сейчас его одолело отчаянье… и только потом – разбойники. – Белег! Наставник! Как вы посмели связать его, негодяи?! Турин рассек веревки, синдар молча вышел из круга, освещенного костром, сел в темноте спиной к разбойникам. – Белег! Прости меня. Прости их, они не знали… – Почему, – горько спросил Перворожденный, – почему вы оба – такие гордые, такие свободолюбивые – с легкостью сдаетесь Врагу, и позволяете ему превращать вас в чудовищ? Вы твердите о том, что одолеете любую преграду, – и не замечаете, как катитесь под уклон. Вы жаждете побед – и проигрываете битву за собственную судьбу… – Я не понимаю тебя. “Мы оба”? О ком ты? – Неважно. У меня был друг. Ты тогда еще не родился. – Он погиб? – Тот, кто был моим другом, – да, его больше нет. – Понимаю. – Вряд ли… Так ты вернешься со мной в Димбар? Ты нужен там: боюсь, стоит Морготу усилить натиск – и мы не удержим границу. – Нет! Служить Дориату, чтобы потом первый встречный оскорблял меня?! Хватит. Вот мой отряд, и отныне имя мне Нэйтан, мы изгнанники и у нас своя война! Белег опустил голову: – К востоку от Дориата себя тоже называют Нэйтани, и у этих изгнанников тоже своя война… И тоже – против всех, – проговорил он, обращаясь скорее к самому себе. – Турин, прошу тебя: поедем в Димбар. – Я сказал – нет! Когда он вернулся в Дориат, синдары в ужасе сторонились его. Посеревшее от горя лицо, безжизненный взгляд. – Турин мертв? – спросил Тингол. Белег молча покачал головой: – Он жив, но Тьма поглотила его. И тихо зазвучал голос Мелиан: – Быть может, я смогла бы исцелить сына Хурина. – Госпожа моя, это невозможно. Он не вернется в Дориат. – Но ты пойдешь к нему. И отнесешь ему спасение и заботу, завернутые в зеленые листья, – мягко улыбнулась королева. Самое светлое и святое, что может быть в жизни эльдара, – лембасы, испеченные Владычицей. Самое темное и страшное, что может быть для эльдара, – меч, выкованный с черными чарами. Спасение и предательство. Странный груз ты несешь, Белег Куталион. Амон Руд. Кроваво-красная вершина на фоне неба. Приближаясь к ней, Белег с удивительной ясностью ощутил, что погибнет. Скоро. Цветущие до глубокой осени серегоны алели его кровью. Это не испугало Куталиона. Мелиан давно произнесла свое пророчество. И, отправляясь на поиски Лучиэни, нельзя было предположить, что они обернутся той самой роковой встречей с Келегормом. Встреча произошла. И с того дня Белег – обречен. И теперь ясно: он погибнет из-за Турина, который слишком сильно напоминает ему былого друга. Всё известно. Остались лишь мелочи: когда и как. И еще одно осталось. Главное. Успеть хоть на шаг, хоть на волос отвоевать Турина у Тьмы. Успеть, пока есть время. Его приход не вызвал ни радости, ни гнева. Турин и его разбойники были изнурены лишениями и болезнями, чтобы встретить Белега чем-то большим, чем вялый интерес. И тогда он достал лембасы – лучшее лекарство для сломленного духа и израненной плоти. Белег давал им эльфийский хлеб по крошке, по маленькому кусочку, зная – нового не будет. Бесценный дар Мелиан надо растянуть на… на необозримое долгое время. “– Я бы разделил с тобой хлеб, но у нас его мало и он – для раненых. – Тогда я могу предложить тебе свой”. Мало. Очень мало. И только для раненых. Интересно, печет ли сейчас кто-нибудь хлеб сыновьям Феанора? Остались ли на Амон Эреб женщины, способные сотворить лембас? Белег прогнал эту мысль как самую несвоевременную. На Амон Руд некогда думать