True story о настоящих людях и не-людях

Я, между прочим, помню, как роман «Некоронованный»... даже не начинался — только-только замысливался. Много лет назад дело было, Альвдис тогда выступала на конференции в Пятигорске, а я не успела приехать послушать доклад — как раз к завершению конфы примчалась, под конец дня, выловить её на несколько часов перед поездом :) Гуляли по Пятигорску, сидели в крохотном скверике, жутко холодно было, и Альвдис рассказывала, что задумала написать: про эльфа, сбежавшего от благодатной эльфийской судьбы к людям, и про следопытов Арнора, хранителей наследия Элендила, и немного об ангмарских войнах — такие белые пятна в истории Средиземья, такие странные и страшные судьбы...

Потом, конечно, были и первые тексты, и долгие — очень долгие — перерывы в работе; но если б ещё пару лет назад мне сказали, в какую книгу всё это выльется в итоге, — я бы не поверила. Думаю, и сама Альвдис не поверила бы тогда.

О чём она на самом деле?

В первую очередь о торжестве добра. О том, что всё будет хорошо — и вовсе не потому, что счастливый финал предписан каноном (спустя много-много лет Тьма окажется повержена, Свет заслуженно восторжествует и объединённое королевство Арнора и Гондора воссияет во славе своей, мы же это знаем!) и иначе быть не может. «Не везде, где и дух светел, и не бездействует человек, — отнюдь не везде бывает чудо», — говорит один из героев Альвдис; логично, не поспорить? И не сразу становится понятно, что — невесело шутит автор, сообщая этакую банальность. Вот же она, ею самой рассказанная не то сказка, не то быль, история ангмарских войн, не кровью по камням писанная, а чернилами по бумаге (на самом деле, конечно, и вовсе виртуальными буковками по клавиатуре), — но, как и в любой истории войны, крови, грязи и бытовых подробностей здесь предостаточно. А чудо всё равно пробивается сквозь совсем неромантичный запах куриного помёта в заброшенных подворьях и пепла сожжённых кузниц («вот чем пахнет твоя война!») — оно везде, светлое чудо, любые преграды на пути к которому сокрушает истинно толкиновская «непереводимая» надежда-эстель.

Чёрное, белое и очень жизненное серое

Это, конечно, тоже недобрая шутка, всего лишь маркер юношеской горячности главного героя: кто-кто, а будущий князь ни за что не спутает своих и чужих, равно как и предателей и «отщепенцев», — даже если сделать жирную скидку на пылкость молодости. Ну да, сколько существует толкин-фандом — столько живёт в нём и страсть к «перевёртышам» всех видов и формаций: Тьма есть зло, а зло неизменно притягательно и заманчиво, а значит — армия вдохновенных поклонников ему, злу, обеспечена при любом раскладе, и каждый боец этой армии будет действовать в меру собственной фантазии. Разброс мнений от «на самом деле Тьма — это суровый орднунг и путь к прогрессу, а Свет — вдохновенный хаос и сусальная пастораль, а Профессор был, натурально, неправ, воспевая последнее!» до «в каждом существе Арды можно найти что-то доброе и светлое именно-в-понимании-Толкина — и среднестатистический эльф преотлично может разглядеть истинную душу среднестатистического орка, израненную Искажением и страдающую, и благополучно её излечить!» (от последней точки зрения канонистов, скорее всего, перекорёжит не хуже тех самых орков — но против фандомных тенденций не попрёшь...)

Ни того, ни другого здесь не будет — в этом смысле автор держит суровый нейтралитет, бескомпромиссно смешивая чёрное и белое в одинаково-серое. И нет, в данном случае это определение ни в коем случае не несёт отрицательной коннотации! На то и война — какого ещё она может быть «цвета»? — дым, туман и камень, пустые пространства ничейных равнин и тайны обжитых холмов, многовековая ангмарская война людей.