об Амон Эреб. Раненых он лечил лембасами, а для Турина исцелением оказался возвращенный шлем. Сын Хурина изменился на глазах, превращаясь из отверженного беглеца снова в славного воина. ... Они снова бились плечом к плечу, наводя ужас на окрестных орков – а потом и на далеких, потому что окрестных просто не осталось. Белег, всё отчетливее ощущая приближение гибели, радовался каждому прожитому дню: уничтожили еще одну шайку врагов, снова поговорил с Турином, смог объяснить ему еще что-то… – Ты изменился, Наставник, – сказал ему как-то Турин. – Ты стал жаден до жизни. Что произошло? Белег отшутился в ответ. Ночь. Амон Руд спит. Только карлик Мим где-то шныряет… ну да пусть его. Белег не спал. Это была не его очередь стоять на страже, но спать не хотелось. Не так уж много ночей и осталось в его жизни. Синдар сидел у костра, смотрел на пламя, вспоминал. Отвлек его какой-то шорох сзади. Опасность? Но никого быть не… Камень, пущенный карликом, угодил бы в голову, но Белег уклонился, схватил лук – но было поздно: Мим исчез между камнями. Синдар в два прыжка оказался у входа в пещеру. Так и есть: дозорные оглушены, а по склону лезут орки. Зазвенела тетива, враги покатились на головы своих товарищей. Белег закричал, воины похватали оружие, синдар стрелял, остальные метали в орков всё, что могли – от ножей до камней. Казалось – отобьются, но тут второй отряд орков ударил им в спину. "Вот он – последний бой", – с какой-то радостной отчаянностью подумал Белег. И тут второй камень Мима заставил его рухнуть. …Он очнулся среди трупов, уже изрядно занесенных снегом. Плохо осознавая происходящее, стал искать тело Турина; и лишь когда не нашел – вот тогда его сознание прояснилось. Раны – пустяки; одного усилия воли хватит, чтобы приказать себе не ощущать боль. Впрочем, одного усилия не хватило. Не хватило и нескольких – всё-таки раны были тяжелы. Белег взял лук и меч, добрел до своего тайника, где он хранил лембасы… с трудом удержался от желания откусить от святого хлеба. Но нет. Если Турин жив – этот хлеб будет нужнее ему. Белег пошел вниз, на ходу выдирая свои стрелы из орочьих трупов. Дорога казалась нескончаемой и, по счастью, следы орков были хорошо заметны. Белег брел, опираясь на лук как на посох. Его вело чутье следопыта, а на то, чтобы осознавать, где он и что с ним, сил уже не оставалось. Кровь стучала в висках, в глазах темнело… в сознании роились голоса прошлого, давнего и нет: Турин и Тингол, Мелиан и Денетор, Ольвэ и Финвэ, снова Турин и Келегорм… Или былой друг действительно пытался дозваться до него? Неважно. По следу! Идти по следу отряда, ведущего Турина в Ангбанд. Остальное – неважно. …Он почти не заметил встречи с Гвиндором. Дал кусочек лембаса, услышал о том, что орки с пленным аданом – рядом, и молча пошел вперед, не очень замечая, что спасенный нолдор идет с ним. Идет – и идет, какая разница… …Гроза. Пленный Турин. Рассеченные мечом оковы. Сорвавшаяся от слабости рука. Выхваченный из рук меч. Ослепительная молния и – палящий удар Черного Меча. Больше нет боли. Келегорм побледнел, закусил губу. – Что? – спросил Дирнаур. – Белег. Он убит. Похоже, кем-то из своих. Дружинник молча опустил голову. Что тут отвечать? – Не мною… – с невероятным облегчением выдохнул Келегорм. – Хоть это хорошо. Знаешь, я так боялся этого пророчества Мелиан. Смеялся над ним – слишком страшно было… Пусть Белег и ненавидел меня после той истории с Лучиэнью, но – не хотел бы я оказаться его убийцей. Теперь уж точно – не стану. Видение одиннадцатое: Дориат Моя жизнь – за моим левым плечом, Моя смерть – за твоим правым. – Говорят, ты когда-то делил с ними хлеб? – спросил Маэдрос. – И что из этого? – приподнял бровь Келегорм. – Я и от чудовищ их защищал… когда-то. Разве всё это к чему-то обязывает меня – сейчас? – Смотри… – Разве мы им дважды не предлагали решить дело миром? Первый раз – ладно, они были неуязвимы за своей Завесой, мои угрозы были тогда пустым звуком. Но тот самый случай, о котором я говорил Маблунгу, теперь на нашей стороне. Завесы нет. Мы им вторично предложили отдать Сильмарил. Они отказались. Я не желал им зла. Они выбрали сами. – Смотри… – повторил Маэдрос. – Нам они чужие. Тебе, делившему с ними хлеб и кров… – Да я бы вышел и против нолдор, попытайся они отнять у нас Алмазы отца! – крикнул Неистовый. – Не о чем говорить! Что ты мне хочешь предложить – чтобы я оставался в стороне от этой битвы только потому, что когда-то сражался вместе с Белегом?! Келегорм резко выдохнул и добавил уже спокойнее: – Вот уж хорошо, что он не дожил до этих дней… – Да, – кивнул Маэдрос, – твоему другу было бы так больно узнать… – При чем тут его боль? – удивился Неистовый. – Я совсем о другом: хорошо, что у Дориата на такого бойца меньше. Это нам многое упрощает. Да еще и Маблунг убит гномами… жаль, я обещал ему поединок. – Думаешь, Белег бы вышел против нас? – "Нас"?! Он вышел бы против меня! И я не рискнул бы предсказать исход такого боя! …Он тогда вернулся в Дориат. Как это получилось – сам не помнил. Просто – очень не хотелось покидать Белерианд. Кажется, зов Мандоса отступил перед этой привязанностью к земле, ставшей роднее всего. Он оставался рядом с Тинголом. Тенью, не более. Король ощущал его присутствие, но ни Элу, ни Мелиан не тревожили его. Мертвому и так нелегко среди живых; захочет – заговорит сам. Нет – значит, не надо. Он был в Дориате, он видел смерть Тингола. Он умолял Мелиан не уходить, но та, лишившаяся мужа, связующего ее со смертными землями, уже ничего не могла поделать – и растаяла, как туман поутру. Он проклинал собственную смерть, когда войско гномов вторглось в беззащитное королевство. На его глазах погибли почти все его товарищи по восточной границе: бесстрашно сражавшиеся против чудищ, они оказались смяты стальной лавиной гномьего войска. Против армии закованного в броню врага была бессильна любая храбрость. На его глазах погиб Маблунг, закрывавший вход в сокровищницу. И он выл от отчаянья, понимая, что самое страшное – впереди. Не было никаких сомнений, что теперь Келегорм придет за Сильмарилом. "Послушай, но ведь есть запреты, которые нельзя переступать". "Если речь идет о Клятве – нет. Ради достижения такой цели хороши любые средства". "Ты… ты не понимаешь, что говоришь! Есть предел, который нельзя переступать. Не потому, что это запрещено, осуждается, считается дурным… просто ты сам не сможешь жить, если совершишь такое". "Что, например? Убийство безоружного? Удар в спину? Я не хотел бы делать этого, но если ради исполнения Клятвы мне понадобится – ударю не колеблясь. Есть цели, ради которых допустимо всё". "Не верю! Не верю, что ты действительно способен на это". "Способен. И не только я. На это способен любой. Ты – тоже. Просто для меня такая цель – Клятва, а для тебя… не знаю. Но она есть". "Келегорм, ты ошибаешься настолько, что я и спорить с тобой