Очень странным, неожиданным и, что греха таить, забавным для меня оказалось то, как легко и непринуждённо Альвдис решила с незапамятных времён терзающий 99% фантастов вопрос: как правильно писать человеку — о не-человеках, и как показать их, не-человеков, психологию, быт, мышление так, чтобы читатели безоговорочно поверили? Эльфы, гномы, хоббиты — есть где развернуться... но пусть никого не обманывает то, что продекларировано явно и заметно невооружённым глазом: можно сколько угодно удивляться тому, что «уклад эльфов так отличается от людского», или проклинать назгула «с его хвалёным бессмертием» — а только по-настоящему разница становится видна там, где на сцену впервые выходит чужой. И это не «главзлодей», воплощённое зло и ужас на крыльях ночи — король Ангмара. А эльф. Лорд Вильвэ. Светлый. Древний. Одним своим появлением, заметим, наводящий страх равно на союзников и врагов, — достойный противник. Самый неожиданный, самый неправильный, самый страшный — не словами и не деяниями, а одной этой вот... чужестью своей: да, чёрт возьми, мы привыкли, что в трудную минуту к настоящим героям непременно приходит помощь свыше, но почему никто не предупредил, что от взгляда на помощника захочется сбежать подальше, и, может, даже навстречу к врагу — тот хотя бы немножечко ближе и роднее?!

Король Ангмара, надо сказать, как раз очень и очень порадует сторонников «сверхчеловеческих» фантконцепций, искренне убеждённых в том, что коли уж люди, а не эльфы и прочие фейри, намертво привязаны к Земле — то и судьбу Земли (или Арды, или любого другого фантастического мира — подставить нужное) должны решать люди. Перекроить собственную — смертную! — природу, зачерпнуть из силы Высших — Кольцо Моргота! — и обратить её себе на пользу... ну что — даже первое, строго по канону, смогли только первопроходцы из рода людского, честь им и хвала.

А Вильвэ — что Вильвэ? Впоследствии именно с него начнётся окончательная гибель Форноста. Да, разумеется, «всё здесь отравлено силой Моргула»... и первая стрела, пущенная Аранартом, — ибо не станет князь прятаться за спины своих подданных... и невысказанное вслух, но всеми понятое «ты всё равно сжёг бы город»... но — первый камешек, стронувший с места лавину, сбросит с вершины именно Вильвэ, воззвав к силе Валар. И эта благая сила Высших окажется ровно так же гибельна для людей, как и мощь Моргота, к которой обратился Король-Чародей. Только возьмёт гораздо больше жизней.

Но сначала идёт война, в которой один почти-человек, нуменорец из рода Элроса, истребляет других почти-людей, потомков нуменорцев. И те всё же умудряются уцелеть — не чудом, холодным расчётом.

Традиции, прогресс и не-противостояние миров

Падение Форноста, арнорской столицы, — переломный момент, который навсегда разводит всех героев, а заодно бесповоротно меняет судьбу каждого из них. Привычные разведвылазки, пограничные стычки, неоплаканные потери, дозоры, дозоры, дозоры, изматывающее ожидание и попытки вступить на непривычное поле политических игрищ — всё остаётся в прошлом: по-настоящему война начинается только сейчас. Принцу Аранарту — спасать реликвии своего народа, причём одна из реликвий — он сам; князю Арведуи — решать две взаимоисключающие задачи: стать приманкой для Моргула и уберечь от него палантиры; многим и многим дунаданам — просто и буднично погибнуть так, чтобы действия и решения их князей оказались не напрасны. Но и тут не всё оказывается так просто. На пути к собственной гибели обречённые арнорцы делают то, что людям не под силу, — противостоят чарам назгула. На пути к спасению Аранарт походя перешагивает грань между живым и мёртвым — и не зря его, бесчувственного и безмолвного, исцеляет пребывание у Тома Бомбадила. Точно так же неожиданно, как Том приходит на помощь хоббитам во «Властелине Колец», является он и здесь — один из самых неоднозначных толкиновских персонажей, забавный, странный и нелепый, запершийся в границах своего Леса — своего Дома, настолько мирного и уютного по человеческим меркам, что об истинной его природе не хочется задумываться: придёт мысль об утрированности этого мира и уюта и о том, что на самом деле кроется под ними, — будет непросто прогнать её. На пути в неизвестность Арведуи и Фириэль попадают к лоссотам — и получают бесценный, всей жизнью заслуженный дар: несколько по-настоящему мирных месяцев, когда они не должны ничего. Совсем ничего и никому. Только радоваться каждому прожитому дню.

С ходу могу предсказать, кстати, за что в первую очередь идеологические противники будут ругать роман. Кто во времена расцвета толкин-фандома был к оному фандому хоть ка-а-апельку причастен, тем прекрасно знаком обличающий вопль: «да вы же все реалии с земных передрали, у Профессора всё гораздо возвышеннее, не касайтесь его хрустального мира своими немытыми пальцами!» — примерно такой же и здесь воспоследует, ни на секунду не сомневаюсь.

Скажут так, и будут в чём-то правы. И в то же время совершенно неправы.