не стану…" Придет. Придет вместе с братьями, – это мертвый Белег знал точно. Переступит через всё. Через былую дружбу, через разделенный хлеб, равный почти побратимству. Мертвый воин теперь был рядом с Диором. Чем он мог помочь нынешнему королю Дориата – не знал. Но, кажется, помогал одним своим безмолвным присутствием. Диор отказал посланцам Маэдроса. Было ли то безумно или мудро – Белег не решался судить, понимая одно: это решение неизбежно. Как неизбежна война. Бесплотный дух не может плакать, но до слез жаль, что нет тела. Что не можешь с луком в руках встать – против бывшего друга, которому когда-то сам показал дорогу в Менегрот. На прежних границах заслонов не было. Похоже, после нападения гномов у Дориата осталось слишком мало войска. Это упрощает дело. Скачка к Менегроту. Странно видеть те самые места, которые Белег некогда показывал в зелени листвы и дымке туманов, – видеть их в пожухлой листве и первом снеге. Неважно. Не до воспоминаний. Впереди бой – и Сильмарил. Первая схватка была уже на подступах к Менегроту. Не всем повезло – синдары били метко, многие нолдоры остались на подтаявшем снегу. Но не он. Стрелы словно огибали его. Менегрот. Дюжина-другая (а то и третья) синдар, просто сметенных его мечом. Диор. Долгожданный бой. – Я обещал поединок Маблунгу, и не моя вина, что не могу сдержать слово! Умелый воин. Отлично выучен своим отцом. Только это его не спасет. Я не могу допустить этого! Не могу. Но я мертв, и бессилен помочь внуку моего короля. Он хорошо сражается – только мне слишком давно известно, насколько опытен в боях его противник. Диор не погибнет! Не может! Не должен! Я не допущу этого! Пусть я бессилен – мне всё равно. Келегорм не одолеет его! Он отвлекся всего на миг. Позади Диора он увидел призрачный облик… Белег? Всего на миг. Отвлекся. Нельзя отвлекаться в бою. Диору хватило этого мига. Мертвый – против мертвого. – Так значит – двое на одного? Браво, Белег, ты достиг своей цели. – Я не… – Брось. Помнишь, я говорил тебе: у каждого есть та цель, ради которой он переступит через любые принципы. Твоя цель – жизнь Диора. Ради этого можно и двоим на одного напасть. – Нет! – Не оправдывайся. Мне понятен твой поступок. На твоем месте я бы сделал то же. – Не смей обвинять меня в своих… – Твоих, Белег, твоих. Твоих желаниях победить любой ценой. Это истинно по-нолдорски. Видение двенадцатое. Снова Химлад Воевали, умирали, Кровью плавили песок. Но судьбу переиграли… Земля, ставшая роднее родной, – держит. Он бродит по Химладу, не в силах уйти отсюда. Впрочем, он и не хотел бы уходить. Где его братья – что живые, что мертвые – он не знает. Не у кого спросить, да и… не всё ли равно теперь? Будь их целью взятие Дориата – они бы праздновали победу, а так – для живых эта битва стала горшим из поражений, а для мертвых… не всё ли равно мертвым? Он бродит по Химладу – не лорд, не вождь, не командир. Предатель? братоубийца? что там еще? – это слова для живых. Он просто тень. Одинокая тень. Он не встречает своих павших дружинников. Может быть, они ушли в Мандос. Может быть – остались с живыми. Может быть – тоже здесь, но не хотят встречаться с былым предводителем. Неважно. Уже неважно. Он видит лишь одного – издалека. Не дружинника – друга. То есть, конечно, никак не друга. Вот, в очередной раз отвернулся; сделал вид, что не замечает; прочь пошел… – Прочь бежишь, а, Белег? Не хочешь смотреть в глаза тому, кого убил? – Я не убивал тебя, сын Феанора! – Да-а, конечно. Меня убил Диор, а то, что я отвлекся в бою, было чистой случайностью. – Это была именно случайность. – Не понимаю тебя. Ты хотел меня убить, ты достиг этой цели, так зачем сейчас отрицать это? – Я хотел убить тебя, да! Но отвлекать в бою, выходить двоим на одного – всё это, сколь я понимаю, по нраву тебе, но – не мне! – Да не шуми так. Всё равно – кроме меня слышать некому… Так говоришь – ты ничего не делал, чтобы я увидел тебя? – Да!! – Ну что ты кричишь… Оба уже мертвы, а ссоримся – как дети. – Мне не о чем говорить с тобой! – Зато мне есть о чем. Я хочу понять, что тогда произошло. Если ты действительно ничего не делал для того, чтобы я увидел тебя, то что это было? Почему я? Почему во время боя? – Потому, что есть на свете справедливость! – Ты хочешь сказать, что Эру больше нечем заняться, как только отвлекать меня во время поединка? – Не смей так говорить! Былые друзья. Былые враги. Они бродят тенями по стылым равнинам Химлада. Им – хлад… Химлад… разлад… Теперь, после Нирнаэт и разорения Дориата, здесь всегда холодно, снег тает лишь в конце весны, да и лето – коротко. Но мерзнуть уже некому – волки воют на руинах Аглона, опустел Нан-Эльмот после гибели Эола, не осталось синдар и нандор в Химладе, и только белки скачут по некогда прекрасным лесам Дориата. Кто-то из эльдар бежал в Оссирианд, другие – в Арверниэн. Бежать прочь из этих земель – это всё, что осталось эльдарам. Оставить родные края – холоду и теням убитых. И теням убийц. – Да, тебе не о чем со мной разговаривать, я помню, но – я давно хотел спросить тебя. Тогда, в Нарготронде, ты сказал… Мертвый Белег невольно останавливается. – …сказал, что не допустишь моей свадьбы. Сейчас уже всё равно, так скажи: что в произошедшем потом было сделано тобой? Вряд ли ты уговорил Хуана… – Тебе не понять, н-нолдо! Мертвый Келегорм смеется, запрокидывая голову: – Сколько ненависти в этом "н-нолдо"! Можно долго перечислять: негодяй, предатель, убийца… а можно вот так сказать "н-нолдо" – и всё ясно. Но всё же – попробуй объяснить мне. Прошу тебя. – Я не говорил с Хуаном, и уж тем более не мог ничего сказать Лучиэни. Но я хотел, всеми силами души хотел, чтобы твой замысел сорвался. – Хотел? Но я тоже хотел… и тоже всей душой. – Ты действительно не понимаешь разницы? Тогда ты – как мальчишка, который удивлен: я же наложил стрелу и спустил тетиву, я даже прицелился – так почему же не попал в мишень?! – А-а. Ясно. Ты хочешь сказать, что умеешь направлять волю, а я – нет? Интересно, как научиться этому? – Ты ждешь, что я стану тебя учить?! Мне хватит того, что я когда-то показал тебе дорогу в Менегрот, а ты… – А наше войско вели те, кто уже побывал в Менегроте послами. Так что твои знания отнюдь не обернулись против твоего народа. Войско проходит южнее. А эти двое уже ничем не могут помочь своим. Хотя хотят. Очень хотят. И "свои" у них снова разные. – Твои братья… убийцы… – Убийцы? Два посольства в Дориат, одно в Гавани – это ты называешь "убийцы"? – Сильмарил по праву… – По праву – ваш? Ну да, кровь Берена, Тингола, Диора… А Маэдрос скажет: кровь Финвэ, Феанора… и возможно, добавит – Келегорма, Карантира и Куруфина. Нет, Белег. Наши права равны. Будь я жив – я бы кричал о праве нашем и только нашем. А сейчас… у вас – гордость, у нас – Клятва. Мы равно правы. – Равно?! Третье братоубийство – это ты называешь "равно"?! – Третье посольство, Белег. Четвертое, если