Этнографические зарисовки Альвдис — ещё одно чисто толкиновское по духу чудо, хотя и сотворённое «на земной основе — весомой, грубой, зримой». Мы-то, дети своего времени, прекрасно понимаем, что может означать — в общечеловеческом масштабе — оказаться на перекрестье нового и старого. Не просто случайная встреча дунаданов и лоссотов, группки беглецов-от-войны и аборигенов малой земли, а столкновение мировоззрений, какое обычно приводит не к всеобщему благополучию, мирному взаимодействию и взаимообогащению культур — а к болезненной ломке устоев слабейшей из столкнувшихся сторон.

Но это — правда жизни глазами человека современного. А здесь — сказка. Поэтому и не получит читатель «как всегда бывает», а только — «как должно быть в добром и светлом мире»: этакий крохотный кусочек Арды Неискажённой среди тьмы, мора и глада.

Итак, арнорцы встречаются с лоссотами, взаимодействуют на благо друг другу — и берут друг у друга ровно столько, сколько нужно, ни на гран больше. С одной стороны, сближение вроде бы идёт полным ходом, с другой... настолько оно деликатное, что эпизод, призванный показать сомнения-смятение Арведуи (когда наступает момент поговорить о получении желанного убежища и арнорский князь внезапно чувствует тревогу за свою жену — не понравилась бы Фириэль вождю северян!), кажется надуманным и ненужным: ну зачем волноваться об этом, ясно же, такого не может быть, потому что не может быть никогда!

...Адекватная цена за спасение многих жизней всё-таки озвучена вождём лоссотов. И это не оружие (на всех не хватит — не ангмарские кинжалы, которые в каждом приличном горском доме были!), не драгоценные камни (ну какую ценность в суровых северных землях могут представлять «цветные искры»!), а — внезапно — язык. «Оказывается, они привезли семье вождя бесценный подарок: свою речь. Вожди дольше других хранили речь великих земель, но и у них она приходила в упадок. А тут — люди с юга, которые готовы говорить, говорить и говорить с тобой!»

Не родной язык! Чужой! Зачем-то бережно хранимый многие и многие годы, десятилетия, века! Дожить бы до Четвёртой эпохи — какой-нибудь средиземский коллега Вильгельма фон Гумбольдта, сотрудник Института филологии Гондорского государственного университета непременно раскопает эти летописи под пылью времён и не поверит своему счастью...

Война, мир и единственная мера романа

Единственная мера романа — сдвиг в характере персонажа, не уставал повторять один из современных писателей; читателю не понадобится никаких изощрённых техник, чтобы проследить изменение характера Аранарта на протяжении повествования. От пылкого юношества «на переднем фланге непрекращающегося боя» — через внезапную, в одночасье наступившую зрелость (тоже, в общем, на переднем фланге, — да, не отсвечивал в битвах самолично, но оттого ещё страшнее) — к несколько даже пугающему состоянию... светлой отстранённости от мира — при всём желании не употребить здесь ни слово «старость», ни слово «мудрость», хотя речь и идёт о последних днях жизни героя. И на фоне этих изменений очень чётко вырисовывается удивительная, невозможная статичность «ещё одного главного героя» романа — арнорского народа. Уже, впрочем, и не арнорского, — это «другой, неведомый прежде народ», сообщество дунаданов под руководством Аранарта.

Поражает он, разумеется, опять же с точки зрения современного читателя. Мы наизусть выучили страшное словосочетание «посттравматическое стрессовое расстройство», мы прекрасно знаем, что, внезапно оказавшись вышвырнутым из условной «войны» в условный «мир», человек ещё долго волочёт за собою груз прежних привычек, — и готовы великодушно простить их герою, не находящему себе места в покое... и потому растерянность, удивление и чувство «так-не-бывает» возникает и крепнет, когда понимаешь, что — прощать-то нечего: крохотная община, которой предназначено возродить славный арнорский народ, одинаково светло живёт что во время войны, что после неё. Добровольно отказываются от благ мирной жизни в пользу военного аскетизма, и нормальный для нас, сегодняшних человеков, образ мышления в духе «я воевал всю жизнь, чтобы мои дети никогда не узнали, что такое война!» оказался бы им чужд — на грани отвращения, пожалуй. Вечная война «на заднем плане» по умолчанию прописана в их матрице: ни слова против воли вождей — князей! — ни шагу от заведённого уклада — ни единой мысли об отступничестве... идеализированное идеальное общество.