считать просьбы к Ольвэ. Почему ты обвиняешь только нас? Почему не винишь Эльвинг, отправившую свой народ на безнадежную войну? Потому что ты считаешь гордость синдар выше Клятвы нолдор? – Я не мог спорить с тобой, пока мы оба были живы. Но я скажу одно: Сильмарил вы снова не получили, и это – знак справедливости. – Ну да, благой промысел Эру у тебя всегда был последним словом в споре… То же войско медленно, тяжело возвращается назад. То же? – половина, треть от прежнего. Одни были убиты, другие – для них обнажить мечи против эльдар оказалось не по силам. Где они теперь – те, кого громко называют предателями, в глубине души считая, что самим не хватило мужества отречься от пути, ведущего от братоубийства к братоубийству. Келегорм молчит – неподвижная тень, сгусток серого тумана. Он больше не задирает Белега язвительными вопросами и нарочитым дружелюбием. Собственное поражение Неистовый пережил легче. И Куталион сам подходит к нему. Ненависть и вражда – да, это для живых. О чем спорить им двоим, убитым? Келегорму уже всё равно. Клятва – неисполнима. Один Алмаз покинул Средиземье, два других были недоступны и в лучшие века. Жизнь не имеет смысла. Смерть? – смерть тоже не имеет смысла. Белег молчит. Что тут скажешь? Любые слова о битве в Арверниэне будут причиной новой ссоры. Так что мертвый синдар молчит – думая о том, что сейчас Келегорм донельзя похож на Турина во дни отчаянья. Но живому человеку можно было помочь. Чем помочь мертвому нолдору? Только молчаливым присутствием. И они молчат. Годами. Как птицы чувствую приближение грозы, так эти двое ощутили приближение аманского флота. Оба словно пробудились, жадно ловя отголоски силы новой армии. – Ваниары? Финарфин? – сощурился Келегорм. – Но они не бойцы… Белег ждал его обычной язвительности – ему было хорошо памятны те слова, которыми Келегорм при жизни награждал младших братьев отца и их родню. Но, видно, Неистовый слишком сильно изменился после смерти. Он вслушивался в пространство и говорил, скорее себе, чем Белегу: – Одолеть не силой, а Светом? Если Моргот – творец войны, то боем его сокрушить невозможно, и нежелание уничтожать превращается – в оружие? Мир и Свет в душе оказываются страшнее мечей и стрел? Почему мы сами до этого не додумались?! Почему мы воевали по его правилам?! Белег молчал. Напоминать Келегорму их былые споры было бы сейчас слишком жестоко. Всё равно ведь – поздно. Слишком привязанные к Химладу, они не могли видеть битвы на Анфауглиф. Только слышали отголоски. И радовались одной радостью. – А ведь без штурма Гаваней ничего этого бы не было, – задумчиво сказал Келегорм. – Странные петли плетет судьба. Поражение становится победой. Может быть, это самое “благо” действительно существует? Белег не ответил, думая о тех жителях Гаваней, кто был убит нолдорами. Цена “блага” казалось ему непомерно высокой. Неужели ради победы над Морготом нужны были смерти невинных?! Если это – благо, то что же зло?! Видение тринадцатое: путь в Мандос И мне идти по мирам, Как по колено траве И мне идти по мирам Не первый, может быть, век. – Клятва исчерпана, – сказал Келегорм. – Кончено. – Исполнена? – смесь удивления и испуга. – Исчерпана, я сказал. Маэдрос мертв. Маглор… – Неистовый осклабился. – И Сильмарили больше не достать никому. Белег не стал спрашивать. Сказал совсем другое: – Земля дрожит, ты чувствуешь? Белерианд… – Белерианд обречен, да. Здесь слишком много силы Моргота. Валар уничтожают ее – а значит, этих земель скоро не станет. Да, так мастер выметает сор из своей мастерской, завершив работу. Химлад, Аглон, Дориат – всё это сор для Валар… – он тяжело вздохнул. Куталион не ответил. Спорить с Келегормом – сейчас? Неистовый спросил: – Что ты будешь делать, когда Белерианда не станет? – Не знаю… я всё отчетливее ощущаю зов Мандоса. Я устал… я хочу покоя. Хочу отдохнуть. – В этом сером безликом ничто?! Ты по своей воле уйдешь в это..? – Серое ничто? О чем ты? – А что такое Мандос, как ни серое болото, в котором утонешь, захлебываясь пустотой и отчаяньем?! – Келегорм, ты… действительно видишь Мандос – так? – Ну да. А что, ты – иначе? – Это замок – он величествен, но не подавляет, прекрасен, но не будоражит своим совершенством. Его стены действительно серы, но на этом спокойном цвете отдыхает глаз. Если и есть в Арде место, где можно скинуть с плеч груз забот, то это чертоги Намо. Будь Келегорм живым, он бы присвистнул. – Мандос для всех – разный? Вот это новость… Земля под их ногами дрожала всё отчетливее. На восток тянулись кавалькады эльдар, медленные повозки людей. В горах гномы спешно собирали сокровища и инструменты. Эти двое еще оставались в Химладе, хотя по горам и рекам уже отчетливо шли разломы. Но мертвым не страшны землетрясения, а покидать любимые края не хотелось – до последнего. – Белег, у меня к тебе просьба. – Да? – Если увидишь там моих братьев… погоди, не перебивай. Да, я понимаю – никто не знает, пошли ли они в Мандос, никто не обещает, что вы встретитесь, даже если они там, но, Белег, если… – То? – То просто скажи им, что я остался здесь. Что я ушел на восток. Передашь? – Передам. Неистовый нолдор не хочет отдыха даже в прекрасном замке? И ты собираешься веками блуждать бесплотным духом? Это лучше покоя? Келегорм смеется: – Боюсь, от покоя я умру вторично. – Я не могу больше медлить. Мандос зовет. Прощай, Неистовый. – Прощай, Могучий. Спасибо тебе. – За что? Келегорм молча улыбается в ответ. Потом говорит: – Когда-нибудь покой Мандоса тебе наскучит. Решишь выйти – иди в Тирион. Там есть один пустующий домик… мне он уже не понадобится, а ты, если захочешь, живи там. Мы с тобой всегда довольствовались малым в быту, так что… В общем, тебе есть, где жить в Тирионе. Хотя сейчас, наверное, в этом городе почти никого и нет… Они оба думают об одном: как они давали друг другу увидеть любимые места и как Келегорм пришел в Менегрот. Но уже поздно вспоминать былые распри. Совсем поздно. Белег делает шаг, всего один шаг – и нолдор на миг видит его дорогу. Мост, прозрачнее воздуха и тверже адаманта, мост из гибнущего Белерианда в вечный Аман, мост из времени в вечность. А по ту сторону, вытягиваясь шпилями в небеса, висится замок, совершеннее всего, что может вообразить даже искуснейший нолдор. Его серые стены мягко светлы, в каждом из бесчисленных окон горит свеча, слышится негромкая и ласковая музыка. Ничто – ни прекрасное, ни уродливое – не нарушает благодатного покоя. Белег вступает на мост – и последний раз оборачивается к другу: может быть, пойдем вместе? Тот с улыбкой качает головой. Они последний раз встречаются взглядами, а потом Белег идет прочь, и его тень тает, и больше не видно ни его, ни моста, ни Мандоса. Только сухие травы умирающего Белерианда. Мертвый Келегорм стоит неподвижно. Долго. Потом, тряхнув головой, серой тенью скользит на восток. октябрь-ноябрь 2006 |
|