Как бы там ни было, «Некоронованный» — не военный роман, пусть рассказ о войне и занимает в нём добрых две трети. Но рано или поздно война кончается, любая. И эта, многовековая ангмарская, кончилась — как должно, победой Арнора. Выживших наскоро восславили, погибших скупо оплакали, без потерь вывернулись из гондорских политических интриг, разработали прекрасный план — как притвориться мёртвыми и жить дальше...

И стали жить. Так, как ни за что не смогли бы жить нормальные люди, равно скрываясь и от врагов, и от друзей: «если вы совершенно ничего о нас не слышите, значит, всё в порядке! Любая весть о нас — дурная весть». Но это же — арнорцы, дунаданы, потомки нуменорцев, единственной целью своей провозгласившие возрождение родного княжества... не совсем нормальные, не совсем люди.

Серьёзнейшую роль в выгранивании их характеров играет любовь. Без шуток, не война, не власть, не опасность — а любовь, самая разная: рождающаяся из долга, порождающая долг, духовная, приземлённая, плотская, та-что-с-первого-взгляда-и-навсегда, и так далее, и тому подобное...

Практически всегда — очень-очень правильная: читаешь и думаешь — «только так и должно быть, никак иначе!»

Практически всегда — очень-очень болезненная: читаешь и думаешь — «как же хорошо, что вот это — только в книге, на себе испытать врагу не пожелаешь...»

Спойлеры здесь более чем неуместны: каждый сам прочтёт. Одно скажу — читать можно всем, начиная с зелёного-подросточьего возраста: единственное, чего нет в рассказах Альвдис о любви, — это грязи. И никогда не будет, уверена. А многим будет полезно осознать, что самые проникновенные любовные сцены — вовсе не всегда самые откровенные.

Динамика, стилистика и далее везде

Сколько ещё забавных высказываний «вроде бы про героев, а на самом деле про себя» Альвдис вкладывает в уста своих персонажей — тайна сия велика есть :) Не вижу смысла подробно рассуждать о тонкостях построения текста — во-первых, просто потому, что не получится годного рассуждения в рамках поверхностного интернет-отзыва: это дело для неспешного, обстоятельного изучения, для нескольких лингвистических исследований по разным направлениям (которые, я думаю, ещё грядут). Здесь и экспрессивность в полный рост — и без меня уже многое сказали об удивительной структуре текста, воплощении актуализации. Здесь и фантастическая, почти в степень абсолюта возведённая интертекстуальность — и пусть никого не собьёт с толку её «видимая» часть: эпиграфы и узнаваемые цитаты! всех отсылок и сносок никто, кроме автора, всё равно не «поймает».

В принципе, от читателя этого и не требуется. Скрытые цитаты выполняют свою функцию на отлично — делают текст не просто объёмным, цветистым и blah blah blah... что там ещё традиционно принято писать в одах интертекстуальности? — живым делают, вот что главное. Отдельно любопытен, конечно, авторский приём со сведением в единое целое, казалось бы, совершенно «несклеивающихся» противоположностей — эпиграф из Константина Симонова к повествованию об ангмарских войнах? Дар Ветер в средиземской вариации? — но... это же, по здравом размышлении, приём очень разумный — и очень скоро он уже начинает казаться единственно возможным. Потому что — ну да, принято, вообще-то, чтобы эпиграф наводил на «нужные» размышления исподволь, намёком; а уж узнаваемые цитаты читатель, избалованный заигравшимися с плетением словес авторами, и вовсе в 99% случаев воспримет не иначе как циничный глум откровенный сарказм. Но полунамёки и сарказм — они не про «Некоронованного»: сначала Симонов окатит ледяным душем, потом кто-нибудь из персонажей произнесёт хорошо знакомую фразу «не из этого мира», с треском разрывая все шаблоны, а потом текст так огреет по маковке железным костылём, что читатель обо всём забудет. Это и прекрасно.

Так вот, это всё очень, очень интересно будет рассматривать не в рамках отзыва об одном конкретном произведении, а — в контексте исследования творчества Альвдис в динамике (серьёзно, я как человек, десять лет назад проиллюстрировавший преизрядно примеров в собственной дипломной работе цитатами из её книги, могу это утверждать с уверенностью). От рваной, не дающей вздохнуть ритмики «После Пламени» — через плавную, завораживающую вязь «Чаши любви» — к относительно спокойному внешне, но внезапно взрывающемуся изнутри повествованию арнорских летописей... такое развитие дорого стоит. И очень дорого даётся.

Dixi.